– Но оно подходит тебе гораздо лучше, – сказала Диана. – Оно такое мягкое, воздушное, с оборками. Муслиновое платье более жесткое, и ты в нём выглядишь слишком наряженной. А платье из органди на тебе так сидит, как будто ты в нём родилась.
Энн вздохнула и уступила. Диана славилась своим изысканным вкусом в одежде, и ее советы по таким вопросам пользовались большим спросом. Она сама выглядела очень красивой в этот вечер в платье цвета дикой розы, а вот Энн от этого цвета пришлось навсегда отказаться. Но Диана не принимала участия в концерте, так что ее наряд не имел такого значения. Все ее усилия были направлены на Энн, которой она поклялась, что та, как достойный представитель Эйвонли, будет одета и причёсана с королевским вкусом.
– Вытащи эту оборку немного больше – вот так, а здесь, позволь мне завязать твой пояс. Теперь я собираюсь заплести твои волосы в две толстые косы, и связать их посредине большими белыми бантами – нет, не надо вытаскивать этот локон на лоб – просто сделаем мягкий пробор. Из всех причёсок это самая лучшая для тебя, Энн, и миссис Аллан говорит, что ты похожа на Мадонну, когда так причёсываешься. Я закреплю эту маленькую белую розу тебе над ухом. Только одна роза выросла на моем кусте, и я сохранила её для тебя.
– Должна ли я надеть мои жемчужные бусы? – спросила Энн. – Мэтью привёз мне их из города на прошлой неделе, и я знаю, что он хотел бы видеть их на мне.
Диана поджала губы, склонила свою черноволосую головку набок с критическим видом, и, наконец, одобрила жемчужные бусы, которые впоследствии обвили тонкую молочно-белую шейку Энн.
– Ты такая стильная, Энн, – сказала Диана, с восхищением, но без зависти. – Ты так красиво держишь голову. Я предполагаю, что это из-за твоей фигуры. Я ведь такая приземистая. Я всегда этого боялась, и теперь знаю, что это так. Ну, я полагаю, я просто должна смириться с этим.
– Зато у тебя есть ямочки, – сказала Энн, ласково улыбаясь, глядя на милое оживленное лицо, наклонившееся к ней. – Прекрасные ямочки, как маленькие вмятины в пирожном. Я уже всякую надежду потеряла, что у меня будут ямочки. Моя мечта о ямочках никогда не сбудется. Но так много моих желаний уже исполнилось, что я не должна жаловаться. Ну, я готова?
– Все в порядке, – уверила её Диана. Тут в дверях появилась Марилла – всё та же худая фигура с ещё более поседевшими волосами, чем раньше, и не менее угловатая, но с гораздо более мягким лицом. – Приходите и посмотрите на нашего чтеца, Марилла. Не правда ли, она выглядит прекрасно?
Марилла издала звук, средний между фырканьем и ворчанием.
– Она выглядит аккуратно и уместно. Мне нравится её причёска. Но думаю, она испортит это платье после поездки, в пыли или росе. И оно слишком тонкое для этих влажных вечеров. Органди самый непрактичный материал в мире, и я так и сказала Мэтью, когда он купил его. Но нет никакого смысла что-то советовать Мэтью сейчас. Было время, когда он слушал мои советы, но теперь он просто покупает вещи для Энн по своему усмотрению, и продавцы в Кармоди знают, что они могут подсунуть ему всё, что захотят. Если сказать ему, что вещь красивая и модная, Мэтью сразу выложит деньги за неё. Держи юбку подальше от колес, Энн, и надень теплую куртку.
Затем Марилла отправилась вниз, думая с гордостью, как прелестно выглядит Энн с причёской:
«Словно лунный луч ото лба до макушки»[4]
Она жалела, что не может пойти сама на концерт, чтобы услышать, как девочка читает.
– А что, если действительно слишком сыро для моего платья? – сказала Энн с тревогой.
– Ну уж нет, – ответила Диана, открывая окно. – Это идеальный вечер, и не будет никакой росы. Посмотри, какая луна.
– Я так рада, что мое окно выходит на восток, где восходит солнце, – сказала Энн, подойдя к Диане. – Так славно увидеть утром, как солнце всходит над этими длинными холмами и пускает лучи через острые верхушки елей. И каждое утро это происходит по-новому. Я чувствую, будто я купаюсь в лучах солнечного света. О, Диана, я так люблю свою маленькую комнату. Не знаю, как я буду обходиться без неё, когда уеду в город в следующем месяце.
– Не говори о своём отъезде сегодня, – умоляла Диана. – Я не хочу думать об этом, это делает меня такой несчастной, а я хочу хорошо провести время сегодня вечером. Что ты собираешься читать, Энн? А ты волнуешься?
– Нет. Я так часто читала перед публикой, что совсем не волнуюсь сейчас. Я решила прочитать «Девичью клятву». Это такое трогательное произведение. Лора Спенсер собирается читать комический рассказ, но я предпочитаю заставлять людей плакать, а не смеяться.
– Что ты будешь читать, если тебя вызовут на бис?
– Меня не вызовут на бис, – насмешливо сказала Энн, которая втайне надеялась, что всё-таки вызовут, и уже предвкушала, как расскажет Мэтью об этом за завтраком на следующее утро. – А вот и Билли с Джейн приехали – я слышу шум колес. Пойдём.
– Билли Эндрюс настаивал, чтобы Энн села с ним на переднем сиденье, так что она нехотя согласилась. Она бы предпочла сидеть с девочками, где она могла бы смеяться и болтать всласть. А с Билли много не посмеёшься и не поболтаешь. Он был большой, толстый, флегматичный парень лет двадцати с круглым, невыразительным лицом, и печальным отсутствием умения вести беседу. Но он очень восхищался Энн, и пыхтел от гордости в связи с перспективой поездки в Уайт Сэндс вместе с этой стройной, высокой девочкой.
Энн умудрялась говорить и с девочками, повернувшись вполоборота к ним, и с Билли, стараясь быть вежливой с ним, а он в ответ усмехался или хихикал, но ни разу не мог придумать достойный ответ, пока не стало слишком поздно. Несмотря на все это, Энн наслаждалась поездкой. Это был вечер, предназначенный для удовольствий. Дорога была переполнена колясками, направляющимися в отель, и повсюду звучал и передавался дальше ясный, звонкий смех. Когда они добрались до отеля, он весь сиял в огнях. Их встретили дамы из концертного комитета, одна из которых повела Энн в раздевалку для исполнителей, которая была заполнена членами симфонического клуба Шарлоттауна. Среди них Энн вдруг почувствовала себя смущенной, испуганной и провинциальной. Ее платье, которое в комнате на крыше казалось таким изысканным и красивым, теперь выглядело простым и обычным – слишком уж обычным среди всех этих шелков и кружев, которые блестели и шелестели вокруг нее. Как можно было сравнивать ее жемчужные бусы с бриллиантами солидной красивой леди рядом с ней? И как бедно смотрелась её крошечная белая роза рядом с тепличными цветами на других нарядах! Энн сняла шляпу и пальто, а шмыгнула с несчастным видом в уголок. Она хотела бы сейчас оказаться в своей светлой комнате в Зеленых крышах.
Еще хуже было на сцене большого концертного зала отеля, где она затем оказалась. Электрические огни слепили глаза, аромат духов и шум зала утомляли. Она хотела бы сидеть сейчас в зале вместе с Дианой и Джейн, которые, казалось, отлично проводили время. Энн очутилась между полной леди в розовом шелковом платье и высокой девушкой в белом кружевном платье, стоявшей с презрительным видом. Дородная дама время от времени поворачивала голову и осматривала Энн сквозь свои очки, так что та, неприятно задетая таким осмотром, чувствовала, что вот-вот закричит. А девушка в белых кружевах постоянно разговаривала с своей соседкой с другой стороны о «деревенщинах» и «провинциальных красавицах», которые находятся среди зрителей, и предвкушала «веселье» от выступлений местных талантов. Энн подумала, что она будет ненавидеть эту бело-кружевную девушку до конца жизни.
К несчастью для Энн, профессиональная чтица также остановилась в этом отеле, и согласилась выступать. Это была стройная, черноглазая женщина в прекрасном платье из мерцающего серого материала, как будто вытканного из лунного света, с драгоценными камнями на шее и в темных волосах. У неё был на удивление звучный голос и чудесная сила выражения; аудитория сходила с ума во время её выступления. Энн, забыв о себе и своих бедах на время, слушала её с волнением и сияющими глазами; но когда закончилась декламация, она закрыла лицо руками. Она никогда не смогла бы встать и выступить после этой женщины – никогда. Да как она могла подумать, что она может заниматься художественным чтением? Ах, если бы она оказалась в Зеленых крышах!
И в этот несчастливый момент объявили ее имя. Каким-то образом Энн – которая не заметила, как удивлённо и виновато посмотрела на неё девушка в белых кружевах, и не поняла, какой тонкий комплимент подразумевался в этом взгляде – поднялась, и, пошатываясь, вышла на сцену. Она была такая бледная, что Диана и Джейн, внизу в зрительном зале, сжали руки друг друга в знак поддержки.
Энн стала жертвой подавляющего чувства страха перед сценой. Хотя она часто выступала в общественных местах, она никогда раньше не сталкивался с такой аудиторией, как эта, и это зрелище полностью парализовало её силы. Все было таким чужим, таким ярким, таким непонятным – ряды дам в вечерних платьях, критические лица, вся эта атмосфера богатства и культуры. Это очень отличалось от простых скамеек из дискуссионного клуба, наполненных родными, приветливыми лицами друзей и соседей. Эти люди, подумала она, будут беспощадными критиками. Может быть, как девушка в белых кружевах, они предвкушают веселье от ее «деревенских» стараний. Она чувствовала себя безнадежно беспомощной, пристыженной и несчастной. Колени дрожали, сердце трепетало, ужасная слабость навалилась на нее; ни слова не могла она произнести, и в следующий момент она бы сбежала со сцены, несмотря на унижение, которое, по ее мнению, всегда бы преследовало её.
