Лучше пойти к эстрадникам: там так интересно! Пол обтянут зеленой ворсистой тканью, будто по траве ходишь, на полках пластинки стоят, их столько, сколько даже в театре нет. На стенах фотографии и афиши: где и когда выступал эстрадный оркестр. Алькин папа тоже есть на этих фотографиях. Алька долго на него смотрит, потом подходит к инструментам. Инструментов много, но больше всего разных труб. Они тяжелые и блестят. Альке нравится гладить их отполированные бока и смотреть на свое смешное отражение: лицо растягивается и перекашивается.
Репетиция в оркестре уже закончилась, но никто не расходится, сидят, разговаривают, курят. Альку отсюда никто не гонит, потому что ее папа самый главный в оркестре ведущий — он все их концерты ведет. Только он сейчас в командировке. Папа часто ездит по командировкам в разные города и всегда что-нибудь привозит вкусненькое. Конфеты, например. Папа знает толк в конфетах — он, наверное, их столько перепробовал — и привозит всегда самые вкусные. И игрушки привозит. В прошлый раз привез желтую обезьянку, которая умеет кувыркаться, если ее завести.
— Что, Алька, скоро папка приедет? — спрашивает ее дядя Веня. Он трубач и папин друг.
— Скоро, — уверенно заявляет Алька, хотя мама сказала, что через неделю. — Может, даже завтра.
Алька смутно представляет, сколько это — неделя. И почему бы неделе не кончиться завтра? Ведь завтра — это так близко и понятно: уснуть, проснуться — вот и завтра!
Еще открыты комната цирка и танцкласс, но Алька не идет туда: там все такие задаваки! Она спускается по широкой лестнице, придерживая пальцами подол платья, — она та самая дама в шляпе. Очень красивая! Она младшая дочь одного короля, все младшие дочки — самые главные в любой сказке. В детском саду они с девочками часто играют. Придумывают сказку и играют в нее. Кто придумал сказку, тот — старшая принцесса, старшей тоже быть хорошо: все слушаются. Младшей бывают все по очереди. А мальчишки у них всегда разбойники. Кем же им еще быть! Алька часто придумывает сказку, поэтому младшей принцессой, в которую все всегда влюбляются, она бывает очень редко. Но ведь когда одна играешь, можно быть кем хочешь…
В фойе Алька забирается под бильярдный стол. Красная бархатная скатерть спускается до пола, и кажется, что ты в домике. Нет, в пещере. Принцессу в шляпе похитили разбойники и посадили в пещеру. Туда проникает музыка и смех — это с катка. Алька выбирается из-под стола и смотрит в окно. На улице темно, но прожектор освещает весь каток. Здорово иметь коньки! Алька просит-просит ей купить, но мама все время ей говорит, что она еще маленькая. А недавно сказала, что денег нет. Вот так всегда: стоит вырасти, так сразу деньги кончаются! А Наташкины коньки Альке велики даже с тремя шерстяными носками.
Алька начинает кружиться под музыку. Хорошо бы стать балериной и так кружиться, кружиться…
— Аля, вот ты где!
Это Оля, мамина артистка. Она протянула Альке руку.
— Пойдем чай пить. У нас перерыв.
— Пойдем, — соглашается Алька.
Когда проходили мимо лестницы, Алька зажмурилась, чтобы не смотреть вниз. Там внизу, в темноте (даже днем там темно!), живет Огневушка-Поскакушка. Она пляшет, поднимаясь по воздуху, машет платком и сердито усмехается, глядя на Альку. Она злая. Алька ее боится. И если не успеет зажмуриться и увидит Огневушку, то ночью потом заснуть не может. Это только в сказке она добрая, а на самом деле… Алька даже думать про нее боится и мимо этой лестницы старается не ходить. Но ведь сейчас она с Олей. Взрослые всегда ходят там, где им хочется, и не боятся.
Самое лучшее в репетициях — это перерыв. Есть перерывы маленькие, они называются «перекур» — это неинтересно. Все стоят курят в коридорчике у сцены, где написано: «Не курить!» (Зачем написали? Все же здесь курят!) А большой перерыв — это то, что надо, настоящее чаепитие. Только бывает редко, когда «спектакли горят» и репетиции затягиваются за полночь. Артисты в такие дни приносят с собой разные вкусные вещи: варенье в маленьких баночках, печенье, оладушки. Варя всегда ватрушки приносит, а Алькина мама печет пирог с капустой. В большой перерыв ставят чайник в буфетной, накрывают стол. Когда Алька не занята, она помогает: кружки расставляет, за чайником следит…
Разговор за столом всегда веселый. Иногда Альке кажется, что артисты дразнятся, но все смеются, и она тоже смеется — только оттого, что другим смешно. Над Алькой тоже иногда смеются, особенно Владик. Всегда говорит что-нибудь обидное. Алька обижается на него и на остальных, что они хохочут над ней, она уходит из-за стола, хоть Владик и кричит вслед:
— Это шутка, Аленький!
«Очень нужны ваши дурацкие шутки!» — обижается Алька. Вот у папы шутки так шутки! От них Альке всегда смешно. А это разве шутки, если плакать хочется?
Алька прячется в уголок, где висят костюмы, и дуется на весь белый свет. Обиднее всего, что там весело сейчас без нее и все едят капустный пирог, который, между прочим, ее мама испекла! Альке хочется выйти из своего укрытия и вернуться за стол как ни в чем не бывало, будто она и не обижалась вовсе, но что-то мешает ей. Это что-то (Алька и сама не понимает что) прилепило ее к месту и сдвинуться не дает, хотя уже, честное слово, очень хочется к столу, съесть капустного пирога, и даже на Владика она больше не сердится! Но Алька сидит и сидит, и ей уже кажется, что целый час прошел.
Наконец Владик приходит мириться. Но все то же что-то мешает Альке с ним заговорить, она молчит, разглядывает то свои ноги в валенках, то Владиковы в кедах. Но потом Владик обязательно что-нибудь смешное скажет, и Алька засмеется. Тут уж он хватает ее на руки, подбрасывает к потолку несколько раз, Алька хохочет на весь театр, да так, что у нее бока начинают болеть. И дальше все совсем хорошо: и чай, и капустный пирог, и довольная Владиком Варя.
Самый большой недостаток у перерыва в том, что он заканчивается. Начинается репетиция, и всем опять не до Альки. Она слоняется за кулисами, а потом незаметно пробирается в «карман», хотя ходить туда ей строго-настрого запрещено. «Карман» — это такое место, где хранятся декорации. Смешное название — «карман», будто сцена — это пальто с карманами. Очень высокий потолок в кармане. Почти как небо. Алька запрокидывает голову, смотрит вверх. Какой же великан красил этот потолок? Осторожно Алька идет между нагроможденными декорациями, ей хочется выбраться на балкончик с узорной решеткой. С балкончика видно реку и поезда. Но балконные двери закрыты на замок и перегорожены деревянным сундуком. Это сундук из маминого спектакля про Золушку. Алька забирается на него и смотрит в щелочку между дверьми. Ни поездов, ни реки не видно. Зато Алька видит фонарь и то, как падает крупный снег. Она долго смотрит на фонарь и на снег, потом замерзает. А артисты всё что-то говорят на сцене, мама то и дело их останавливает, и все повторяется и повторяется сначала. Горит, горит спектакль…
Уставшая, полусонная Алька взбирается на рояль за кулисами, поднимает и комкает подушкой нижний край занавеса, сворачивается калачиком и медленно засыпает под голоса на сцене и мамины хлопки.
— Смотри, какая красота! — сказал Владик Варе. — Рыжие кудряшки на черном рояле.
— В свете прожектора, — добавила Варя.
— На фоне алого занавеса. Ах, Варенька, почему я не художник? Какая вышла бы картина!
— Каждый человек художник, — строго сказала Варя. — Вот хоть у Альки спроси, уж она-то знает!
Но Алька спит и не слышит. Ей снится залитый светом каток, и медные трубы, и дама в шляпе, и дворник Алексей Петрович, и поезд, в котором скоро приедет папа. Поезд поет веселую песенку: тук-тук, тук-тук, тук-тук… И в такт этой песне стучит Алькино сердце, и стук его еле слышно отдается в огромном рояле.
Сегодня утром, часов в семь, ко мне заглянул Лось. Прямо в окно заглянул, отодвинув занавеску. И говорит:
— Уважаемая, там у вашей калитки явно что-то затевается.
А потом еще и листик герани сорвал и давай жевать. Герань от такого нахальства с подоконника спрыгнула и под стол спряталась.
Я дала Лосю сахару, а сама думаю: «Ну что они опять могут затевать? Вроде бы все уже было: подлодку строили, с парашютом прыгали, на охоту ходили, лягушек дрессировали, шпионов ловили, вигвам мастерили… Даже вспомнить всего не могу. Пойду лучше кусок хлеба с маслом съем!»
Съела. Не помогло. Лось задумчиво жевал жимолость с куста.
А они затевают. Вот стоят перед калиткой и явно так — затевают. И ведь знаю, что бесполезно сейчас встревать, — все равно сделают, что затеяли. Надо, пожалуй, спрятать мечи и сабли, а то рыцарями они еще не были. И шпаги с мушкетами, наверное, тоже лучше убрать.
Перед завтраком я решилась выйти на крылечко. Лось уже добрался до простыней, которые сохли во дворе, и меланхолично их пережевывал. На крыльце сидела Жужка. Грустная.
