— Тише ты, больно! — Я опять подул на палец с наклейкой.
— Сильно поранил? — заботливо спросила мама и взяла мою руку.
— Пустяки.
— Господи! Худой ты у меня, бледный. Вместо того чтобы сидеть в квартире — играть в шахматы, лучше на улице гулял бы. Чудесный день был сегодня. Хоть сейчас выйди во двор, подыши воздухом.
— А елку убирать? — На круглом Лидушкином лице была написана такая обида, что я поспешил сказать:
— Хорошо, помогу тебе немного и пойду дышать воздухом.
— А мне — коржи печь. Самим Бонапартом буду вас кормить. Наполеоном. — Мама улыбнулась своей шутке и собралась уже идти на кухню, но вдруг вспомнила: — А письма, Боря, в ящике не вынимал?
— Не было письма.
— Что такое? — сказала мама. — Или почта к Новому году так перегружена, что не могут вовремя доставить? Не мог же папа не поздравить нас.
— Сегодня только двадцать девятое, — напомнил ч. — Еще завтра день. Да послезавтра.
ГЛАВА ПЯТАЯ —
ОБ АЛЕШИНОМ ИЗОБРЕТЕНИИ, НАХАЛЬНОЙ МАРИНКИНОЙ КОСИЧКЕ И СНОВА — О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ВОЛЕ
Просто дышать воздухом мне показалось неинтересным. И во дворе делать было нечего. Ребят — никого. Наверное, по телевизору какой-нибудь фильм показывают или хоккейный матч.
Я вышел со двора. Наша улица Мечникова — не центральная улица, и движение здесь небольшое. Лишь за домом 48, где живет Алеша, поперек нашей улицы одна за другой бегут машины и автобусы — там основная магистраль города.
В ту сторону я и пошел. Я еще не был уверен, что иду туда не случайно. Просто у меня мелькнула мысль: хорошо бы увидеть Алешу и как-то предупредить его, чтобы он, в случае чего, сказал моей маме, будто я был у него и играл в шахматы. Разве мама не может повстречаться с Алешей на улице? Сколько угодно. И тогда… Ведь так и сказала, что непременно поговорит с ним.
Конечно, просить Алешу о таком обмане и как-то все объяснить ему — не легкое дело. Я даже не знал, решусь ли на это. Ну ладно, пускай не решусь. Главное, мне хотелось почему-то увидеть Алешу. Вот хотелось, и все.
Алеша был дома. По телевизору в самом деле показывали какой-то фильм. В комнате, освещенной сиреневым светом экрана, сидели два его младших брата, бабушка и отец. А сам Алеша «опять в мастерской над чем-то мудрит». Так, выразилась его мама, это она открыла мне дверь.
«Мастерской» у них называлась малюсенькая комнатка, которая в других квартирах, где я бывал (да и в нашей тоже), зовется обыкновенной кладовкой. В этих кладовках пылятся старые вещи, чемоданы, давно прочитанные журналы. Здесь же никаких журналов и старых вещей не хранили. Здесь стоял невысокий верстак с писками и обрезком трамвайного рельса. Над верстаком, вдоль стены, на двух полках лежало много всякого инструмента — отвертки, зубило, клещи, молоток, набор напильников и еще большой набор сверл, торчавших из гнездышек в длинном деревянном бруске. И против каждого гнездышка — размер: «1», «1,5», «2»…
Однажды, в прошлом году, я заходил в Алешину мастерскую и потому сейчас уже не так, как в тот первый раз, поразился этому царству красивого, блестящего металла. Но все равно дух захватывало.
— Садись, — Алеша показал на табуретку. — Видишь, какую машину изобретаю.
На аккуратно отпиленной дощечке, размером с тетрадку, в дырчатых стойках от конструктора была закреплена ось с железным колесом на конце. Большая часть колеса была заклеена голубой полоской изоляции. Алеша занимался тем, что пристраивал к колесу какие-то тонюсенькие упругие пластинки.
— Что это будет?. — с любопытством спросил я.
— Переключатель для елки. Чтобы красные загорались лампочки, потом — зеленые, синие… Принцип понимаешь?.. Очень просто: колесо поворачивается — включает щетки с цепью красных лампочек, отключает их, потом…
И правда, очень просто. Я сразу понял.
— А кто будет колесо крутить?
— Можно вручную. А лучше приспособить микромоторчик. Чтобы автоматически загорались. Боюсь только, потянет ли моторчик.
— А пусть щетки еле-еле касаются, — посоветовал я. — Чтобы трение было минимальным.
— В том все и дело. Тонкая работа. Думал, до кино успею, а вот до сих пор копаюсь.
— Иди смотри. Потом доделаешь.
— Да ну! — отмахнулся Алеша. — Скоро половина фильма. И не люблю бросать дело. Начал — должен закончить.
