— Море шумит, — сказал Анатолий Васильевич. — Теперь недалеко.
Вскоре сквозь поредевшие деревья сверкнуло море. Песок под ногами становился глубже. Антошка вспомнила Азовское море, в котором сейчас купаются ребята, и у нее опять защемило сердце.
Возле дороги из зарослей цветущей сирени выглядывал угол крыши с красной трубой. Казалось, что дом засунули в огромный букет сирени.
— Что же это такое? — озабоченно воскликнул Анатолий Васильевич. — Где же наша колонка?
Он прибавил шагу. Елизавета Карповна и Антошка еле поспевали за ним.
Завернули за угол дома. На площадке, подмяв под себя куст сирени, лежала колонка. На боках у нее были большие вмятины, красная эмаль облупилась. К поверженной колонке вела широкая чешуйчатая колея. Молодой человек в синем берете, сидя на корточках, старательно стирал мокрой тряпкой знаки фашистской свастики, которыми была испещрена красная эмаль. Он не сразу заметил подошедших.
— Добрый день, господин Свенсон, — приветствовал его Анатолий Васильевич. — Что тут произошло?
Свенсон поднял голову и узнал советского генерального директора.
— О, день совсем не добрый, господин генерал-директор. Беда! Это дело рук «Шелла», — погрозил он кулаком в сторону дороги, — и наших фашистских молодчиков.
Анатолий Васильевич снял шляпу, вытер платком вспотевший лоб.
Антошка испуганными глазами смотрела на следы погрома: смятые ведра, битые стекла, раздавленные цветы.
Свенсон предложил сесть на скамейку под кустом сирени и, вздохнув, начал свой сбивчивый рассказ.
— С первых дней работать было трудно. Я стал получать анонимные письма, с угрозами и требованием закрыть колонку и убираться восвояси. Но не обратил на это внимания — мало ли завистников на свете? На прошлой неделе отправился к местным рыбакам, у них есть моторные лодки. Принес им образцы нашего, вернее, вашего советского тракторного керосина. Просил испытать. Через два дня рыбаки один за другим стали приходить за керосином. Позавчера был у шоферов, которые работают поблизости на строительстве консервного завода. Объяснил им, что на советском бензине ездить выгодно, что мотор любит советский бензин и работает на нем, как здоровое сердце: меньше тарахтит, дольше служит. Вчера вечером я, как всегда, запер колонку, спустил собаку. Мы с женой сели ужинать и мечтали о том, что в одной из наших комнат откроем кафе. Спорили, как назвать его, какие газеты выписать. Спать легли поздно. Разбудил меня страшный грохот. Я вскочил с кровати, быстро накинул на себя что-то из одежды и выбежал на крыльцо. Ночи сейчас светлые, видно как днем. У крыльца лежала моя овчарка — мертвая. Вижу, выезжает задним ходом грузовик. Я побежал следом, кричу: «Стой!» Но грузовик развернулся, дал полный ход и скрылся. Номера на машине не было. Возвращаюсь обратно и вижу — все хозяйство разворочено. Я огородил колею, чтобы полиция разобралась, чья это была машина. Но уверен, что виновного они не найдут.
— Да-а, — ероша на голове густые кудри, сказал Анатолий Васильевич. — Почему же вы решили, что это дело рук «Шелла»?
— Больше некому. Раньше в этом районе торговал только «Шелл», все — и рыбаки и шоферы с консервного завода — заправлялись у него. Недавно ко мне приходил агент шелловской колонки, бандит и фашист, его вся округа знает, у него еще шрам такой через всю щеку.
Анатолию Васильевичу стало понятно, почему владелец «Райского уголка» предупредил, что советская колонка не работает.
— Ну-ну, что же он от вас хотел?
— Спрашивал, как идет торговля, и предлагал перейти на работу к «Шеллу», говорил, там платят больше, а за каждого клиента, которого я приведу с собой, обещал особое вознаграждение. Я, конечно, выпроводил его.
Анатолий Васильевич зорко посматривал на Свенсона. Швед был не только огорчен, но и чем-то смущен.
— Теперь вы, видимо, откажетесь торговать советским бензином? — спросил Анатолий Васильевич. — Пойдете к «Шеллу», там спокойнее. Шелловским колонкам не угрожает разбой с нашей стороны.
— Что вы, господин директор! Если вы сами от меня не откажетесь за то, что я советское добро не сумел сохранить, я буду и дальше работать. — Свенсон вздохнул. — Вот только собаку мою они отравили. Надо покупать новую, да позлее, а не такую доверчивую, как эта.
— Ну, в этом мы вам поможем, — успокоил Анатолий Васильевич.
