жизни. Он, с детства ненавидевший ложь и притворство, должен натянуть на себя фальшивую маску, играть роль предателя. По силам ли ему эта роль? Выдержит ли он ее, не выдаст ли себя раньше времени?
Он обязан вынести все.
— Я проиграл, — сказал он майору Хильгруберу. — Ведь вы отняли у меня даже возможность умереть достойно.
— Вы слишком мрачно смотрите на вещи, господин Тахиров. Я не хочу проводить никаких аналогий, но наш фюрер начал восхождение к вершинам власти в чине ефрейтора, а вы — старший сержант… Так что вы можете начать все сначала, и платой за мужество вам будет выигранная жизнь.
— Спасибо, господин майор. Я верю, что смогу выиграть… потому и признал себя побежденным. Хотя это нелегко.
— Вы правильно поняли меня, господин Тахиров. Мужественный человек никогда не откажется от малейшей возможности продолжить борьбу. Вы никогда не пожалеете о своем решении. Глупо было бы уподобиться неразумным фанатикам, которые возможности жить предпочитают смерть, а с нею — мрак забвенья.
«…И ты это слушаешь, Айдогды? И ты молчишь? Судьба, судьба… как безжалостны твои удары. Вот я сижу, натянув на себя вонючую шкуру предателя, а напротив меня, улыбаясь, разглагольствует враг. А ты? Слушаешь его, отвечаешь что-то, киваешь головой. Ты согласен с ним? Почему ты не убьешь его? Почему ты не убьешь себя, не вырвешь из груди свое сердце? Я должен терпеть. Потерпи, сердце, потерпи. Другого выхода нет. Ты готово тоже обвинить меня в черном предательстве? Не спеши. Это и есть борьба. Тебе придется запастись терпением. Вместе со мной…»
* * *
Вести о последнем бое своего отделения настигли Ахмеда Оразова уже в полевом госпитале.
— Когда наши подоспели на помощь, на поле валялось сорок девять фашистских трупов, — рассказывал вновь поступивший в госпиталь боец.
— А Тахиров-то как? — жадно спросил Ахмед.
— Ни Тахирова, ни Мурзебаева так и не нашли. Пропали без вести.
— А может, они попали в плен? — спросил сосед Ахмеда.
— Ничего не известно. Никто ничего не знает.
Но уже через несколько дней писклявый сосед принес откуда-то дурную весть.
— Вот ты тут, приятель, все нахваливал нам своего Тахирова, превозносил его до небес. И такой он у тебя, и этакий. А он опозорил имя туркмена, понял? Выступил по радио, говорил, что признает свои ошибки, звал к себе кушать белый хлеб… Вот тебе и герой…
Ахмед рывком приподнялся на койке.
— Ты… ты… — голос его прерывался. — Благодари судьбу, что я тебя не могу увидеть. Свернул бы шею, как курице.
— Но, но, — сказал тонкоголосый и на всякий случай отсел подальше. — Не больно-то…
— Молчи. Что ты знаешь о Тахирове? Я делил с ним хлеб и соль, месяц жил в одном блиндаже, ты понял? Не на передовой даже, а в боевом охранении. Там день за год надо засчитывать. Там ничего нельзя скрыть, даже если и захочешь, кто какой есть, все видно словно на ладони.
Тонкоголосый сосед ответил со злостью:
— Опять завел свое. Сказано уже, Тахиров выступал по радио. Ты что же, заступаешься за предателя?
— Да если я вообще никогда больше ничего не увижу, и то буду видеть больше, чем ты. Всегда смогу отличить предателя от честного человека. И я тебе говорю снова. Тахиров не предатель! Я знаю его. И буду верить ему до самой смерти.
И, уронив голову на подушку, Ахмед натянул одеяло на голову.
* * *
— Шах! — сказал Хильгрубер.
Шустер вытер вспотевший лоб и сделал ответный ход.
— Я думал, мне конец, — признался он. — Теперь мой король спасся.
— Вы так считаете, гауптштурмфюрер?
— Да, господин майор. Этот ход был единственным, и я его не упустил.
— Это ошибка, гауптштурмфюрер. Мне нужно было оставить вам именно этот ход, и вы его сделали. Это мой метод, гауптштурмфюрер: я прижимаю противника в угол и оставляю ему один-единственный ход. Он делает этот ход, а затем… я выигрываю. Вот так!
— Мат? Черт побери…
— Не огорчайтесь, гауптштурмфюрер. Это всего лишь игра. Как и вся наша жизнь, впрочем. Но и тут лучше выигрывать.
Шустер небрежно смел фигурки с доски и поднялся.
— На доске вы одержали победу, господин майор. А как идет ваша игра с пленным азиатом?
— Не беспокойтесь, Шустер. Все будет как надо. Сегодня мы дадим ему возможность выступить по радио.
Гауптштурмфюрер хрипло засмеялся.
— Единственный ход, а, майор? Но вы не знаете ни большевиков, ни азиатов. Этот пленный унтер-офицер обманет вас.
— Знаю, что обманет. Поэтому сегодня мы дадим ему откровенно высказаться перед отключенным микрофоном.
* * *
Капитан Сарыбеков, насупившись, сидел за столом. Он был очень недоволен и не собирался этого скрывать от сержанта, который стоял перед ним с рукой на перевязи.
Бондарь никак не мог понять, чего от него хочет Сарыбеков. Вроде бы они уже все выяснили. Неделю назад Сарыбеков обвинил Ивана Бондаря в дезертирстве. «Из части, в которой вы служили, товарищ сержант, — сказал он тогда, — пришло письмо. Вас там разыскивают». «Мой командир знает, что я остался здесь, — ответил Бондарь. — Он разрешил мне». — «Попрошу показать это разрешение?» — «Если говорить по правде, — признался Бондарь, — он разрешил мне остаться здесь на время. Сказал, чтобы я потом догнал свою часть». — «Значит, сержант, вы и есть дезертир». — «Но как я понял, дезертиры убегают с фронта, а я остался на передовой». — «Не имеет значения, где вы остались, — отрезал Сарыбеков. — Главное, что вы находитесь не там, где вам положено быть. А это и есть дезертирство…»
Дело могло кончиться плохо, если бы не комбриг. «Оставьте Бондаря в покое, — распорядился он. — Я сам напишу в его часть». Чем же теперь недоволен этот капитан?
— Я слышал, вы распространяете слухи о каких-то «подвигах» Тахирова. Так ли это?
— Я ничего не «распространяю», товарищ капитан. Я рассказываю то, что видел собственными глазами.
— Разве вам неизвестно, что Тахиров изменил Родине и перешел на сторону врага?
— Да, я слышал такие сплетни. Поэтому и говорю всюду, что это ложь, и рассказываю, как было на самом деле.
— Это называется агитацией в пользу противника. Вы понимаете?
— А как называется клевета на героя, товарищ капитан?
— Кто был на передовой в то время, слышал выступление этого «героя» по фашистскому радио.
— Я тоже собственными ушами слышал, товарищ капитан. Это выступал Гарахан Мурзебаев. Не только я, многие узнали его голос.
— Товарищ сержант, если вы считаете, что Тахирова обвиняют в измене неправильно, обратитесь письменно в соответствующие органы. Но лучше не суйте нос не в свое дело. Можете идти.
— Есть идти. Только если бы, товарищ капитан,