— А если бы шел очень-очень интересный фильм? — даже рот открыл, так мне хотелось услышать, что скажет Алеша.
— Ну и что с того! У меня тоже интересное дело. Вот как пристроить сверху третьи щетки?
Неопределенность Алешиного ответа меня не устраивала. Я продолжал допытываться:
— Скажи, а если бы ты занимался делом, которое тебе совсем не интересно?
— Да что ты пристал: «интересное, неинтересное»! Щетку вот не знаю, как закрепить…
Я взял с верстака штангенциркуль и придавил им свой римский нос.
— Все-таки сильная у тебя воля.
— Что? — Алеша повернулся в мою сторону. В его глазах четко горели крохотные желтоватые абажурчики настольной лампы. Казалось, он силился сообразить, о чем я говорю. Потом до него дошло. От глаз пробежали смешливые лучики, а черные ресницы затенили огоньки. — Какая там сильная! Обыкновенная воля. Вот Кибальчич был, изобретатель, это воля! Его к смерти приговорили, казнить должны, а он схему реактивного двигателя рисовал. Мы, наверное, охотно поговорили бы о жизни этого замечательного человека (я тоже читал о нем), но Алеша снова занялся переключателем. Он морщил лоб, постукивал пальцем по верстаку, словно это помогало ему думать, и все повторял:
— Щетки, щетки… На железном угольнике?.. Тогда изолировать надо… А если мостик?.. Обожди, зачем? Это же просто: прибить рядом стойку. Деревянную. А на нее — щетки! Гениально! — Алеша радостно улыбнулся и подмигнул мне. — А ты говоришь — кино!
Я воспользовался тем, что у него такое хорошее настройте, и спросил:
— Как ты думаешь, если у человека слабая сила воли, может он совершить героический поступок? Ну, пусть не героический, просто очень такой решительный поступок.
Алеша прищурил глаз, подумал.
— Вроде бы не должен… Нет, не должен. Не сумеет.
— Не сумеет… — глухо повторил я. — Да, ты, конечно, прав. — Эти последние слова я произнес уже самым равнодушным голосом — боялся, что Алеша может заподозрить, будто речь идет обо мне. А ведь я, когда спрашивал, про себя думал. И потому согласиться с Алешей мне было нелегко. Но как, в общем, не согласиться? Какого героизма можно ждать от труса? Правда, окончательным трусом я себя не считал. Но ведь сегодня с Грекой все-таки вел себя как трус. Неужели как трус?..
Если бы у Алеши голова не была занята всякими стойками и щетками, то вопросы мои, возможно, показались бы ему подозрительными. А сейчас Алеше было не до того. Поставил на верстак ящик с планками, тонкими реечками, обрезками фанеры и стал копаться в нем.
В передней позвонили. Алеша прислушался.
— Вроде Марина… — Мне показалось, что Алеша улыбнулся.
— А чего ей надо? — недовольно спросил я.
— Ей-то? — уже совсем открыто улыбнулся Алеша. — Ей всегда что-нибудь надо.
Я чуть приоткрыл дверь, совсем малюсенькую щелочку сделал. И правда: в колеблющемся свете экрана узнал Сапожкову. В эту секунду она чем-то напоминала марсианку. Очки голубым сиянием отливают, а косы как гофрированные трубки от шлемофона спускаются. И голос Маринки я узнал:
— Третий день телевизор барахлит. Как автомат — сам выключается, сам включается… Досмотрю картину у вас… А где Леня?..
Я придавил пальцем дверь. Картину пришла смотреть! А сама скорей: «Где Леня?»
Мои подозрения не были напрасными. Через минуту дверь в мастерскую открылась, и Маринка, увидев меня, сделала под очками большие глаза:
— И ты здесь?
— А ты тоже здесь? — не без ехидства спросил я и ворчливо добавил: — Конечно, только третьего человека здесь и не хватает! Ужасно просторный зал!
— Ничего, — миролюбиво проговорил Алеша. — В тесноте, да не в обиде. Верно ведь? — И посмотрел на меня.
— Какие могут быть обиды! — Я поднялся со стула. — Прошу, Сапожкова, садись.
— Спасибо, — сказала Маринка, — не хочу. Целый час сидела у телевизора. Надоело.
— Значит, опять барахлит ваш инвалид? — спросил Алеша.
— Папа говорит: лампа состарилась. Какая-то эмиссия нарушилась.
— Это точно, — подтвердил Алеша. — Надо было постучать по лампе.
— Стучал папа. Поработает пять минут — опять гаснет.
Меня так и подмывало опросить Маринку, отчего же она сейчас не смотрит кино, а сюда заявилась. Но не спросил, удержался.
Алеша между тем принялся шутливо рассказывать Маринке, над какой великой проблемой ломает тут голову.
Я заметил, что с появлением Маринки он как-то оживился, чаще улыбался, даже меня принялся расхваливать:
