— Нет.
— Давай про Сёму! — Максим чувствовал, что замерзает. Надо было надеть свитер.
Сёма. Вождь «Минас Моргула». Толстый, ходивший вперевалочку, мальчишка. На самом деле его звали Сумбер, но весь двор называл его Сёмой. У него были тёмные, спелые щёки, над которыми чернели узкие бойницы глаз. Вздыбленная чёлка до половины прикрывала лоб, в остальном голова была бритой. Во рту у него всегда болтался кулак жевательной резинки.
— Значит, Сёма, — начала Аюна. — Я вчера придумала, как его ослабить. А заодно ослабить весь «Минас Моргул». То есть я уже давно придумала, но раньше у меня не было ширэ.
— Чего? — перебил Саша.
— Ширэ. Шаманский ящик. Мне папа подарил на Новый год.
— Ты не говорила.
— А ты не спрашивал.
— Как я могу спрашивать о том, чего не знаю?
— Да помолчите вы! — не выдержал Максим. — Аюн, говори нормально.
— Как я могу говорить и молчать одновременно?
— Началось, — Саша закатил глаза.
— Ох, Людвиг, напросишься ты у меня, — Аюна нахмурилась. Она всегда называла Сашу по фамилии, если злилась на него.
— Что ты предлагаешь? — Максим скрестил руки и дрожал. — Говори скорее, я тут мёрзну.
— Одеваться надо теплее, — огрызнулась Аюна.
— Аюн… — умоляюще протянул Максим.
— Ладно.
У Аюны было светлое, чуть вытянутое лицо. Щёки — по-бурятски налитые, красивые. Из-под меховой шапки с помпонами выбивались прядки густых чёрных волос.
— Так вот, ширэ. У папы есть такой же, только у него большой. Он там держит шаманские костюмы, маски, бубны хэсэ, конные трости морин хорьбо, хур[18] и всё такое. У меня ничего этого нет. В моём ширэ только мешочек чабреца, онгоны[19], две шкурки белых мышей и несколько угольков с жертвоприношения.
— Не густо, — прошептал Саша.
— Ошибаешься, очкарик, — тут же ответила Аюна.
— Не называй меня так!
— А я и не называю.
— Только что назвала!
— Тебе послышалось.
— Прекратите! — шикнул Максим. Он теперь похлопывал себя по бокам и чуть раскачивался.
— Этого вполне достаточно, — продолжила Аюна. — Защитный обряд я, конечно, не проведу. Зато могу нарисовать зя.
— Какое ещё «зя»?
— Это как оберег, только наоборот. Он призывает несчастья. Зя, как крышка, накрывает семью, и боги не слышат ни их молитв, ни их обрядов. Понимаешь? Богам кажется, что в семье про них забыли, они обижаются и перестают помогать. Тогда на семью сваливаются всякие случайности, от которых раньше оберегали боги.
— Ты хочешь отомстить Сёме?
— Никому я не собираюсь мстить. Ничего ты не понял! Сёму накроет крышка…
— Это я понял.
— Ох, Людвиг, не нравишься ты мне.
— Да слушаю я, слушаю.
Аюна вздохнула, успокаивая себя.
— Зя спрячет Сёму от богов, и удача отвернётся от него. Может, он с Владиком поругается, и тот не будет им пульки покупать. Может, дворники вообще разберут их штаб. Ну или Нагибины переедут в другой район. Они вообще не отсюда.
— Да, они из Ниловки. Хорошо бы их туда забрали.
— Вот! — торжественно заявила Аюна. — Зя всё это устроит. Ну или не так явно. Может, у них там в «Минас Моргуле» эпидемия гриппа начнётся.
— Чудненько, — усмехнулся Саша.
— Ловко, — улыбнулся Максим. — Надо было раньше так сделать!
— Говорю же, раньше не могла.
— А как выглядит эта твоя зя?
— Она не моя. Это рисунок. Я уже всё сделала. Нужно начертить на мышиной шкурке человеческую фигуру — вниз головой. Я чертила угольком от жертвоприношения, чтобы зя стала ещё сильнее. А когда рисуешь голову, нужно закрыть глаза и представить самое страшное, что с тобой случалось. Представить так, чтоб страх вернулся, чтоб ты весь задрожал, чтоб эта дрожь сама нарисовала голову фигуры.
— Что же ты представила? — поинтересовался Саша.
Максим был уверен, что Аюна опять вспыхнет, скажет, что-то вроде «Не твоё дело, Людвиг!» Но вместо этого она вздохнула, пожала плечами, а потом заговорила — так, будто Саша ни о чём не спрашивал:
— Нужно пронести зя в квартиру Сёмы.
— И как мы это сделаем? — удивился Максим.
— У меня есть план.
— Надеюсь, не сегодня? — протянул Саша.
— Ты что! — взвилась Аюна.
В её глазах мелькнул до того густой, глубокий страх, что Саша растерялся и лишь неуверенно пробормотал:
— Да мне сегодня в комнате надо убрать. А то мама не отпустит. Я же хотел завтра на горку… Кстати, пойдёте со мной?
— Нельзя, нельзя! — затараторила Аюна.
Она вскочила с сидушки и ударилась головой о крышу.
— Ещё пара таких ударов, и от штаба ничего не останется, — заметил Максим. — Надо было не клеем замазывать швы, а бетоном.
Аюна даже не улыбнулась. Принялась торопливо объяснять:
— Зя нужно подбросить сегодня. Она ожила, я это чувствую. Если её правильно делаешь, она срабатывает как ловушка — затягивает злого духа, и потом питается его энергией. Ночью дух выходит из неё в виде мёртвой женщины и виснет на потолке вниз головой. Вреда он не приносит, потому что слепой. Но шамана, который его поймал, видит. И если шаман не прошёл четырёх посвящений, он его съедает. А я ведь и первого посвящения не проходила. Рано ещё. Если не подбросить зя, этой ночью мёртвая женщина меня съест. А ест она изнутри, начинает с ног. И внешне ты остаёшься нормальным, а внутри — пустой, как кукла.
Максим и Саша переглянулись. Им стало не по себе от таких рассказов. Максим даже согрелся и на мгновение перестал дрожать. Он жил в одной комнате с Аюной, и ему совсем не хотелось проснуться ночью от того, что по потолку, как таракан, ползёт мёртвая женщина.
— Он у тебя с собой? — прошептал Саша.
— Зя?
Саша кивнул.
— В кармане.
— Чудненько…
— Каков план?
Ребята склонились над картой дворов. Им хватило нескольких минут, чтобы обсудить и принять план Аюны. Договорились пока что разойтись, а через два часа встретиться под Алькатрасом. Максим хотел переодеться. К тому же он обещал зайти к дедушке, нужно было снять игрушки с новогодней ёлки. Старый Новый год давно отметили, близился февраль, и ёлка начала осыпаться.
У Саши было более ответственное задание. Ему предстояло навести порядок в комнате и запротоколировать итоги двадцать седьмого совещания в штабе. Записи он вёл в толстой тетради с твёрдым переплётом. Секретную информацию вносил шифром пляшущих человечков, который частично позаимствовал у Шерлока Холмса.
— Куда? — Аюна дёрнула Максима за рукав. Он уже открыл дверь и хотел выбраться наружу. — Забыл?
— Забыл…
Покопавшись в кармане, Максим нашёл две «Барбариски». Положил их перед Тюлькой на алтарь. Мысленно поблагодарил его за защиту и только после этого вышел из штаба.
Через два часа, как и договаривались, ребята подошли к Алькатрасу. Сейчас домик и его покрытая жестью горка пустовали. На улице было минус двадцать. Пахло колючим холодом. Если сильно вдохнуть носом, стенки ноздрей ненадолго слипаются. Снег мягко скрипел под валенками. По рябинам и деревянным истуканам белым налётом проросла куржуха[20]. Стеклянное, чистое небо было высоким и лёгким.
— Принёс? — заговорщицки спросила Аюна.
— Отец убьёт, если узнает, — ответил Саша.
— Принёс?!
— Да принёс, принёс, — Саша похлопал себя по куртке.
Во внутреннем кармане у него лежал баллончик с пеной для бритья.
— Тогда идём.
Опасаясь, что Сёма увидит их в окна и заподозрит неладное, ребята пошли в сторону Котла. До Сёминого подъезда от Алькатраса было метров тридцать, но прямой путь не предвещал ничего хорошего.
Ребята спустились к рынку, издали поглядывая на заваленный сугробами «Эдорас». Вышли к Кораблику — длинному кирпичному дому, за пределами Рохана больше известному как Навуходоносор. По улице Ржанова дошли до Неверхуда. Отсюда был виден тринадцатый дом, куда Саша ходил на кружок по керамике. Обогнули Пустырь, прошли заснеженный Тролегор — в опасной близости от границ Мордора. Перебежками, прячась под балконами первых этажей, одолели участок тропы, с которого просматривался «Баргузин», проскочили Вонючее ущелье и, наконец, оказались у подъезда Сёмы.
Задыхаясь от волнения и стараясь не шуметь, открыли дверь. Первый этаж был затянут тёплой, влажной дымкой. Лестницу, перила и стены покрывала ледяная корка. Дымка была весьма кстати. Ребята боялись, что Сёма или его мама, Гэрэлма Зоригтуевна, посмотрят в дверной глазок.
Прислушиваясь к каждому шороху, прокрались на второй этаж и дальше поднимались уже спокойнее.
На пятом этаже, за дверью, обитой коричневым дерматином, жила Арина Гарифовна — учительница географии из двадцать второй школы. Она хорошо знала Сёму и недолюбливала его, как, впрочем, и всех соседей-бурят. Аюна придумала воспользоваться этим.
