Она молчала и не хотела учиться говорить по-немецки, как ни уговаривала ее Доротея Васильевна.
И кончилось дело тем, что тетя Варя ей отказала.
Бедная девушка сидела в детской у окна и тихонько плакала. Она не знала, как быть, куда ей деваться. Сердце Мурочки дрогнуло; она подошла к пей, обняла, поцеловала и сказала:
— Душечка, Доротея Васильевна, не сердитесь на меня. Я не могла. Я не хотела, чтоб вы были вместо няни. А теперь я вас очень люблю. Очень люблю! Только уходите от нас, пожалуйста. Всё равно Дима вас обижать будет. Уж он такой.
От ласковых слов Мурочки молодая девушка еще пуще расплакалась и рассказала ей всю свою жизнь: как были у неё отец и мать и оба умерли, а она одна выросла, и теперь некому о ней позаботиться, только Бог её защитник.
На другое утро Доротея Васильевна ушла, и расстались они с Мурочкой, как друзья.
Тогда они обе не думали, что им придется еще встретиться в жизни и жить под одной кровлей.
Вторая немка была, точно нарочно, такая бедовая, что когда Варвара Степановна говорила одно СЛОВО, она ей отвечала десять слов. Она и детей наказывала, сколько хотела, — драла за уши Ника, ставила в угол Мурочку. И некому было пожаловаться на нее, потому что тетя Варя все молчала и старалась быть любезной с нею. Но потом из-за какого-то пропавшего чулка в детской поднялась целая буря, и немка кричала, что такой злой дамы еще в жизни своей не встречала и что она знает, кому это надо рассказать.
Тетя Варя почему-то и на этот раз простила немке, и она прожила еще месяц, а по том вдруг сама ушла, сказав, что ей надоели дети.
Потом поступила к ним совсем необразованная, неопрятная и глуповатая девушка. Она не умела обращаться с детьми, не умела учить их немецкому языку, сидела весь день и шила. А Дима хозяйничал в детской, как башибузук. В её время случилось, что Дима чуть не проколол перочинным ножом глаз Нику, его пришлось лечить, и долгое время боялись, что Ник ослепнет на раненый глаз. Но, к счастью, дело обошлось благополучно. Дети ходили неряшливые, унылые. Ник по болезни еще больше капризничал, и Мурочка чувствовала себя одинокой и несчастной.
Раз как-то она случайно выбежала вечерком в кухню, и кого же увидела? Няню.
Она сидела у Аннушки, пила чай. В первый раз решилась она заглянуть к своим «деткам».
— Драгоценная! Золотая! — шептала Мурочка, крепко, изо всех сил обнимая старушку. И плакала же Мурочка, и целовала ее в сморщенные щеки, и гладила ее по руке, и смотрела в глаза.
Няня рассказывала, что живет теперь в доме, где один мальчик, и что хорошо ей, а все-таки скучно без Мурочки, и Ника, и Димы.
Потом Мурочка тихонько позвала Ника, и Ник тоже шепотом говорил с няней и ласкал ее, как никогда раньше не ласкал, и потом оба они просили няню еще приходить поскорее и на цыпочках вернулись в детскую такие счастливые и тихие, и так любили они в эту минуту и няню и друг друга!
Как ни старалась тетя Варя поладить с немкой, а все-таки пришлось ей отказать. Потом стали приходить другие, и от всех тетя Варя слышала одно и то же замечание:
— Говорят, сударыня, что жить у вас невозможно.
И с большим трудом, наконец, достали Агнесу Петровну, которая жила теперь уже пол года, держала себя гордо и неприступно, отказалась спать за печкой и устроила себе уголок за ширмами, там, где раньше стояла кровать Димы.
Она не допускала вмешательства Варвары Степановны в жизнь детей и просила, раз ей доверили их, позволить воспитывать их самостоятельно.
И в третий раз детям пришлось узнать чужую волю над своею жизнью.
С приходом Агнесы Петровны дети как-то подтянулись и приободрились.
Она зорко следила за Димой и ловко выводила наружу все его проказы. Дима стал её бояться так, как вначале боялся тети Вари. Но он вместе с тем не мог не уважать её, потому что она была замечательно справедлива.
И она стыдила его, пренебрежительно относилась к его успехам в ученье и говорила, что вызубрить наизусть еще не великая заслуга.
Её любимец был Ник. Она живо отучила его капризничать. И случилось это так.
Ник уже выздоровел и ходил без по вязки на глазу, но все еще по старой памяти ныл и приставал ко всем.
Агнеса Петровна сидела у своего рабочего столика и вышивала себе красивое полотенце. Она несколько раз уже говорила спокойно Нику:
— Фуй, стыдись. Большой мальчик, а все ведешь себя, как маленький.
Ник приставал к Мурочке, чтоб она поиграла с ним, а Мурочка списывала немецкую сказку.
— Ник, ты сейчас перестанешь, — сказала опять Агнеса Петровна.
— А я — все-таки буду. Хочу, чтоб она играла, хочу, хочу, хочу!
Тогда Агнеса Петровна встала и сказала: Ты не слушаешься меня. И вчера не слушался и третьего дня. Я больше не могу тебя воспитывать. Я скажу тете Варе, чтоб она от дала тебя в приют.
Ник присмирел и исподлобья смотрел на Агнесу Петровну. Он знал, что тетя Варя всегда исполняет её желания, и знал еще, что Агнеса Петровна всегда говорить правду, одну правду.
— Есть такой приют, где исправляют и воспитывают детей, больных детей. Ведь ты болен, должно быть. Здоровые дети всегда веселы и спокойны. Пойдем вместе к тете Варе, поговорим с нею.
После таких слов Ник стал просто совсем другим человеком. Агнеса Петровна в тот же вечер рассказала детям подробно, где тот приют для несчастных больных детей и как их там лечат и воспитывают.
Так шли дела в детской.
И вот теперь они переезжали в новый дом.
Мурочка постояла-постояла на лестнице, потом вошла в опустелую, просторную и странную квартиру, прошла через коридор в пустую детскую, где только лежало на подоконник их верхнее платье, и подошла к окошку.
Там, напротив, по-прежнему жили портнихи, шили весь день, с утра до вечера, согнувшись над работой. Оттуда ее заметили, и черноволосая девушка, которая шила на машинке, стала кланяться и улыбаться. Мурочка тоже поклонилась и долго смотрела на нее, мысленно прощаясь со всеми этими незнакомыми девушками, которые были свидетельницами её мирной детской жизни.
Мурочка вскочила на подоконник, отворила форточку и звонко крикнула им:
— Мы уезжаем! Прощайте!
Окно напротив распахнулось, темноволосая девушка перегнулась из него и тоже сказала:
— Прощайте, Мурочка!
И за нею выглянули другие; все подбежали к окну и, выглядывая из-за плеч друг дружки, кланялись Мурочке, улыбались и говорили: «Прощайте! Прощайте! Прощайте!»
— Будьте счастливы! — сказала черноволосая девушка.
— И вы все будьте счастливы! — крикнула Мурочка звенящим голосом.
— Ах, что ты там делаешь? — послышался позади голос Агнесы Петровны.
Мурочка проворно поклонилась еще раз и рукой послала соседкам воздушный поцелуй и слезла с окна.
— Это милые девушки, мои знакомые, — сказала она. — Я хотела проститься с ними.
Агнеса Петровна поглядела на открытое окно, где были видны русые и темные головы, и тоже поклонилась им дружелюбно.
Вот уже возы тронулись; вышли отец и Ник, тетя Варя и Дима, Агнеса Петровна Мурочка, и все уселись в пролетки; Аннушка поставила на колени тети Вари клетку с канарейкой, и они отъехали навсегда от дома, где родилась Мурочка, где родился Ник, где прошли-пролетели печальные и веселые дни.
IX
Новые места и новые люди
Николай Степанович страстно любил цветы. Как только они переехали, он принялся за украшение сада. Позвали садовника, прочистили старые дорожки, проложили новые. На лужайках между деревьями, разбили цветники.
Каждый вечер, приезжая со службы, Николай Степанович работал в саду. Ему помогала Мурочка. Они рассаживали маленькие саженцы цветов: левкоя, резеды, душистого горошка, анютиных глазок. Потом надо было полоть грядки, поливать их, подвязывать молодые растеньица.
Мурочка страшно полюбила это занятие. Раскрасневшаяся, хлопотливо бегала она со своей лейкой по саду, а то сидела на корточках над грядкою гвоздики или резеды и внимательно полола, вырывала сорную траву.
Глаз её приучился различать растеньица, а в памяти хранился целый ряд звучных латинских слов, которые она выучила из каталога семенной торговли.
И каково же было восхищение и Мурочки и Николая Степановича, когда в одно прекрасное летнее утро распустилась первая розовая гвоздичка, пышная, как роза!
Потом все больше и больше расцветал и хорошел сад. По вечерам пахло душистой свежей резедою, и даже те люди, которые проходили по улице, слышали сладкий её аромат и думали про себя:
«Должно-быть, за этим забором чудный сад».
Чудный — не чудный, а все-таки для города это было прелестное местечко. В июле все пышно и ярко цвело, все сладко благоухало. Мурочка с любовью ухаживала за цветами. Вместе с отцом они придумывали на будущий год нововведения и, сидя рядышком на скамейке, под двумя большими тополями, перелистывали каталог и искали в нем описания новых прекрасных цветов.
