– Так, – обрадовался я. – Это он нарушил право на неприкосновенность.
– Молодец, Коржик. Сразу видно, что ты отличник. – Я даже покраснел от удовольствия. Не каждый день тебя называют отличником. – А я требую у суда, чтобы этого человека, он теперь называется правонарушитель, наказали. Разве это не справедливо по отношению к тому человеку, которого обидели?
– Справедливо.
– А уж, сажать правонарушителя в тюрьму или как-то по-другому наказать, решает суд. Вот и получается, что я тоже защищаю права человека. Так, что не стесняйтесь, выкладывайте ваше дело. Кто вас обидел?
– Это вот она, – кивнул я на Катю.
– Говори, Катя.
Катя слегка смутилась, а потом говорит:
– Вообще-то, я только узнать хотела. Понимаете, у меня много игрушек. – Я удивленно уставился на Катю. Игрушек у нее действительно очень много. Одних только кукол целый взвод и монстров больше, чем у меня. Монстры ей достались по наследству от старшего брата, который вырос. Только при чем тут они? Непонятно. А Катя слегка покраснела, но продолжала: – Я не всегда их вовремя убирать успеваю. Папа очень злится, ругается, что они по всей квартире валяются, и обещает, что в один прекрасный день, он соберет их все в мешок и выкинет.
– Неужели прямо в мешок? – воскликнул Петр Васильевич.
– Ну да. Вот я и хочу узнать, имеет ли он на это право, или нет. Ведь это все-таки мои игрушки.
– А это ты их купила? – не удержался я.
– Нет, не я.
– Значит, они не совсем твои, а еще и родительские.
– Но их же мне купили, значит, они мои! – заупрямилась Катя и посмотрела на Петра Васильевича. – Что вы скажете?
Прокурор смотрел на Катю и улыбался, мне даже показалось, что он сейчас рассмеется. Но нет, он не рассмеялся, а вместо этого еще одну конфету съел. Я в первый раз увидел такого взрослого человека, чтобы он так конфеты любил.
– Игрушки убирать на место надо вовремя, – сказал Петр Васильевич. – Тут конечно спорить не приходится. А что касается, в мешок и на улицу, то тут, Катя, ты совершенно права. Согласно Семейному кодексу (Это такой закон, который создан специально для детей и родителей, а также жен и мужей, поэтому он так и называется Семейный), все, что тебе купили родители, кроме очень дорогих вещей, например пианино или драгоценных украшений, принадлежит тебе и только тебе. Это твоя собственность. – Катя победно поглядела на меня. – А раз это твоя собственность, то и распоряжаться ею, никто кроме тебя не имеет права. Даже твои родители. Так что получается, что твой папа не может взять твои игрушки, положить их в мешок и выкинуть. Это будет нарушением твоих прав.
Вот это да! А я и не знал. Оказывается, у детей тоже может быть собственность и ею нельзя распоряжаться чужим. Катя тоже обрадовалась.
– Спасибо вам большое, Петр Васильевич! – говорит. – Теперь я спокойна за свои игрушки.
– А все же, Катюша, игрушки свои убирай вовремя, – сказал Петр Васильевич. – Ведь собственность, это не только твое право, но и ответственность. Наверняка игрушки на тебя обижаются, что ты их вовремя не убираешь на место.
– Вы шутите? – засмеялась Катя. – Я же не маленькая, чтобы в такое поверить. Игрушки не могут обижаться.
– Еще как могут, – сказал Петр Васильевич. – Ну, что есть у вас еще ко мне вопросы?
– У меня вопросов нет, – сказал я.
– У меня тоже, – добавила Катя. – Можно мы пойдем?
– Конечно можно. Я не имею права вас задерживать. А вот угостить конфетами напоследок имею полное право.
И Петр Васильевич дал нам еще по три конфеты. Вот какой добрый прокурор. Теперь я понимаю, почему Вика всегда такая улыбчивая. Наверно ее одними конфетами кормят. Если бы меня так кормили, я бы тоже все время улыбался.
– Ну, все, Леша, мне уже в театр пора, – грустно вздохнув, сказала Катя, когда мы из Викиной квартиры вышли. – А как все здорово было! Сначала ты мне столько интересного рассказал про неприкосновенность, затем Петр Васильевич про мою игрушечную собственность.
– Я тебе завтра еще что-нибудь расскажу, – пообещал я, решив узнать у Димы про другие разные права человека, а если он не сможет, то я и сам могу Викины книжки полистать. А что, разве я глупее моего брата? Ну и что, что младший. Подумаешь!
Я проводил Катю до ее двери, мы попрощались, и я побежал домой.
Вернувшись домой, я первым делом рассказал брату о том, где мы с Катей были и что узнали. Дима выслушал мой рассказ с большим интересом и заставил меня рассказать обо всех подробностях. У меня в кармане остались еще две конфеты, и я угостил Диму. У нас с братом так принято, если кто из нас что-то получает вкусное, то обязательно потом делится. Нас мама этому с детства научила.
– Надо же, – удивлялся Димка, жуя конфеты Петра Васильевича, – ребенок тоже имеет право на собственность. Ну да, конечно, как и любой человек. Наверно об этом в конвенции о правах детей написано. Я ее только читать начал, наверно не дошел.
– А много ты уже в своей тетрадке статей написал? – спросил я.
– Да, я уже всю Всеобщую Декларацию прав человека выписал. Все тридцать статей.
Смотрю, действительно страниц десять мой брат уже исписал. Во, дает! Совсем человек помешался на этих самых правах человека. Хотя конечно, если твои права так жестоко нарушили, еще как заинтересуешься.
– А почему у тебя и Декларация прав человека есть, и Конвенция о правах человека тоже есть. Чем они друг от друга отличаются?
Дима задумался, а потом и говорит:
– Конвенция больше. В ней статей много, и толще она.
– Ты думаешь, только этим они отличается? – засомневался я.
– Ладно, – отвечает Дима, – дай мне срок три дня, и я скажу тебе, в чем тут штука. Вот почитаю я эти книги и учебники и тебе скажу.
Тут я сам на себя разозлился. Кто меня за язык дергал с этими глупыми вопросами? Зачем меня понесло свой любопытный нос совать, куда не следует? Сейчас Дима опять залезет в свои книги, и я снова один останусь. Эх! Отнимает жестокая жизнь у меня брата.
– А Катька твоя глупая! – сказал Димка, листая свои книги и что-то там выискивая. – У нее такой добрый папа, он никогда ее игрушки не выкинет. Только грозится.
Тут Дима абсолютно прав. У Кати очень добрый и замечательный папа. Тут только позавидовать можно такому папе. Вот у нас с Димой вообще нет папы. Ни доброго, ни злого. Вообще-то он есть. Но он с нами не живет. Мы вообще не общаемся.
Как только вспомнил я, что живем мы с Димой без отца, сразу мне грустно стало. Это же так скучно без папы жить. Даже поиграть не с кем. У всех детей папы есть. Во всяком случае, почти у всех. И жизнь у этих детей нормальная. И семья у них нормальная. Это у нас с Димкой неполная семья. Да, так даже наша учительница говорила кому-то, я случайно подслушал. А Димка как-то раз увидел классный журнал, а там списки детей и их родителей. У всех детей записаны отец и мать, а у него только мама, а графа, где отец – пустая. Это он мне сам рассказывал. Наверно у меня в классном учительском журнале такая же печальная картина. Как это несправедливо.
От этих грустных мыслей я даже играть не стал. Сидел себе за шкафом на кровати и думал о том, как было бы хорошо, если бы от мамы наш отец не ушел. А ушел он так давно, что я даже не помню, как мы вместе с ним жили. Сколько себя помню, так мы только втроем и живем: мама, Димка и я.
Иногда я к Диме пристаю и прошу его рассказать что-нибудь про папу. Он ведь с ним дольше жил, потому что старше был и уже все понимал. Но Дима такие расспросы не любит. Отмахивается:
– Ничего не помню, только ссорились они да ругались. Вот и все дела.
– Неужели ничего хорошего не было? – удивляюсь я каждый раз.
– Да нет, наверно что-то хорошее и было. Только я не помню.
Эх, а я бы помнил. Только я тогда совсем маленький был, еще грудной, когда мы остались одни. Хотя как-то еще в первом классе, когда мы куда-то ехали в троллейбусе, меня вдруг Димка как толкнул локтем в бок и зашептал:
– Смотри, Леха, это он!
– Кто?
– Наш отец!
– Где?
– Вон дорогу переходит в синей куртке.
И я его увидел. Только очень недолго. Я даже лица не успел разглядеть и запомнить. Все на ходу было.
– А ты не ошибся? – приставал я к Диме потом.
– Нет, точно. Он.
Надо же! Это он с нами в одном городе живет, по тем же улицам и дорогам ходит, а мы его даже не знаем. Не приходит он к нам, и мы к нему не ходим. Ерунда какая-то! А ведь другие дети, я знаю, тоже без отцов живут, но общаются. Или вон Ванька, тоже без отца рос, как и мы. Все время нам говорил, что нет у него отца. Ну, нет, и нет. Нам такое знакомо. А потом он вдруг появился. Тут даже целая история была.
Мы во дворе играли в футбол, и вдруг Катя Лемминг прибегает, глаза у нее большущие, и кричит:
