— Машка! — тихо сказал Копейкин. — Ты и это помнишь?
Она кивнула.
— Ну, вот ты и вырос… Не очень, правда… — Маша лукаво улыбнулась. — Ну разве это имеет значение?
— Так ты мне хотела что-то сказать, наверно, да? — осторожно спросил он.
— Верно, Петь… Я… Понимаешь… Мне… Мне очень нравится один человек! — набралась она наконец духу.
— И что? — замирая, спросил он.
— И я не знаю, как он ко мне относится… Хотя иногда мне кажется, что и он…
— А ты — спроси! — еще тише сказал Копейкин.
— Да я его не знаю толком… Я видела его издалека. И ни разу не разговаривала.
— ???
— Знаешь, этот новенький из 8 «а». Он недавно пришел, совсем перед каникулами, а потом на сборы уехал… Но знаешь его?..
— Нннет… — еле выговорил Копейкин.
— Ты и не обратил внимания? Неужели?
— Какой он из себя? — убийственно спокойно спросил Копейкин.
— Такой высокий, красивый, баскетболист. Очень скромный. Он похож на… Вот я таким представляю себе капитана Грея из «Алых парусов». Я несколько раз ходила на тренировки в спортзал смотреть… Я думала, он избалованный. А он на девчонок — вообще ни на кого не глядит!
— А может, он — дурак?!
— Нет, нет, не может быть!
— Почему — а если?
— Тогда не знаю… Значит, я ошиблась… И тогда…
— Что?
— Значит, я самая несчастная! Вот что! И я — дура, понимаешь?! Ну что мне делать, Петь?
— Не знаю…
Она заметила, что Копейкин вдруг помрачнел, и забеспокоилась:
— Тебе больно, да? Ты только скажи, а? Пойдем домой!
— Пустяки…
Она протянула ему записку, которую долго мяла в руках.
— Ты передай ему вот эту записку, если тебе, конечно, не трудно…
— Зовут-то его как?
— Коля Кристаллов. И еще… я хотела сказать… тебе смешно, да?
— А что, разве заметно?
— Чего ты такой кислый?
— Погода! — мрачно ответил Копейкин.
Копейкин долго бродил по городу, пока не оказался где-то на окраине, у затона. Здесь было пустынно и тихо.
Странное это было зрелище — целое кладбище кораблей! Старые, ржавые, ободранные, они стояли, тесно прижавшись, а когда поднимался ветер, оторванные железки бились друг о друга, издавая жалобный звон.
Он слонялся по палубам, пролезал в каюты, заглядывал в рубки, а потом, присев у воды, пускал кораблики и долго смотрел им вслед, пока ветерок совсем не уносил их неведомо куда.
Потом он с яростью отодрал подошвы и закинул их далеко-далеко, как только смог…
Джульетта Ашотовна опаздывала.
Класс гудел, ребята роились группками, спорили, болтали, девчонки причесывались, рисовали на доске последние фасоны платьев.
— Слушай, слетай в учительскую, узнай, — если Джульетта заболела, махнем в кино! — сказал кто-то Белкину, и Белкин тут же, перемахнул через парты, вылетел в коридор. В пустом коридоре он наткнулся на Копейкина. Тот был чем-то озабочен.
— Слушай, ты его видел?
Белкину не надо было долго объяснять.
— Говорит, он заболел…
— Ну как он хоть выглядит!
— Здоровый такой. Баскетбольного роста… Слушай, Смайлинг не пришла.
— Не пришла? — У Копейкина тотчас мелькнула озорная мысль, — Тсс! Тихо!
Одним прыжком он очутился у двери класса и притаился.
— Вот это самый беспокойный класс, Николай Николаевич! Уверяю вас, Копейкин всех их превратит в преступников! — Копейкин великолепно имитировал Эльвиру Павловну, поразительно меняя голос. — Дисциплина здесь ужасная! — негодующе продолжала «Эльвира Павловна», — Крапов, Тарасов и Дралюк спят на задних партах третий урок! Они простояли всю ночь за билетами на хоккей, а теперь отсыпаются!
В классе ребята разом замолкли и насторожились.
— С кем это она — шепнул Генка.
— С новым завучем! Разбуди ребят, а то…
— Откуда она знает? Вот стерва!
А за дверью «Эльвира Павловна» продолжала:
— Юрьеву и Павшину я видела вчера с размалеванными глазами на последнем сеансе, куда дети до шестнадцати лет не допускаются… Шувалов весь урок тер наждаком джинсы, чтобы походить на хиппи! Не верите? Зайдите, посмотрите!..
Ребята быстро расселись по своим местам.
Но «Эльвира Павловна» не унималась:
— У Коровкиной и Виноградовой портфели набиты косметикой! Они на уроках ногти лаком покрывают!
Коровкина, покрывавшая зеленым лаком ногти, испуганно застыла, глаза её округлились, она тут же лихорадочна стала прятать лак.
— А Нарин и Лебедев простаивают в очередях за женскими батниками! Вы думаете — зачем? Они перешивают их, клеят заграничные ярлыки и носят вне школы! Не удивлюсь, если они их и перепродают. А это знаете чем кончится?
В классе началась тихая паника.
Тем временем за дверью, как можно было понять, появилась Джульетта Ашотовна.
— Простите меня, ради бога! Со мной неожиданное происшествие приключилось! — извинялась она.
— Слава бегу, Смайлинг пришла! — прокатился по классу шалот.
А за дверью англичанка продолжала:
— Понимаете, я купила три килограмма апельсинов и повела Галку к знакомым. Пошли мы через зоопарк. Я все рассчитала, честное слово! Но, понимаете… Вы давно были в зоопарке? Слушайте, это такая прелесть — площадка молодняка! Ослики или эти, как их, медвежата! Галка стала кормить зверушек, а тут еще детский сад подошел, ну, словом, они разобрали у меня все апельсины! Ну как им не дать? Вы не поверите, какая тут началась кутерьма! Резво я могла их остановить, это был такой восторг! Какой у вас дивный галстук, Николай Николаевич! Чудесный! Да. Словом, я и сама стала… с ними… В общем… Вот так получилось!..
Виноградова все-таки решилась выглянуть в коридор — и громко прыснула. Дверь мгновенно распахнулась, в класс ворвался Вася Белкин и заорал:
— Все роли исполнял народный артист Петр Копейкин!
Класс заревел от восторга. Петя вскочил на стул и закричал:
— Смайлинг нет, пошли все в кино!
Единодушное «ура» было ему ответом.
Вот тут-то отворилась дверь и в класс влетела Джульетта Ашотовна.
— Друзья мои! Ради бога, извините меня! Но со мной приключилось неожиданное происшествие! Я забыла очки, перепутала номер троллейбуса…
Раздался такой хохот, словно класс взорвался, слава её утонули в этом хохоте. Она что-то еще говорила, но это уже было, как в немом кино…
Добрая Джульетта Ашотовна поняла все по-своему: ее простили, на нее не сердятся, она пришла в прекрасное расположение духа и, довольная, улыбалась.
— Смайлинг, друзья мои! Кип смайлинг! Держите улыбку! Все хорошо, что хорошо кончается! А теперь — урок!
Ребята расселись по местам.
— Чем вы меня сегодня порадуете? Виноградова! Пожалуйста!
Ленивая Виноградова нехотя сонно пробубнила:
— Мы должны были выучить отрывок из «Ромео и Джульетты». Девочки — за Джульетту, мальчики — за Ромео.
— Прекрасно! — обрадовалась Джульетта Ашотовна. — Начинай за Джульетту, а за Ромео — Тарасов.
Виноградова обреченно шмыгнула носом, начала монотонно, спотыкаясь, произносить по-английски:
Ромео, как мне жаль, что ты Ромео!
Отринь отца да имя измени,
А если нет, меня женою сделай,
Чтоб Капулетти больше мне не быть.
Унылая корявость Виноградовой быстро согнала улыбку с лица учительницы. И, конечно же, это не ускользнуло от зоркого глаза Копейкина.
— Но это же невозможно слушать! — крикнул он с места. — Это же просто похороны мокрицы! А ведь это любовь! Любовь!
Учительница одобрительно закивала.
— А давайте, как в театре? — предложил Копейкин. — Так лучше усваивается! — И, не дожидаясь согласия или разрешения, он вскочил, схватил и потянул к доске свой стол.
— Как в театре! Как в театре! Давайте! — заорал класс.
Учительница растерялась, но прежде, чем она успела что-нибудь сообразить, поднялась великая возня, и через минуту в центре класса возникло громоздкое сооружение, изображающее балкон.
Неукротимый Копейкин взлетел на верхнюю площадку этой нелепой конструкции, сотворенной из столов и скамеек, и проверил ее прочность и устойчивость.
— Джульетта Ашотовна, здесь абсолютно надёжно! — кричал радостный Копейкин. — Поднимайтесь, и ничего не бойтесь! А мы вас подстрахуем! Ребята, да помогите же!
Учительница на секунду замерла.
— Ты хочешь, чтобы я полезла наверх? — наивно спросила она.
— Конечно! Вы же играли в театре! Да неужели вы думаете, что кто-нибудь из этих (он кивнул на девочек) устриц способен произнести текст так, как надо? — страстно убеждал ее Копейкин.
— Голубчик, я для Джульетты бабушка… — слабо сопротивлялась учительница, однако скрыть, что ой это приятно, она не могла. И Копейкин это видел.
