Еще она говорила о том, что мы оказали большую помощь фронту, убрав оборонные гектары, хотя мы «зовсим диты».
Мы захлопали ей, и повариха, смутясь, взялась за половник, пошла к котлу.
С каким аппетитом ели мы лапшу с гусятиной, как весело стучали ложками!
Из-за амбаров появился Исай Егорович. Степенно, неторопливо сел к столу, склонился над своей чашкой. Вдруг он поднес ложку к носу, понюхал, потом подвинул к себе лампу.
— Що там, Егорыч? — обеспокоенно спросила Марта.
— Бензином воняет, — метнул он недовольный взгляд в ее сторону. — Где воду брала?
— В родничке. Миша привез…
— Нашла кого послать! — Исай зло отбросил ложку в сторону. — В луже где-нибудь зачерпнул.
Ложки в наших руках застыли. Мишка растерянно оглядел нас и вдруг выкрикнул:
— В роднике я брал! Чего брехать, если не видал.
Марта метнулась к котлу, зачерпнула половником, попробовала сама.
— Правда, чимось пахне, — сказала она неуверенно.
— А-а, поедим! — весело отозвался Юрка Чапаенок.
— Жирнее будем.
Ложки опять дружно застучали.
— Дай-ка мне кусочек мясца, — попросил у поварихи Исай. — И заворчал опять: — Кухарка называется. Добро на дерьмо перевела. Из родника если, так, значит, в котел деготь попал.
— Ни, котел я чистила, — обиделась Марта. — Кирпичом.
— Чистила, так не воняло б.
— Ну-ка я воду попробую, — вызвался Клок и, схватив со стола кружку, побежал к бричке.
Через минуту он пулей летел назад.
— Мишка-а! — кричал он. — Вот они, нашлись! — и размахивал раскисшими, ни на что не похожими теперь чириками. — В бочке они были.
Исай Егорович шваркнул в сторону чашку с мясом и накинулся на Марту:
— Кацапка, нашла помощничка!
Потом набросился на Мишку:
— Ты ш-што, щенок, наделал? Укра-а-али… Ты сам их бросил в бочку. Хромовые тебе подавай, — и замахнулся на него кулаком.
— Исай Егорович, — взмолилась Мария Ивановна. — Он же ребенок.
— Бандит он!
Мишка побледнел, выскочил из-за стола.
— А ты, ты… спекулянт! — выпалил он. — Яблоками торгуешь!
— Ах ты враг народа! — Исай затопал ногами.
— Я враг?! Какой я враг?
Мишка сначала растерялся, но вдруг рванулся к повозке, выхватил из ярма металлическую занозку и, подняв ее над головой, прыгнул к Исаю. Весовщик кинулся за будку к оврагу.
— Убью-ю! — закричал Мишка. — Убью-ю, гада!
— Стой, Железняков… Миша! — Перепуганная Мария Ивановна заметалась по стану. — Ребята… мальчики… догоните его… верните…
Мы бросились за ним вслед. Перескочив овраг, чуть не налетели на Мишку. Он сидел на обрыве, обхватив руками голову, и сотрясался всем телом.
Пришла Мария Ивановна, все вместе мы еле уговорили Мишку идти на стан.
Марта убирала со стола и вслух горевала:
— Це ж я виновница. Бачила и забула… Днем горючевоз приезжал, будь вин клят, и переставыв черевыки на бочку… Шо ж теперь буде? Щож буде?
Огород наш — сразу за станицей, чуть дальше негустого леска. Сбегать туда за огурцами или за поздникой ничего не стоит. Другое дело — везти с этого огорода на скрипучей тачке два мешка картошки.
Нагнув голову, я тащил тачку, и ее разболтанные колеса сползали в шершавую колею, продавленную в суглинке после дождей. «Вот до того кустика довезу и отдохну, — уговаривал я себя. — Или лучше до крайнего дуба. Там холодок…» Я поднял голову, чтобы смерить расстояние, и увидел Еньку. Я ее сразу угадал.
Приезжая девочка сидела под дубом, где я намеревался отдохнуть. Она пасла тети Маниного поросенка. На коленях у Еньки лежала книжка.
Я хотел проскочить мимо дуба незамеченным, но тачка, как назло, загромыхала на кочках, заскрипела колесами. Я уже было проехал, когда услышал голос:
— Толя, здравствуй…
Я не ответил — сроду мы не здоровались с девчонками. Так лишь, головой кивнул да приостановился немножко. Енька вскочила с земли, одернула сарафан и направилась ко мне. И я опять заметил, какие у нее длинные косы и смешные брови — длинные и прямые.
— Толя, — сказала она, — тебе не трудно натрясти желудей?
Вот ведь, вредная, как спросит! И отказаться нельзя. Чего же тут трудного?..
— Я палкой сбивала, а теперь не достану, — пожаловалась она. — Желуди остались только на макушке.
— Стрясу, — согласился я и, глянув по сторонам, полез на дуб.
Енька стояла внизу и, запрокинув голову, следила за мной. На макушке желуди еще никто не трогал, и они висели густо, как виноград. Я качнул ветви, и желуди часто и тяжело застучали по земле.
— Ты меня убьешь! — засмеялась Енька, отскочив в сторону.
Я промолчал и на этот раз. Вообще-то мне хотелось сказать ей что-нибудь, но слова не находились, и я только сильнее раскачивал дуб.
— Спасибо, — поблагодарила Енька, когда я спрыгнул на землю.
— Не за что…
— Скучно здесь, — сказала Енька. — До войны мы часто за город ездили. Папа меня на лодке катал… — Енька немного помолчала и похвалилась: — Эту книгу папа подарил мне в день моего рождения.
— Он воюет? — спросил я.
— Да, папа — летчик. Он с Чкаловым был знаком.
— Честное слово?
— Да. — Брови-крылышки вспорхнули.
Я с интересом стал рассматривать книжку. Это были сказки Андерсена с цветными картинками.
— Эй, свинарка и пастух!
На дороге стоял Колька Клок с удочками и торбой через плечо. Вприщур оглядев нас с Енькой, он хмыкнул:
— Книжечка-то про любовь? — и вразвалку направился к нам, протянул руку за книжкой.
— Не трожь! — предупредил я.
— А ну дай! — Колька сжал кулаки и пошел на меня.
— Перестаньте! — Енька кинулась к нам.
— Чего орешь? — Клок презрительно оглядел ее. — Репьев в патлы захотела? — Он скривил толстые губы, погонял во рту слюну и плюнул в Еньку.
Я бросился на него. Колька повернулся, и мой кулак врезался ему в нос. Хлынула кровь, он замотал головой и наотмашь лупанул меня по щеке.
— На, на!
Я знал, мне не справиться с ним: Клок и выше и сильнее, но отступать было некуда. Мы лупили друг друга куда попадя. Он расквасил мне губы, повесил под глазом синяк. Потом схватил меня поперек и хотел свалить на землю.
Я вцепился в его рубаху, и она с треском разорвалась на спине. Клок сразу отступил и испуганно стал озираться на свою спину.
— Погод и, мы еще встретимся! — пригрозил он и, подняв с земли удочки, пошел в станицу.
Я взялся за ручки тачки и направился за ним.
— Толя, Толя! — летело мне вслед.
Но я не обернулся.
…Ночью мне приснилась Енька. Раньше мне никогда не снились девчонки, в своих прежних снах я видел то отца, то мать, а однажды даже свою собаку Шарика. А тут вдруг приснилась эта приезжая девчонка.
Уже темнело, когда мы с Мишкой подошли к станице. За день мы успели сделать многое — оборвали свою яблоню и сходили за Дон. Там, на месте недавних боев, хотели разжиться оружием. Но ничего интересного не попалось, лишь в одной траншее нашли какой-то металлический коробок с двумя короткими электрическими проводами. Коробок оказался нелегким, и мы долго думали, брать его или не надо. Решили все-таки взять. Теперь я нес этот непонятный нам трофей и Мишкин пистолет, а Мишка тащил на горбу мешок с яблоками.
Из-за деревьев завиднелись крыши домов, и Мишка сказал:
— Сунь пистолет за пазуху, а то еще встретит кто…
— Ну и пусть.
— Тебе пусть, а мне влетит, — огрызнулся он. — Вчера уж и так мать в Совет вызывали. Жучили за меня.
— Исай, что ли, нажаловался?
— А то кто же? Чуть политику не пришили. Говорят, нападение на Советскую власть. Спасибо, Буланкин заступился.
— Какая Исай власть? — удивился я.
— Не знаю. Над дезертирами, что ль, главный.
— Над какими дезертирами?
— Ну если какие будут у нас, — объяснил Мишка. — Он знаешь почему не на фронте? Ему тоже повестка была. Вызвали в военкомат, а он как раз поймал в соседнем хуторе какого-то дядьку, вроде тот от фронта хоронился, и погнал его в милицию. Его и оставили тут…
Я поспешно сунул пистолет под рубаху — идти стало труднее, спадали штаны, нужно было поддерживать и их.
Впереди в темноте замаячило белое пятно.
— Бабка какая-то, — сказал я.
— Ага.
Но шла не бабка, а Талька. Прихрамывая, она несла ведро, прикрытое лопухами. Увидев нас, подалась в сторону, уступая дорогу. Но мы не стали ее обгонять.
— Эй, куркулиха, — крикнул Мишка, — чего тянешь? Талька не ответила, лишь ускорила подпрыгивающий шаг.
— Чего несешь, спрашиваю? — сердито переспросил Мишка.
— Терн, — хмуро отозвалась Талька.
— Дашь покушать?
— Возьмите. — Талька остановилась и сняла с ведра лопухи.
Мишка зачерпнул горсть, бросил тернины в рот.
