Когда Милешкины напились сладкого чаю, Людмила торжественно заявила:
— Сегодня, удальцы-молодцы, пойдем в Туземную.
Это известие приятно ошеломило удальцов. Закружились по избе, запрыгали, обнимая маму Милу.
Скажи Людмила раньше, что поведет ребятишек в Туземную, разве бы они стали есть? Похватали бы кое-как и объявились сытыми. А дорога у них будет долгая — целых три километра, на улице мороз. Никак нельзя натощак идти.
Туземной в Павловке называли стойбище нанайцев — Улэн. «Улэн» редко кто говорил, все «Туземная» да «Туземная»… В стойбище жили рыбаки и охотники. Осенью, едва зеркальным льдом тихо покрывалась Улика, из Улэна прикатывали на коньках и самокатах узкоглазые, смуглые ребятишки и с мальчишками Павловки носились по кривунам речки закадычными друзьями. Потом вдруг из-за какого-нибудь пустяка устраивали крикливую потасовку. Обычно рукопашная заканчивалась бегством улэнцев в свое стойбище. Потом павловцы, смирившись, позабыв обиды, заявлялись к стойбищу. Нанайчата и русские опять дружно и усердно глушили на косе деревянными колотушками чебаков и налимов, однако и тут не обходилось без драки. Теперь уже павловцы улепетывали без оглядки под защиту своей деревни. Так и жили из года в год мальчишки двух сел. Зато Василек не видел и не слыхал, чтобы когда-нибудь поссорились между собой взрослые. Соседи встречались дружелюбно, подолгу курили табак, радушно зазывая друг друга в гости. Нанайка Акулина как увидит Людмилу, так и спрашивает:
— А когда придешь к нам? Сама приходи, арбятишек веди, не чужие ведь…
Людмила обещала навестить старушку, да никак не могла собраться. И наконец-то!.. Васильку представлялось стойбище очень далеким, за горизонтом. Одно название чего стоит: Туземная — значит, где-то на другой неизвестной земле. Всегда мечтал Василек побывать в Туземной. Он бы и сейчас схватил пальто, шапку в охапку и помчался бы в стойбище, он весь извелся от нетерпения: непростительно медленно, как показалось ему, мама Мила собиралась в гости. Она ломала голову, что же такое подарить бабке Акулине и ее деду? Открыла комод, распахнула чемоданы. И то и это возьмет, посмотрит, потрогает и скажет: «Нет, не годится». Кое-как выбрала для бабки цветастого материала на фартук, деду — белоснежную рубаху, новую, с этикеткой; этикетку оторвала, рубаху — в сумку.
— У них ведь дочь Даранка на выданье, — вспомнила Людмила. — Что же Даранке?.. — И снова давай рыться в чемоданах. Девушке решила отдать ни разу не надеванную шелковую кофточку.
Ватага вышла во двор, взяла с собой салазки, чтобы в пути отдохнуть на них и покататься. Тут Людмила всплеснула руками:
— Как придем к Акулине, наверняка повалят соседи приветствовать нас, у нанайцев это заведено. Соседей Акулины тоже надо будет чем-то угостить…
Поискала в карманах шубейки деньги, немного набрала. Завернули Милешкины в магазин и купили шоколадных конфет, узорчатого печенья. Понасели удальцы на салазки, с визгом и смехом скатились с крутого берега Кура на заснеженный лед. Теперь ничто не остановит и не задержит их на пути в Туземную!
Солнце в закурженном круге, мороз сухо поскрипывал под валенками и облаком клубился у рта. Где-то за тальниками пощелкивали деревья. По всей ширине Кура, ослепительно играя многоцветьем, ершился тонкий лед торосов. Милешкины смотрели вдаль и шли быстро: не терпелось им увидеть Улэн. Мало-помалу они утомились от ожидания, стали катать друг дружку на салазках — сами наваливались горой, и Людмила везла, затем Людмилу сажали и мчались ретивой четверкой.
А признаков стойбища все не было, только лес и мглистое небо впереди.
Увидели ребята: кто-то показался из Туземной; сначала думали, пешеход ведет на поводке собаку.
— Жестянщик Донкан с нартой, — разглядела Людмила.
Донкан, с черной повязкой на правом глазу, еще издали улыбнулся Милешкиным и чисто по-русски сказал:
— Здравствуйте, молодые люди. Я — к вам, а вы — к нам, так и надо друзьями жить. — Он вез на нарте новый камин.
— Да вот собрались к Акулине, — ответила Людмила. — Здорова ли бабка?
— Давно ждет вас Акулина; пока шел мимо ее избы, она три раза выбегала на речку. Я-то думал: кого она высматривает? Значит, вас, ну-ну… А я вот камин везу Митрофанову. Говорит, изба большая, а печка худо греет, камин, говорит, сделай мне. Печку и камин будет топить…
— Дяденька, — обратился Мишутка к Донкану, — где твой глаз?
Люсямна шикнула на братца. Вот глупый, нашел о чем спрашивать!
Донкан нисколько не обиделся, наоборот, как будто повеселел, словно понравился ему Мишуткин вопрос.
— Глаз-то, молодой человек?.. Понимаешь, в прошлую зиму собака нашла берлогу, я — к берлоге с ружьем, а медведь выскочил и начал царапаться. Затылок повредил мне и глаз задел… Не по-мужски поступил медведь. Ну, ударил бы меня лапой по уху, а то поцарапал и убежал, драться не умеет и трус… — Донкан подмигнул единственным хитроватым глазом Мишутке и предложил: — Садитесь на нарту, молодые люди, прокачу.
Сели удальцы, свесив ноги. Донкан прокашлялся, поправил на плече ременную лямку и потянул нарту. Отъехав метров сто, остановился. Удальцы бегом вернулись к Людмиле.
Еще немного прошли Милешкины и видят: в устье протоки сети на вешалах, лед издолблен; из каждой проруби торчат тальниковые колья. Рыбаки ловили рыбу. Значит, недалеко и заветное стойбище, уже слышен лай собак. Долго проходили косу, поросшую кустами. И наконец показалось Туземное.
Теперь удальцы приближались к стойбищу позади Людмилы: побаивались собак. Туземное растянулось вдоль пологого берега. Избы старые, стояли как попало. Возле каждой избы — пирамиды тальниковых дров, амбарчики на высоких столбах и перевернутые вверх днищем лодки и оморочки.
— Избушки-то на курьих ножках, — Васильку понравились амбары. — Кто живет в таких домиках?
— Это кладовки, — поднимаясь на берег, отвечала сыну Людмила. — Держат в них улэнцы вяленую рыбу, крупу, муку, сети — от мышей. Это старый Улэн, а новый — видите? — во-он за лесом белеет крышами. В старом почти одни старики; каждый год топит их наводнением, и все-таки не покидают они родительского берега, не могут жить вдали от речки. Здесь и бабка Акулина. Тоже упрямая старушонка, никак не хочет переселяться в новый дом. Ей надо, чтоб у порога покачивалась оморочка и плескалась рыба.
Дюжина собак разных мастей выстроилась на бугре в шеренгу и, задрав морды вверх, подняла надсадный лай с зазывом. Удальцы плотнее обступили мать. А Васильку показалось, что собаки лаяли не сердито, они будто бы радовались неожиданным пришельцам, которые дали им повод погавкать во все горло, вдоволь, и хозяева не обругают их пустобрехами.
Из ближней избушки вышла пожилая женщина в мужском пиджаке, с тальниковым удилищем и, замахиваясь на собак, закричала: Та, дурные!.. Идите, не укусят, — сказала Милешкиным. — Всегда пугают людей. Та!.. Вам кого надо? Акулину? Акулина да вон живет. — И женщина пошла впереди Милешкиных, замахиваясь удилищем на слишком любопытных псов.
Псы следовали за гостями с обеих сторон, не отставая и не забегая вперед.
Из приземистой глинобитной избы появилась бабка Акулина в шерстяном теплом халате, за ней дед Сукту, маленького роста, круглоголовый. Оба ринулись навстречу Милешкиным.
— Мила, здарстуй! — радостно воскликнула Акулина. — Та, проклятые! Слова не дают сказать. И что за собаки! Заходите, арбята… А я знала, что ты придешь, Мила, сердце мне с утра говорило…
Акулина секунды не молчала, зато старичок помалкивал, улыбаясь, ловил за руку Мишутку. Василек заметил: и в соседних дворах появлялись люди и тоже улыбались, что-то кричали Милешкиным.
Акулина быстро завела их в сенцы, словно побаивалась, как бы не перехватили сородичи ее гостей. В темных сенцах пахло вяленой рыбой и черемухой. Едва зашли в избу, к Мишутке подскочила горбатая, с тощими седыми косичками дряхлая старушка. Сухими руками она быстро расстегнула на его пальтишке пуговицы, развязала тесемки шапки, посадила на нары и, сдернув с его ног валенки, крепко ощупывала — может, замерзли ноги?
В избе творилось что-то невообразимое. Акулина, легкая девушка Даранка и горбатая старушка бегали из избы в сенцы, растапливали печку, мыли вмазанный котел веничком, чистили картошку. Акулина принесла жирную тушку барсука и начала рубить топориком на чурке; старичок Сукту занес с улицы белую от мороза метровую щуку. Едва она оттаяла, содрал с рыбины шкуру и взялся тонко изрезать узким ножом.
Не встречал гостей один лишь парень с продолговатым лицом и коротко подстриженными смолисто-черными волосами. Лежал он на нарах у стенки закинув руки за голову и смотрел на гостей равнодушно, мечтательно думая о чем-то своем.
Заходили без стука соседи, здоровались и спрашивали у Людмилы: «Когда пришла, Мила?», хотя все видели когда. Улэнцы усаживались у порога на корточках, на стулья, на низкие скамеечки, курили трубки и папиросы. Похваливали удальцов, угощали их кедровыми орешками, вялеными чебачками или подавали незатейливые поделки из дерева.
