Домик был меньше вчерашнего мотеля, оставшегося далеко внизу. Здесь не было толстой доброй женщины, подававшей форель и компот из чернослива. Стоял только кухонный шкаф, набитый консервами, лимонадом и шоколадом, за которые можно было заплатить, оставив деньги в ящике на стене. Была еще старомодная плита, дрова, сложенные в коробку, а за домиком бежал ручеек, из которого можно было черпать свежую ледяную горную воду в ведерко, стоявшее у стены домика. Тропинка вела мимо дома, по бурой земле и по белым пятнам снега наверх на ледник, напоминавший сине-зеленое снежное небо.
В викторину играли командами по четыре человека. Команда Маркуса была привилегированной благодаря Сигмунду, который знал и норвежские, и латинские названия цветов, кустов и лишайников: можжевельник, ягель, кукушкины слезки, болотный слепень, зверобой.
Мысль о том, что еще до сумерек он должен прочесть серьезный доклад о путешествии по леднику, не давала Маркусу возможности вкусить радость победы. До начала доклада оставалось несколько часов, а время летело удивительно быстро и в то же время медленно. Каждая секунда была словно вечность, но каждый час — словно секунда.
*
Учитель Скуг отодвинул кофейную чашку.
— Ну, ребята, — сказал он, — теперь пора Маркусу начинать.
В доме настала полная ожидания тишина.
— Пожалуйста, — сказал учитель Скуг.
Маркус встал. Его слегка покачивало, и он чувствовал, как язык наливается тяжестью.
— Путешествие по леднику, — начал он, — это как бы… путешествие по леднику.
Он остановился и с сомнением оглядел одноклассников. Кто-то достал карандаш и бумагу, чтобы записывать, другие же сидели в полной уверенности, что он влипнет по самые уши, да так, что можно будет установить мировой рекорд. Ни учитель Скуг, ни Карианна Петерсен не понимали, что происходит. Они ведь верили, что он маленький, но лихой безумец, привыкший к горам. Во всяком случае, им хотелось верить, потому что они уже давно пытались разгадать, чем же живет этот застенчивый мальчик, который на уроках почти ничего не говорит. То, что он вдруг оказался опытным альпинистом, только подтвердило их теорию о том, что во всех есть скрытые таланты.
— Когда собираешься на ледник, очень важно взять с собой теплую одежду.
Сигмунд кашлянул. Был ли это тайный сигнал? Не ляпнул ли он что-нибудь?
— Если, конечно, не светит солнце, — сказал он медленно. — Тогда теплая одежда не так важна.
— А как насчет ботинок? — пробормотал Райдар.
Кто-то прыснул. Наверняка Эллен Кристина.
— С шипами, — прошептал Маркус. — Альпинистские ботинки с шипами.
Все началось со смеха Пера Эспена. Слова покатились изо рта Маркуса, сначала бессвязно:
— Когда мы с папой в прошлом году ходили на ледник… было… очень холодно… Дул такой ветер… почти ураган.
Кто-то свистнул. Он знал, что это был сигнал об опасности, но ему было наплевать. Он уже завелся.
— Да, — сказал он громко, — просто буря!
— Буря, — прошептала Муна.
Маркус продолжал:
— Мы с папой оглядели ледник. Хороший совет был бы очень кстати. Надвигался туман…
— Откуда? — спросил Вигго.
— Он… он… опускался!
— Так я и знал, — сказал Вигго, он был одним из тех, кто записывал.
— Тсс! — сказал учитель Скуг.
— Опускался туман, — продолжал Маркус, — лыжню за нами занесло. Что нам было делать? Развернуться?
— Нет! — воскликнули хором четыре мальчика и три девочки.
— Нет! — воскликнул Маркус в ответ.— И мы не развернулись! Мы продолжали путь! Мы продолжали путешествие по леднику!
Он попытался остановиться, но было невозможно. Слова набегали все быстрее и быстрее. Он понятия не имел, что говорит. Да и говорил-то не он. Все приходило само собой и хоронило его мысли в ужасном вихре безумных фантазий и невероятного вранья.
— С другой стороны горы стоял теплый домик. В нем было спасение. Мы согнулись и шли. Ледник был скользким, как каток!
Он перевел дыхание. В комнате воцарилась мертвая тишина. В этот момент открылась дверь. Зашли датчане. Уставшие, но довольные. «Ладно, пусть заходят! Двумя слушателями больше, двумя меньше, какая разница».
— Мы расстелили куртки и поехали по леднику, в спину дул ветер, а мы ликовали и смеялись. Впечатление было потрясающим.
Он справился. Точно так же, как написать письмо с просьбой об автографе. Все получалось само собой. Надо было просто выдержать.
— Мы и раньше знали, что путешествие по леднику может быть опасным. Но страшнее всего на леднике — трещины. Да-да, трещины — главный враг альпиниста. И что мы увидели вдалеке?
