Еще больше они обрадовались, когда после четвертого урока я примчался в раздевалку.
Одевать малышей я умел: ведь мне приходилось часто гулять с Таней.
Глава четвертая
Голубое платье
Два раза в год — в октябрьские и майские праздники — по всей главной улице поселка, где проходит трамвайная линия, развешиваются портреты лучших рабочих фабрики. Под каждым портретом — фамилия и цифра, насколько человек выполняет месячную норму.
Люди едут на трамвае и любуются теми, кого знают в лицо, обсуждают, кто похож, а кто не очень.
Раз нарисовали дядю Ваню Филосопова. Не так уж здорово получился он: какой-то тощий, с лохматыми бровями, но дядя Ваня был доволен. Если случалось ему проходить с кем-нибудь мимо, он, оживленный до суетливости, показывал на свой портрет и говорил:
— Чем не начальник, я извиняюсь. Смотри, взгляд какой! Хо-хо! Даем стране угля, хоть мелкого, но много.
И добавлял страстно: — Мы еще выявим себя!
И выявил. По словам Марьи Голубиной, прославился на весь поселок. Но лучше рассказать по порядку.
Скоро будут выборы в местные Советы. Я хоть и не голосовал ни разу — лет мало, но знаю, как это делается.
В день выборов жители поселка от восемнадцати лет и старше идут на избирательный участок в нашу школу.
Ровно в шесть открывается участок. На длинных столах, покрытых красной материей, расставлены по алфавиту крупные буквы. С какой буквы начинается твоя фамилия, к тому месту и подходи. Там тебя отметят и дадут список кандидатов в депутаты. Пока избиратели еще не проголосовали — в списке кандидаты, а как голосование закончится, они уже депутаты.
Получишь список и иди с ним в маленькую комнату-кабину. Если какой кандидат тебе не нравится, можешь его вычеркнуть, это разрешается. А чтобы ты лучше знал своих кандидатов и не вычеркивал при голосовании, для этого перед выборами устраивают встречи с ними, а на стенах домов развешиваются их биографии и портреты.
Перед выборами все жители нашего поселка стали толпиться у расклеенных листков. Шутка ли, на листке портрет Алексея Ивановича Уткина и описание всей его жизни.
Вот что там было написано:
«Алексей Иванович Уткин родился в 1912 году в семье крестьянина деревни Высоково Ярославской области. По окончании начальной школы работал в хозяйстве отца. В 1935 году тов. Уткин поступает на фабрику слесарем по ремонту машин. За короткий срок он продвинулся от рабочего до начальника крупнейшего цеха, показал себя способным руководителем.
Всю свою сознательную жизнь тов. Уткин проработал на производстве честно и добросовестно, тем самым заслужил почет и уважение коллектива. В первые годы Великой Отечественной войны он находился в рядах защитников Родины, за что награжден орденами и медалями».
Теперь я, как иду из школы, обязательно заверну к листку, где об Алексее Ивановиче написано. Всю биографию наизусть выучил.
Раз смотрю — у листка стоят двое, разговаривают. Одного я сразу узнал — доктор Радзиевский, второй был неизвестный.
— Это который Уткин? Что-то не разберу.
— Что вы, доктор! Вам-то, старожилу, не к лицу путать. Почти сосед ваш.
— Сосед? У нас здесь Уткиных семейств пять. Все соседи. Это те, что приехали недавно?
Собеседник доктора весело рассмеялся.
— Для вас два десятка лет — сущий пустяк. Они еще до войны приехали сюда.
— Да, время, — вздохнул доктор. — Ну что ж, в добрый путь.
«Добрый путь, дядя Леша!» — повторил я понравившиеся слова.
Прихожу в этот день к дяде Ване Филосопову. С Алексеем Ивановичем они вместе работают. Раньше, пока Уткин не стал начальником цеха, они, говорят, друзьями были. Теперь дружба распалась. Конечно же, дядя Ваня радуется, что его бывшего друга выдвинули кандидатом! На эту тему мне очень хотелось с ним поговорить.
— Читали про дядю Лешу? Вот человек, а? Поискать!
— Так, — мрачно проговорил дядя Ваня. — А я, по тебе, не человек? И другие, что без чинов ходят, тоже не люди?
— Нет, — растерялся я. — Почему? Все-таки здорово…
— Куда здоровей!
— Он всю свою сознательную жизнь работал и на производстве отличный мастер.
— Языком чесать он мастер.
Разговора явно не получалось. Сегодня дядя Ваня что-то не в духе. Даже не обернулся ко мне, не пригласил посидеть. Он подшивал свои старые валенки и хмурился. Наверно, потому, что валенки были заплата на заплате.
Пришел день выборов. Утро ясное, морозное. По радио, не переставая, передают праздничные марши. На улице люди идут приодетые, с веселыми лицами.
У нас на столе дымится пышный пирог. На мне чистая рубашка, белая, с вышивкой. У Тани новый передник. А Вера в своем самом лучшем платье в клеточку.
— Сегодня мы пойдем в кино, — объявляет Вера, и Таня радостно хлопает в ладоши. Ее хлебом не корми, лишь води в кино.
Соседи с утра очень вежливые. В коридоре то и дело слышится:
— С праздничком. Еще не голосовали?
— Собираемся.
Или:
— Уже! И концерт посмотрели.
В такой день грешно сердиться. Забываются все обиды. Но вот появляется бабушка Анна и начинает ругать дядю Ваню.
— И как сдурел, право! Хоть ты, Верочка, образумь его. Тебя он послушается. Сама знаешь, последние недели на ножах с Уткиным. Сегодня шлея под хвост попала, вот и куражится.
Как упустить такой интересный случай! Бегу к дяде Ване, который, по словам бабушки Анны, хочет голосовать против Алексея Ивановича.
С первого взгляда догадываюсь, что у него праздник. На столе бутылка водки, банка кабачковой икры и крупно нарезанный хлеб. И сидит за столом дядя Ваня один. Что поделаешь, если он бобыль, никого у него нет. Даже разговаривать приходится самому с собой.
— Ты мне достойного подай, — говорил дядя Ваня. — Или такого, которого я не знаю, не видел. Может, он покажется достойным. А Уткина Лешку я знаю… В войну очень хорошо узнал, цена ему имеется. Право мое, хочу быть среди тех, без которых никогда не бывает ста процентов…
Дядя Ваня взглянул в мою сторону, подумал что-то, широко улыбнулся и, похлопав ладонью по свободному стулу, сказал:
— Садись. Гостям завсегда рады. Жаль, что ты ничего не понимаешь.
Дальше он понес такую чепуху, что я никак не мог разобрать, что к чему.
Наверно, он так бы и просидел за столом весь день, если бы о нем не вспомнили на избирательном участке. Дверь открылась, и вошла девушка в черной шубке. Что-то было в ее лице знакомое. Я присмотрелся внимательнее и вспомнил: та самая из фабкома, что приходила к нам после смерти мамы, Тося Пуговкина. В руках у нее был ящичек-урна.
Она думала, что дядя Ваня болеет, не может сам прийти, но он сидел перед ней совершенно здоровый. Поэтому девушка крепко осердилась.
— Что вы, гражданин Филосопов, ясановщину разводите? — с укором спросила она. — Вас там ждут, а вы… Стыдно!
Ну и интересные дела потом начались! Разводить ясановщину — намек на то, что ты, как две капли воды, похож на семью Ясановых, которая прославилась в поселке своим вздорным и скандальным характером. Самое обидное оскорбление у нас!
С кем его сравнивают! Дядя Ваня даже задохнулся от злости. Будь перед ним мужчина, ох и задал бы он ему! Но перед ним стояла девушка в шубке с очень светлыми, чистыми глазами. Что ей сделаешь? Потому-то дядя Ваня только и сказал:
— Не ожидал от вас, я извиняюсь!
Лицо у него сумрачное, на лбу складки.
Правда, и девушка оказалась на редкость настойчивой.
— Долго будете задерживать? — сердито спросила она. — Надо бы понять, что и мы отдыхать хотим.
Но дядя Ваня остался непреклонен:
— Не уговаривайте. Пусть за него голосуют другие.
— Это вы про кого? — подозрительно спросила девушка.
— Алешку Уткина, героя вашего! Вот про кого.
— Гражданин Филосопов! Во-первых, товарищ Уткин ваш кандидат. Вы его выдвигали? Во-вторых, если так желаете, ваша воля, вычеркивайте его. Все равно ваше мнение не сыграет роли.
Лучше бы не говорить ей этого. Говорят, умен, кто сначала подумает, а потом промолчит.
— Не сыграет! — возмутился дядя Ваня. — Вот еще как, я извиняюсь! Можете идти, Филосопов с вами разговаривать не хочет.
Я уж думал, этим все и кончится, она обидится и уйдет. Да не тут-то было, плохо еще дядя Ваня знает людей.
Девушка приблизила к нему свое раскрасневшееся лицо и почти прошептала:
— Запомните! Не быть по-вашему.
Дядя Ваня только руками развел. Он, наверно, и сам залюбовался ею, потому что глаза его заблестели, на лице появилась добрая ухмылка. Но вдруг он прижал руки к груди и заохал:
— Проклятое сердце!.. С чего так… Ох, душит, не могу…
— Пить не надо, — безжалостно вставила девушка.
— Ваша правда, не надо… Да что же это такое! Ох, черт возьми!..
Теперь девушка перепугалась. Она кивнула мне:
