Лев Кузьмин - Под тёплым небом

Но это, наверное, ей и вправду померещилось. Потому что вряд ли какой пограничник будет кому-то подмигивать на своём секретном посту, на своей солдатской, очень серьёзной работе.

Но вот машина выскочила из леса на крутой перевал, и Таня с мамой ахнули.

Впереди просторная долина. В долине снова петляет река, а в стороне от реки — чудо!

Стоит гора, на ней острый снежный колпак.

За той горой — опять гора, на ней тоже снеговой колпак.

И так всё вверх, и так всё круче до синих небес.

А там уж и облака самую высокую вершину задевают, и падает от вершины к горному подножию прохладная тень.

В тени, будто сахарные, белеют небольшие домики — с ними рядом тонкая, словно из лучинок, вышка.

— Застава! — догадалась мама.

— Застава! — подтвердил Парамонов, а Таня не сказала ничего.

Таня увидела, как всё нарастает навстречу машине каменная ограда у домиков, как надвигаются всё ближе зелёные ворота с двумя красными звёздами на широких половинах, и там, возле ворот, толпятся военные люди в таких же фуражках, как у Парамонова.

И широкие ворота со стуком распахнулись. Люди быстро отшагнули туда и сюда. И Таня по ним, молодым, в пограничной форме почти одинаковым, растерянно зашарила глазами, угадывая через пыльное стекло, который тут папа.

А дверцы автомобиля кто-то раскрыл совсем с другой стороны.

И кто-то её, Таню, подхватил, радостно приподнял, тепло прижал к себе; и тут уж — теперь и глядеть было не надо — Таня поняла, что вот он, её папка, рядышком с ней!

Мама тоже очутилась рядом. Папа, не спуская Тани с рук, обернулся ко всем пограничникам, сказал весёлым басом:

— Знакомьтесь, товарищи, это моя семья!

Товарищи все до единого, не то всерьёз, не то в шутку подтянулись, улыбнулись, взяли под козырёк и, глядя на Таню с мамой, звонкими голосами грянули так, что с тополей во дворе взвились пёстрые скворцы и сизые горлицы:

— С бла-гополучным-вас-прибытием!

Мама от такого мощного приветствия даже зарделась, немножко смутилась, всем закивала:

— Здравствуйте, здравствуйте…

А папа совсем теперь по-домашнему щекотнул Таню мягкими усами, крепко поцеловал:

— Верно! С прибытием. С благополучным. Сам-то я от радости вас и не поздравил.

Мама весело добавила к папиным словам:

— Ты не просто с прибытием Таню поздравь… Ты её поздравь с прибытием на службу. А то она все уши мне прожужжала: найдётся ей здесь какое дело или нет…

— Как не найдётся! — ответил уверенно папа. — Но для начала да с дороги полагается попить пограничного чайку.

С чаепитием вышла почти сразу заминка.

Не успел папа внести Танин и мамин чемодан в командирский, такой же густо побелённый, как все постройки во дворе, домик, не успела мама в домике оглядеться, сказать: «Ой! Да у тебя тут не хуже, чем у нас в Москве!» — а на улице вдруг что-то загудело, засигналило, и в комнате рядом с прихожей так и взорвался бешеным звоном телефон.

Папа бросил чемодан, схватил трубку:

— Слушаю!

А через секунду скомандовал:

— Тревожная группа в ружьё!

И одним махом припечатал трубку к телефону, резко повернулся, одёрнул на гимнастёрке ремень с тяжёлой пистолетной кобурой и вмиг стал опять почти неузнаваемым. Глаза из-под чёрного козырька — строгие, всё лицо — напряжённое. Только голос всё ещё добрый:

— Я — скоро! Обживайтесь пока что без меня, — сказал он этим голосом, легко прикоснулся к Таниной щеке ладонью и выскочил на улицу.

— Что такое? Почему — в ружьё? Отчего тревога? — застыла на месте мама, а Таня тоже сначала было замерла, а потом ринулась вслед за папой, да мама поймала Таню и остановила за порогом на крыльце.

Остылое солнышко уже упало за горные вершины. Синяя тень на дворе заставы налилась холодом. Вечерний розовый свет теперь лишь ловили макушками тихие тополя, а под ними так же почти без шума и в то же время стремительно всё на плацу двигалось, всё поспешало.

Железные ворота были опять настежь. Папа стоял почти за ними, нетерпеливо оглядывался.

Знакомый сержант Парамонов закрутил водяной вентиль, отбросил от себя шланг, из которого мыл-поливал машину, кинулся к рулю, подкатил к воротам.

Из тёмного проёма гаража выскочила вторая машина, тоже подлетела к воротам.

Проверяя на ходу подсумки, перекидывая с руки на руку воронёные автоматы, бежали к машинам и усаживались в них бойцы.

И вот, натягивая ремённые поводки и так и таща за собой своих прытких хозяев-проводников, из собачника вымчался один могучий пёс-овчар, вымчался другой пёс-овчар, и каждый из них вместе со своими вожатыми тоже ринулись по машинам.

А тут и Танин папа вспрыгнул на своё командирское место. И не успели захлопнуться дверцы кабин, как всё разом стронулось, всё унеслось.

Только пыльный вихрь оседал теперь у ворот, и мама сказала ещё испуганней:

— Что хоть произошло-то?

— А ничего… Идёт нормальная пограничная жизнь, — ответил негромкий голос, и Таня с мамой обернулись на него.

Они увидели возле крыльца, возле перил небольшого росточком, сероглазого, румяного, складненького бойца в ефрейторских погонах. В пограничной фуражке, в погонах, но почему-то ещё и в белом, с широким нагрудником фартуке.

И наверное, оттого, что фартук придавал ефрейтору вид не слишком-то боевой, он и представился просто:

— Вася!

Потом помолчал, добавил:

— Полухин… Передаю приказ товарища лейтенанта. Несмотря ни на что, вам велено с дороги подкрепиться. Хотите — доставлю всё прямо сюда, на квартиру, а хотите — пойдём к нам в столовую.

Мама всё так же растерянно на пустые ворота оглянулась, зябко поёжила плечами:

— Мы лучше к вам.

Вася обрадовался, сказал, что в столовой-то он их ещё лучше угостит, и повёл к белой казарме через темнеющий плац. А мама шла и по-прежнему оглядывалась на ворота:

— Вы нам честно скажите, Вася: куда умчалась тревожная группа? Настоящего нарушителя ловить, да? И это очень опасно? Очень?

Вася на ходу вскидывал коленями длинный фартук, разводил руками:

— Что-то вы… Говорю честно: идёт нормальная пограничная служба.

На все мамины вопросы он только и отвечал «нормально» да «нормально», и Таня даже подумала: «Раз он работает в столовой, то про тревогу, наверное, не знает всего и сам. Не знает и лишь просто утешает нас».

А Вася показал на широкое крыльцо казармы:

— Прошу в гости!

Гости и ефрейтор Полухин оказались в просторном коридоре перед раскрытой комнатой. Там чуть слышно позвякивали, мигали настороженно зелёными лампами какие-то аппараты. Низко склоня стриженую голову, пограничник-радист в чёрных наушниках тихо, но ясно кому-то куда-то наговаривал в трубку:

— «Иволга» на приёме… «Иволга» на приёме… Я — «Иволга»…

Тут же стояли ещё бойцы и младшие командиры. Только теперь, при виде Тани и мамы, они не заулыбались дружно, как тогда, под тополями, а лишь вежливо и даже строго им кивнули. Они быстро отприветствовали Таню с мамой да и опять принялись слушать, что говорит в трубку радист.

Вася Полухин пошёл мимо комнаты осторожно, на цыпочках, совсем тихо сказал:

— Вот видите, обстановка нормальная. С товарищем лейтенантом держат связь. Так что не волнуйтесь.

— Ничего себе «не волнуйтесь»… Что же вы сами-то вдруг притихли? Что же вы сами-то вдруг заговорили шёпотом? Опасность всё равно есть, да?

И мама взяла Таню крепко за руку, поближе к себе, но Вася уже открыл дверь в полутёмную столовую, включил там свет, сказал громко:

— Да успокойтесь, пожалуйста! Не шумел я затем, чтобы связистам не мешать. А опасность…

И тут заместо фуражки на голове у Васи очутилась белая шапочка, в руках — полотенце. Он, как заправский официант, смахнул со стола воображаемую пыль; шутя поклонился; шутя договорил:

— Опасность, конечно, есть… Да ещё какая! Если вы моего угощения не попробуете, я обижусь.

Вася надул щёки, нахмурил коротенькие брови, надвинув пониже белую шапочку, нарочито грозно глянул на Таню:

— Вот так вот обижусь… У-ух!

Таня засмеялась, мама тоже засмеялась — им обеим стало легче.

А потом Вася их даже удивил. Он сказал:

— Вашему вниманию предлагается гуляш с картофельным пюре и сладкий чай. Но если не желаете чаю, могу предложить парного молока.

— Чего? — подумала, что ослышалась, Таня.

— Какого? Повторите, какого молока? — подняла изумлённо брови мама.

— Парного, свежего. Я только что отдоил нашу Пестрёнку, — повторил спокойнёхонько этот странный ефрейтор Вася Полухин и вполне спокойно вынес из-за кухонной перегородки цинковый тяжёлый подойник, накрытый марлей.