К заправочной станции подъехал грузовик. Плотный пожилой шофер открыл дверцу машины и свистнул.
— Это что же, фашисты поработали?
— По почерку видно, — кивнул головой Свенсон на разбитую колонку. — Пока не приведем хозяйство в порядок, придется тебе к «Шеллу» податься. Но запомни, на советском бензине дальше уедешь. Правда, у русских он не такой прозрачный, как у «Шелла», но зато в нем серы нет.
— В советском бензине крови нет — это главное, — возразил шофер. — Ты мне накачай бензин прямо из резервуара, вон у тебя и мера есть, — показал шофер на канистру. — И других не отваживай, а после работы мы приедем и поможем все на место поставить. Советская колонка должна работать.
К станции стали подъезжать шоферы. Они шумно негодовали, видя результаты погрома.
Антошка с мамой, взявшись за руки, сидели на скамейке и слышали весь разговор.
Антошка отстегнула ожерелье из ракушек и украдкой, чтобы не заметили шоферы, сунула его в карман. Ракушки с Азовского моря были тут ни при чем, но ей не хотелось, чтобы эти добрые люди увидели у нее на шее белые раковины, похожие на фирменный знак «Шелла».
Не часто выпадает человеку удовольствие провести целый день в море, на большой парусной яхте, устроить на острове пикник, вдоволь поиграть в волейбол, пошуметь и без оглядки посмеяться среди своих людей, без посторонних глаз.
День обещал быть интересным и веселым. Антошка шагала с папой и мамой по тихим, еще сонным улицам Стокгольма и с удовольствием ощущала на плече ремешок от сумки, в которую был уложен новехонький купальный костюм и резиновая шапочка, а в сетке покачивался волейбольный мяч.
С моря дул прохладный ветер, и Антошка, придерживая на голове панаму, мечтала вслух:
— Как мне хочется, чтобы сегодня на море разыгралась буря — целых двенадцать баллов…
— Многовато, — перебил, смеясь, папа.
— Я хочу, чтобы море грохотало и бушевало и чтобы мы к вечеру пристали к необитаемому острову и провели там несколько дней.
— Нет, буря вовсе не обязательна, — возразила мама.
— Ну что-нибудь такое, о чем можно будет рассказать ребятам, какое-нибудь необыкновенное приключение, — не унималась Антошка.
Через месяц они с мамой уедут в Москву. Так решено на семейном совете. «Иначе Антошка без сверстников, без настоящей школы здесь одичает», — сказала мама. И мама стосковалась по белому врачебному халату, по своей больнице. Папа останется здесь пока один.
Город словно спал. Все магазины по воскресеньям закрыты, и только по дорогам, ведущим за город, тянулась бесконечная вереница велосипедистов с рюкзаками за плечами, люди ехали за город отдыхать в прохладных лесах, на берегу озер.
— Мы с тобой будем плавать вперегонки, — предложила Антошка папе.
— Согласен, но давай договоримся с мамой, чтобы она нас не компрометировала и не кричала бы: «Не заплывайте далеко, утонете».
— Боюсь, что ваши соревнования не состоятся! — смеялась мама. — Папа просидит с удочками и смотает их, когда яхта будет готова к отплытию.
Навстречу по пустынной улице стремительно шагал мужчина. Полы пальто развевались от быстрой ходьбы, тени от каштанов плясали по его лицу.
Антошкин папа остановился.
— Господин Кляус! Куда вы так спешите? Уж не на рыбную ли ловлю?
Кляус замедлил быстрый ход, рубанул рукой вверх и хрипло прокричал:
— Хайль Гитлер!
Антошкин папа добродушно рассмеялся:
— Ну, это уж слишком! С каких это пор я стал вам товарищем по вашей партии?
Кляус сощурил большие серые глаза, и что-то злобное, торжествующее мелькнуло в них.
Скороговоркой, словно отдавая команду, он сказал какие-то немецкие фразы, затем снова вскинул руку, еще громче крикнул: «Хайль Гитлер!» — и помчался дальше.
Антошкин папа посмотрел ему вслед и пожал плечами.
— С ума, что ли, спятил? Отлично говорит по-русски, а сейчас забормотал по-немецки, и это фашистское приветствие…
— Кто он? — спросила Елизавета Карповна.
— Работник германского торгового представительства, часто бывает в нашем торгпредстве, хорошо говорит по-русски. Позавчера схватил меня за пуговицу пиджака и целый час убеждал, что пакт о ненападении связал Германию и Советский Союз на вечные времена, а потом принялся доказывать, что национал-социалистская партия и коммунистическая добиваются одних и тех же целей. Я еле спас свою пуговицу и ответил ему, что деловые отношения и государственные пакты — одно, а цели у наших партий разные.