— Трещину, — сипло прошептал Пер Эспен.
— Да! — воскликнул Маркус. — Трещину, и такую глубокую, как… невероятно глубокую трещину! И мы с папой скользили прямо в сторону трещины! Ой-ой-ой!
Он не знал толком, зачем выкрикнул «ой-ой-ой». Как-то некстати пришлось. Но это уже не играло никакой роли.
— Да,— воскликнул он, — ой-ой-ой! И хороший совет пришелся бы кстати еще раз. Я был легче папы, и скорость у меня была больше, я и скользил быстрее. Трещина приближалась. Ой-ой-ой! Я подумал, настает мой смертный час, но вот… за спиной я услышал шум. Кто-то шел конькобежным шагом. Это был папа. Он, собственно, был когда-то конькобежцем. Он подоспел как раз вовремя. Я попытался затормозить, но буря переросла в… ураган! Я закрыл глаза, и когда подумал, что настал мой самый смертный час, папа ухватил меня за рюкзак. Изо всех сил он потянул меня назад. Мы покатились к трещине и остановились всего в метре от черной дыры!
Маркус замолчал. В голове гудело. Будто он читал доклад во сне. Пол под ним ходил ходуном.
«Только я хожу во сне, — подумал он, — сейчас нельзя просыпаться. А то может быть сильный шок».
Он открыл рот. Слова больше не вылетали. Он оглядел лица вокруг. Они были совершенно заледеневшими. Теперь же лед начал таять.
«Не надо таять, — подумал он. — Пожалуйста. Не тай!»
— И что дальше? — спросила датчанка, оттаявшая первой.
— Мы пошли домой, — сказал Маркус тихо, — а потом… мы сошлись на том, что путешествие удалось на славу.
В этот момент зазвонил мобильник учителя Скуга.
— Это твой отец, Маркус, — сказал он медленно. — Интересуется, как у тебя дела.
— Отлично, — сказал Маркус и упал в обморок.
*
В домике была дополнительная спальня. Вообще-то там собирались ночевать датчане, но они оставили комнату Маркусу и устроились с остальными так тесно, словно селедки в бочке. Никто его не дразнил. Все молчали, когда учитель Скуг провожал его в комнату. Он подумал, как все странно. Чем больше он влипал, тем меньше его дразнили. М-да, может, они решили, что он сошел с ума. Сумасшедшие ведь бывают опасны. Может, он тоже опасен. Нельзя этого не учитывать. Полностью свихнулся, стал непредсказуемым и смертельно опасным. Бомба замедленного действия, которая взорвется, когда угодно. Он уставился в потолок и начал считать трещины в балках. Трещин было много, и, очевидно, с годами их становилось все больше. В конце концов потолок когда-нибудь обвалится. Может, даже сегодня ночью. Пока он спит. «Мир развивается от порядка к хаосу», — говорил Сигмунд, а Сигмунд обычно не врет. Это он сам врет. Но не намеренно, просто чтобы выжить.
— Тридцать одна, — считал он, — тридцать две, тридцать три.
Дверь открылась. Он закрыл глаза и захрапел.
— Маркус! — Это был Сигмунд. — Как дела?
Маркус открыл глаза.
— Отлично.
— Меня можешь не обманывать.
— Думаешь, мечтать — это все равно что обманывать?
Сигмунд посмотрел на него как-то настороженно.
— Не знаю. Зависит, наверно, от того, о чем мечтаешь.
— Я мечтаю, что все станет по-другому.
— Тогда это — не обманывать. Это — надеяться.
— Какой ты умный, Сигмунд.
— Да, — сказал Сигмунд серьезно. — Иногда я думаю, не гений ли я.
— А ты хвастаешься точно так же, как я.
— Это не хвастовство, это реальность.
— И со мной так же, к сожалению.
— Что?
— Реальность. Как ты думаешь, на меня ночью обрушится потолок?
— Нет, — сказал Сигмунд, — не обрушится. — Он подошел к окну и выглянул на улицу. — А я вижу Сириус.
Маркус поднялся с кровати:
— Где?
— Там. Звезда, которая так ярко светит. Но тому свету, который мы видим сейчас, понадобилось больше восьми лет, чтобы дойти досюда. То, что мы видим, — это Сириус восемь лет назад.
— Хотел бы я там оказаться, — сказал Маркус.
— Где?
— На Сириусе. Восемь лет назад. Они спят?
— Да.
— Могу поспорить, что я им снюсь.
— Почему это?
— Мне кажется, кто-то смеялся.
— Глупо думать о себе так плохо.
— Смеяться тоже плохо.
— Я не смеюсь, — сказал Сигмунд.
— Нет, — сказал Маркус, — но только потому, что ты — гений.
Он пошел назад к кровати. Сигмунд отправился к двери. На пороге он обернулся:
