Вот из котлована поднялся один из солдат-сапёров. Он подошёл к регулировщице, что-то сказал и снова спустился в карьер.
Борис на мгновение будто очнулся от сна и опять перенёсся в войну. Мины. Снаряды. Взрывчатка. Целый склад. Значит, здесь шли бои. И не здесь ли, на этой же земле, на которой сейчас сидит Борис, бежал в атаку отец? И упал. И не поднялся.
Сапёр Игорь Каляга не ошибся. Когда осторожно вынесли первый снаряд, за ним оказался угол металлической рамы.
«Как быть теперь?» — думал лейтенант.
Он был молод и не видел войны — той войны, которая осталась в истории, как Великая Отечественная. В те годы Каляга мог только играть в войну со своими сверстниками. Но опасные сражения один на один со смертью были для Каляги и в мирные послевоенные годы. Это была война с коварными ловушками, оставленными врагом.
Каляга не стал трогать металлическую раму. Он копал землю рядом и прямо вглубь. Сначала ножом, потом маленькой лопаткой. Глубже, глубже, ещё глубже. Теперь уже удалось просунуть руку, осторожно прощупать землю под рамой. Похоже, что здесь нет никаких сюрпризов. Теперь можно было подозвать свистком солдат. Они, как только услышали сигнал, стали быстро опускаться в котлован, осыпая сухую землю. Потом начали выкапывать металлическую раму. Копали осторожно, черпая лопаткой, как хозяйка снимает шумовкой пенку.
Теперь уже здесь работала вся группа разминирования. Подкопали металлическую раму, и оказалось, что это не рама, а металлическая кассета, внутри которой лежит бомба.
Сапёры работали на карьере до тех пор, пока не достали из земли последнюю смерть в стальной оболочке. Ржавые, местами словно тронутые оспой, бугорчатые снаряды эти выглядели особенно страшно. Казалось, что они шептали: «Не трогайте нас. Мы можем взорваться».
Каляга стал на колени и осторожно гладил шершавую поверхность снарядов. И снова, со стороны глядя, казалось, что он чародействует.
Потом лейтенант отошёл в сторону леса и жестом позвал с собой солдат. У шершаво-бугристых снарядов остался только один часовой. А лейтенант и солдаты курили. При этом они молчали, как молчат люди перед опасной и тяжёлой работой.
Каляга, казалось, мечтательно смотрел на сизый табачный дым, повисший меж сосен.
Много снарядов и мин обезвредил молодой офицер. Он знал по опыту, что враг, закапывая снаряды с боеприпасами, часто минировал их, оставлял коварные ловушки. И вот теперь он думал о том, как же ему быть, откуда ждать удара, чего опасаться, по какому пути пойти.
Каляга привык советоваться сам с собой. Он быстро обдумывал и взвешивал каждую из возможностей и принимал решение.
Говорят, что, если лётчику в критическую минуту приходят в голову два решения, это равносильно смерти. Ведь в жизни колебания, нерешительность, шатание из стороны в сторону самое опасное. А уж сапёр должен принимать решение быстро и безошибочно, как хирург у операционного стола…
— Пошли, — сказал лейтенант, загасив окурок.
Теперь все эти снаряды и бомбы надо было перевезти в безопасное место и взорвать. Но как?
Самое, казалось бы, простое в этот день было самым сложным. Даже специальная автомашина не могла пройти по размытой земле к лесу без риска.
А ведь авария с машиной, в которой снаряды и бомбы, — это почти наверняка взрыв.
Как же преодолеть эти полкилометра ненадёжной разбухшей земли?
Лейтенант Каляга принял решение: перенести снаряды на руках. Осторожно, с большими интервалами двинулись солдаты растянутой цепочкой в сторону леса. И так несколько раз: туда — обратно, туда — обратно. Со стороны глядя, это могло показаться обычной работой грузчиков. Разница была лишь в том, что груз был смертоносным и в любую секунду мог взорваться, похоронив тех, кто его нёс.
Когда перенесли последний снаряд и все миноискатели перестали пищать в наушниках, невдалеке от озера, в лесу, раздались взрывы, как двадцать лет назад. Только в те годы взрывы несли с собой разрушение и смерть, а эти извещали, что смерть обезврежена — побеждена.
КОСТЯ ОТВЕЧАЕТ НА ВОПРОСЫ
В тот день на карьере всё было необычно. Самосвалы подходили, но, остановленные регулировщицей, застывали на дороге. Автомашины подрагивали, от них веяло жаром, сквозь щели капота пробивался сизый дымок. Казалось, шофёры верили и не верили, что произошло нечто необычное, что в карьер спускаться нельзя, что там среди привычных бугорков, ям и отвалов земли происходит что-то таинственное и опасное.
И все люди вокруг котлована разговаривали шёпотом, будто боялись громкими словами сотрясти воздух и вызвать взрыв.
В полдень на карьер пришла Ираида Андреевна с шеренгой учеников. Никто не догадался оповестить школу, что сегодня на карьере не до экскурсий.
Товарищи Кости Сахарова быстро разобрались, что к чему. Они окружили Костю, и со всех сторон посыпались вопросы:
— А ты там был?
— Ты был в самом-самом низу? И видел снаряд?
— Трогал взрыватель?
— Врёшь!
— Только честно.
— Да что вы пристали! — отмахивался Костя, а окружившие его при этом школьники смотрели на него с восхищением. — Честное слово, — говорил Костя, — самое распречестное: был возле самого снаряда, трогал его, окапывал…
— Ой! — закричала какая-то девочка.
— Замолчи — страшно!
Но тут Костя не растерялся и подбавил жару: стал рассказывать, что было и чего не было.
В это время со стороны археологического раскопа к карьеру шёл профессор Бочин. Ираида Андреевна увидела его и пошла навстречу. Она только обернулась и строго сказала:
— Дети, ни шагу к карьеру! Понятно?
Ответили ей хором:
— Понятно! Понятно!
— Мы сами знаем!
И девчачьи голоса:
— Ой, как страшно!
— Как на фронте!
— Надо же…
Борис сидел, не меняя позы, уставившись глазами куда-то вдаль, в одну точку. Он сгорбился, застыл, спину его запорошило пылью, какие-то сухие листья нанесло ему на плечи. Он не стряхивал их, не поворачивался, не двигался. Казалось, он забыл обо всём, что происходит вокруг.
Уже отгрохотали и вернулись эхом первые взрывы. Но сапёры продолжали свою опасную работу. Они проверяли миноискателями чуть ли не каждую щепотку земли, как археологи, просеивающие землю.
Места, к которым Борис так привык, казались ему теперь незнакомыми. У карьера копошились солдаты и лейтенант Каляга, который казался теперь Борису выше и даже шире в плечах. К Борису долетали отрывочные слова его команды и чёткое солдатское: «Есть!»
Потом у карьера появился профессор Бочин. Борис видел, как лейтенант Каляга повёл Владимира Петровича куда-то по другую сторону котлована. Они скрылись за грудой земли, а спустя некоторое время Борис увидел Бочина, взобравшегося на земляной холм.
— Серги-ен-ко! Бо-о-рис! — кричал Владимир Петрович и энергично махал рукой.
Борис вскочил и побежал к карьеру. Солдаты уже сняли флажки ограждения, но земля вокруг была так перекопана, что Борис всё время спотыкался, падал, вскакивал и снова бежал. Он ни о чём не думал, но каким-то внутренним чувством понимал, что его зовут неспроста, что это касается его, Бориса, поисков…
— Вот, — сказал Бочин, показывая на какие-то тряпки и рыжее ржавое железо, которое держал Каляга в вытянутых руках, как на подносе.
Борис потянулся к этим тряпкам, но Владимир Петрович отвёл его руку:
— Трогать нельзя, — рассыплется. Вы не слышали такую фамилию — Убийволк?
— Убийволк? — Борис наморщил лоб. — Убийволк. Странная фамилия. Это наша, украинская… Нет, кажется, не слышал. А что?
— Всё это, — сказал Бочин, — нашли здесь, возле снарядов. Истлевшая гимнастёрка и ржавый автомат. Лейтенант, положите сюда на пенёк. Вот так.
Каляга осторожно опустил крышку от ящика, которую Борис принял за поднос. Теперь Борис разглядел находку получше.
— Там, в гимнастёрке, — сказал лейтенант, — нашли пластмассовый патрончик и в нём свёрнутый листок. Вот профессор прочёл одно только слово «Убийволк», а мы и это прочитать не могли. Там ещё что-то написано…
До чего же длинным показался тот день Борису! Военное командование так и не разрешило начинать вывозку грунта до самых сумерек. А в сумерки какая же работа?
В этот день произошло многое. Борис несколько раз разглядывал этот ржавый автомат и гимнастёрку, потерявшую цвет и форму: то, что это была гимнастёрка солдата, можно было определить только по пуговицам, ведь это были теперь бесцветные обрывки тряпок, рассыпавшихся, когда к ним прикасались.
Записку из патрончика показал Борису профессор Бочин. Владимир Петрович зажал записку между двумя стеклянными пластинками, как это обычно делали археологи со всеми документами, истлевшими от времени. Стеклянные пластинки Бочин всегда носил с собой.
