Так и жила Даша – не красная девица, не честная молодица. О себе сильно не горевала, все о Данилке пеклась, что свет в окошке он для нее был. Надеялась только, что Данила в скором времени, пожив с ней, порадуясь, в честные жены ее возьмет: покажет, что она одна, а не какая другая ему нужна, что ее он навсегда выбрал и перед людьми это признал. Что о ней одной ему любо заботиться, что только Даша ему дорога и в горе, и в радости.
Жалели Дашу люди, но помочь ничем не могли, и то хорошо, что позором ее и насмешками не обижали. А подруги, с которыми она давним вечером в овине гадала, уж и на свадьбы ее гулять звали. Нашлись, стало быть, такие парни, кому они больше собственной вольной воли нужны оказались.
Красивая и нарядная, приходила Даша на свадьбы подруг, среди прочих гостей веселилась. И никому своей обиды не показывала, не позволяла людям судить про то, как она в жизни ошиблась. Но домой прибегала – горько плакала над своей судьбой. Если Данилка это видел, гневался, говорил, что не нужна ему такая радость со слезами, а значит, нет ему больше нужды жить с Дашей вместе. Пугалась тогда Даша, обнимала Данилку, умоляла не бросать ее.
Так и прожили они долгую снежную зиму. Темными вечерами дожидалась своего любимого Даша в худой избенке на барском дворе, каждый стук, каждый звон с улицы выслушивала, в морозы встречать на порог выскакивала…»
Даша всхлипнула. Всхлипнули на разных кроватях малышки. Им, выходит, как и Даше, было до слез жалко героиню сказки.
– Девочки, вы не спите? – спросила Даша как можно более спокойным голосом. – Может, хватит? Пойду я. А завтра вам что-нибудь другое почитаю. Про зайчика или…
– Нет, нет, эту давай дочитывай! – Девчонки вскочили на кроватях. Так что Даше пришлось сначала всех их обратно уложить, прежде чем продолжить читать.
«– Или сглазил тебя кто, – печалилась за Дашу родная матушка, – а может, лихо какое, когда ты в гладь речную гляделась, с лица твоего воды хлебнуло, покоя и счастья лишило? Не упрямься, сходи к колдуше, она всеми бедами ведает, может, и тебе что присоветует.
Пришла весна. Стаял снег с тропинок, подсохли они, первой травкой покрылись. Взяла Даша золотые сережки, что Данилка ей подарил, и отправилась по узкой тропочке в лесную чащу, где одна-одинешенька жила древняя старуша-колдуша. К людям уж, почитай, век не являлась, когда надо, они сами к ней приходили.
Протянула ей Даша золотые сережки и попросила:
– Возьми, старуша-колдуша, мои сережки, проси еще что хочешь, только скажи, отчего меня счастье обходит, как мне от несчастья избавиться?
Взяла старуша-колдуша сережки и спрятала их среди своего добра. Сорвала с Дашиной косы длинный шелковый волос, спалила в огне и сказала:
– Ходит человек мимо своего счастья и не видит его. Редко бывает, когда счастье при нем находится. Чаще там оно и есть, где никто не догадается. А в нашем лесном краю счастье часто в деревьях спрятано. Так уж издревле повелось, что защиты и правды больше искать негде.
Взяла она рогатую палочку, перевязала ее от рожка к рожку свободно вторым шелковым волосом из Дашиной косы, и пошла по лесу. Идет, палочку рогатую перед собой держит, между деревьями ею поводит. И Даша не отстает, за ней поспешает.
Вышли к реке, пошли вдоль берега. Долго шли – и вдруг у липки, что на склоне над рекой росла, палочка вокруг себя два раза повернулась, рожками крутанула, волос между ними как струнка натянулся.
– Вот здесь твое счастье, Даша, – сказала старуша-колдуша, – ну-ка посмотри на него повнимательнее.
Пригляделась Даша к липке, оглянулась вокруг – узнала ее. Вспомнила, что прошлым летом была эта липка зеленой и стройной. Хоть и небольшая, а цвела уже душистыми цветами. А сейчас и не узнать ее. На других деревьях уж листики разворачиваются, а на липке еле-еле сухие почки видны. Кора на стволе треснула, посохла, красные муравьи так по нему и снуют, соки из дерева пьют. И земли береговой пласт отвалился, корни у липки обнажились и торчат, бедные, словно жалобно руки протягивают.
Посмотрела на это Даша, совсем горько ей стало. Бросилась она корни землей присыпать, муравьев с деревца смахивать.
– Если возродится дерево, силы прежние к нему вернутся, так и ты счастье обретешь, успокоишься. Засохнет, умрет – и ты на этом свете долго не задержишься. Так уж вы с ним связаны. Хочешь, верь моим словам, хочешь – нет, а больше я тебе помочь ничем не могу, – сказала напоследок старуша-колдуша, привязала третий волос из Дашиной косы на веточку липы и пошла прочь.
Принялась с той поры Даша свое счастье обихаживать. И удобряла свое деревце, и поливала, каждый часок свободный на берегу сидела, даже песни своей липке пела. Много сил тратила, только все даром. Вроде и растет деревце, не умирает, да все какое-то вялое и больное. И нет у него сил со своим недугом справиться. Словно как изнутри оно подломлено. Да и сама Даша такая же – жизнь обидная совсем все силы душевные из нее вытравила.
Набралась однажды Даша смелости – не могла уж больше неизвестностью мучиться! – и спросила у Данилки:
– Ответь мне, Данилушка, солнце мое красное, когда ты поведешь меня венчаться в божий храм и перед всеми людьми назовешь своею женой, чтоб уж и я среди всех честная и равная была? Неужели ты не видишь, сокол мой ясный, как неспокойно, как тягостно я живу? Да и любишь ли ты меня, Данилушка?
Нахмурился тут Данилка, не по нраву были ему такие разговоры.
– Разве плохо, моя Даша, я к тебе отношусь? – отвечал. – Разве можешь ты на что пожаловаться? А жениться на тебе…
Затаила Даша в надежде дыхание. Как птица в силке, забилось ее сердце.
– …не хочу и не могу я ни сейчас, ни потом. Ты должна об этом знать, Даша.
Удержала Даша горькие слезы, сжала внутри себя рыдания и пошла на барский двор коров убирать.
«Зачем же я тогда тебе нужна, милый мой?!» – хотелось ей крикнуть Данилке.
Да только уехал он, красиво подбоченясь, с барином в поля на дрожках.
Сорвало тут Дашу с места, кинулась она бежать – по лугу, вдоль околицы, к реке. И, глаз не закрывая, бросилась с обрыва в воду, солнцем заходящим в червонное золото окрашенную.
Не будет она больше жить в несчастье, позоре и обиде, пусть скроет ее темнота и холод, пусть примет другая жизнь, раз эта не задалась, а бог простит!
Сомкнулась над Дашей вода, на дно потянуло, а ноги водорослями переплелись, да так, что и не распутать. Ударилась она о донные камни, вверх ее вытолкнуло, в прибрежную осоку – то река Дашу к себе прибрала. Видно, не отпускала ее жизнь с этого света. А ноги, что водоросли оплели, обратились русалочьим хвостом, плеснула им по воде Даша, нырнула и поплыла в водных глубинах среди речных жителей.
Так и стала она жить в реке, узнала каждый ее изгиб, каждый омут и все излучины. Кусты прибрежные, что к самой воде гнулись, днем от людей ее скрывали, камышовые заросли ночью приют давали. Слышала Даша, что звали ее долго, по имени окликали, с баграми мертвое тело в реке искали… Горевала она о родимой семье, но ничего уж поделать не могла, таилась под корягами, по затонам, ряской подернутым, и никому не отзывалась.
А когда всходила ночью луна, качалась Даша в серебряном блеске воды, и слезы катились из ее русалочьих глаз. Ждала Даша, надеялась, что печалится о ней Данилка, что придет он на берег реки и позовет ее.
– Если будет он меня звать, имя мое в темную воду кричать, – шептала Даша кувшинкам, – выйду я к нему, брошусь на шею и прощу его. Буду с ним жить, как он захочет. И ничего мне больше не нужно будет, не побоюсь ни людских оглядок, ни обид, лишь бы быть ему милой!
И довелось его увидеть Даше два раза. Шел Данилка по берегу один-одинешенек. А печальный ли он, веселый, того Даша не разглядела.
В другой раз подплыла она к нему, у воды сидевшему, молча в рябь глядевшему, крикнуть хотела: «Здесь я, Данилка! Милый мой, позови только, и выйду к тебе!» Да про свой русалочий хвост вспомнила, нырнула поспешно в глубокий омут. Тут и Данилку позвали – девушка незнакомая к нему спешила. Поднялся Данилка, зашагал ей навстречу. И больше у реки не показывался.
Долго смотрела из воды Даша ему вслед. Болью и обидой остался он в ее сердце, куда же от этого денешься?..
Приплывала Даша к тому берегу, где липка ее счастья росла. Жухли на липке листики, сохли ветки. В жаркие дни плескала Даша на нее водой, хвостом по волне била, горстями воду черпала.
Пас стадо на берегу реки маленький пастушок Вася. Братцем родным он был Дашиным. Углядел Вася тонкое деревце, захотел из него себе хлыстик сделать. Наклонился он, чтобы срезать ствол, и взмолилась тут Даша из воды:
