– Не кино, телеспектакль… Ну да, по моей повести.
– Значит, вы тут главный? Почему тогда не велите ей, чтобы не кричала?
– К сожалению, я здесь не главный. Наоборот…
– Но ведь книжка-то – ваша?
– Книжка-то моя. А все остальное…
– Жалко… – вздохнул он. И вдруг сообщил: – У нас в школе есть учительница, которая тоже все время кричит.
– И ты боишься?
– Ну… нет. Она не в нашем классе. Но, когда ее услышишь, потом ничего не хочется. Ни играть, ни… вообще ничего… Как Генке в вашей книжке, когда он раздружился с Владиком.
– Значит, ты читал?
– Да. Только там непонятно в конце…
– Что непонятно?
– Владик… Он остался слепой или все-таки стал видеть?
– Ты, значит, лишь первую часть прочитал. А есть продолжение. Там всё…
«Всё кончается хорошо», – чуть не сказал я, но подумал о погибшем Яшке.
– Там всё делается понятно. Да, он стал видеть…
Мальчик опять кивнул. И сел на корточки. Перед Митькой.
– Можно подержать?
– Конечно!
Митька охотно пошел в руки к мальчику. Тот, не вставая покачал его в ладонях. И протянул мне и сказал снизу вверх:
– У меня тоже есть… зайчонок. Только пластмассовый…
– Вот славно…
В этот момент в заборе открылась незаметная (из таких же замшелых досок) дверца. Вышла пожилая женщина в клетчатой шали – наверно, бабушка. Кивнула мне, как знакомому, а мальчику протянула вязаную шапку с помпоном.
– Ты что же ее не взял, Игорек? Ехать далеко… Идем, а то не успеем на автобус.
Шапка была тоже ярко-желтая, как пушистый цветок осота.
Бабушка и внук пошли вдоль забора. Мальчик, оглянувшись, помахал нам с Митькой. А я поднял Митьку и помахал в ответ – мягкой тряпичной лапой.
И пошел на берег.
Конечно, желтый Игорек был обыкновенным московским внуком, которого бабушка принарядила для какой-то поездки. Но, может, был здесь и кусочек чуда? Может, солнце в самом деле на миг превратило в мальчишку свой пробившийся сквозь пасмурность луч? Чтобы в душе лоскутного зайца навсегда поселился добрый ребячий огонек…
Я вышел к озеру. По серой воде бежали мелкие барашки. Но лучи теперь пробивались все чаще. И на озере загорались желтые звезды. Мгновенная тоска по парусам, по ребячьему смеху, по оранжевым флагам «Каравеллы» буквально обожгла меня. Но в тоске не было уже горечи. Была азартная злость и… радость.
– Митька, ничего еще не кончено… Ты будешь матросом, я обещаю.
6
Так и получилось. Отряд, разумеется, ожил. На этот раз его спасли барабанщики. Это были самые маленькие, но и самые преданные «Каравелле» мальчишки и девчонки. Те, кто на парадах всегда шагали впереди отряда с большими черными барабанами, которые мы склепали своими руками.
Барабанщики не захотели жить сами по себе. Собрались и заявили, что пусть земля перевернется вверх тормашками, а они все равно будут «Каравеллой».
– А ты все равно будешь нашим командором! – Это они мне.
Мы вместе с отрядом «Алый парус» провели корабельную летнюю практику на Волчихинском водохранилище (где граница Европы и Азии), а потом вернули яхты на наше родное Верх-Исетское озеро. Маленький отряд снова обрастал ребятами – прежними и новичками. Ветераны «Каравеллы» после великих трудов и хлопот «выбили» для нас новое помещение. Опять мы снимали фильмы, устраивали рыцарские турниры, ходили в парусные походы и сочиняли зубастые статьи для «Пионерской правды» и журнала «Пионер».
Потом построили новые парусники. Для этого разработали свой собственный яхтенный класс – «Штурман». Спустили на воду девять «Штурманов».
И заяц Митька всегда был вместе с нами.
Во время выхода на воду его привязывали на носу яхты – к передней оттяжке мачты – и он мчался над гребнями волн, впитывая ватными внутренностями брызги. В брызгах часто зажигалась радуга. После такого веселого плавания Митьку вздергивали на верхушку мачты грота-фалом, за уши. Он болтался там, высыхал на ветру.
Сначала Митька ходил на разных парусниках, но потом «прикипел» к яхте «Румб». На «Румбе» с годами менялись капитаны, но Митька оставался там бессменным членом экипажа. Он и сегодня ходит на этом постаревшем, но еще крепком швертботе.
По Митькиному примеру на других яхтах стали тоже появляться тряпичные «впередсмотрящие» – медвежата, кролики, клоуны и коты. Но Митька – самый заслуженный и по праву считается среди них капитаном-наставником…
Конечно, Митька не раз попадал во всякие приключения. В том числе и в опасные.
Однажды «Штурмана» отрабатывали на короткой треугольной дистанции гоночные старты и повороты у буйков. Дуло крепко, яхты порой ложились парусами на воду, но лихие экипажи тут же подымали и выпрямляли их. В стартовой зоне было тесновато. Я уже решил, что пора кончать эту потеху и, стоя в моторке, поднял рупор для команды. И опоздал…
Две яхты шли наперерез друг другу. Одна правым, другая левым галсом. Та, что мчалась левым, должна была по правилам уступить дорогу. Но на руле сидела девочка-стажер, до той поры не ходившая в свежую погоду. Вместо того, чтобы привестись к ветру, девочка сказала «ой», выпустила румпель и взяла себя за щеки.
Удар, хруст, звон лопнувшей ванты. Нос яхты-нарушительницы врезался в борт другого «Штурмана». Как раз туда, где сидел откренивая свой кораблик, матрос Алешка – маленький барабанщик и общий любимец. Алешку ударило в бедро и, как соломинку, сдуло внутрь яхты.
Я решил, что слабенькая берцовая кость пацаненка – пополам. Аж в глазах потемнело.
Алешку спас Митька. То ли по случайности, то ли по велению доброй судьбы (скорее всего, что по велению), Митька в этот раз оказался привязанным не на носу, а к боковой оттяжке – ванте. Ватным своим тельцем он заслонил мальчика, принял удар на себя.
Митьке оторвало нижнюю и верхнюю лапы. Представляете, что был за удар, если деревянный, кругло обточенный брус форштевня обрубил тугие тряпичные колбаски Митькиных конечностей как топором! И при этом разнес в щепки крепкий реечный буртик…
Девочку не ругали (кстати, из нее потом получился отличный яхтенный рулевой). Мы были счастливы, что все кончилось благополучно – если не считать могучего синяка на Алешкиной ноге и Митькиного инвалидства.
Синяк через несколько дней исчез. Митьку за геройство наградили значком, на котором был изображен четырехмачтовый барк «Крузенштерн». И стали думать, как беднягу лечить. Кто-то предложил сделать зайцу ногу-деревяшку – как Джону Сильверу – и протез передней лапы. Это, мол, придаст морскому зайцу лихой, подчеркнуто пиратский вид.
Вид, возможно, и правда получился бы романтический, но я не хотел, чтобы мой Митька оставался калекой. Он был для меня живой, и его страдания были моими.
Зайцу сшили новые тряпичные лапы. Немного не того цвета, что прежние, ну да ладно. Главное, что не протезы.
Отказался я превращать Митьку в пирата и тогда, когда он потерял глаз. Конечно, черная повязка (словно у знаменитого Билли Бонса) придала бы зайцу оригинальность. Но какое живое существо захочет глядеть на мир одним глазом, а не двумя?
Вначале Митька лишился глаза в Севастополе. О Севастопольских приключениях Митьки – особый рассказ.
Первый раз мы вдвоем с Митькой приехали в славный черноморский город в сентябре того же семьдесят восьмого года. Вскоре после злополучных съемок телесериала.
Кстати, сериал получился слабенький.
Были там и хорошие моменты – благодаря отличной игре мальчишек, исполнявших главные роли. Но что могут сделать мальчишки, если режиссер «спускает на тормозах» основные, самые напряженные эпизоды. Если, например, страшную грозу, во время которой едва не гибнут двое ребят, операторы снимают не под тучами и молниями, а при светлом небе и жиденьком случайном дождичке? И так во всем…
Впрочем, некоторые зрители спектакль хвалили. В начале восьмидесятых он шел по телевидению довольно часто. И каждый раз я сажал Митьку перед экраном.
– Помнишь те места?.. А ребят? Смотри, это Дениска, который забросил тебя однажды на березу, еле достали…
Но в тот раз, когда Митька впервые оказался в Севастополе, спектакль еще никто не видел, он был «в работе»…
Город и море понравились Митьке. А главное – он нашел здесь много новых друзей.
Сначала он познакомился с четвероклассниками школы номер три, где я выступал перед ребятами. Очень славные были ребята. И учительница их – тоже. Мы потом дружили все их школьные годы, вплоть до выпускного класса.
Особенно понравился Митька двум мальчишкам – Вадику и Артуру. И они Митьке понравились. Наверно, потому, что были похожи на барабанщиков «Каравеллы».
Я вспоминал этих ребят, когда той же осенью сел писать повесть «Трое с площади Карронад». Эта повесть о приморских мальчишках, об их крепкой дружбе и о страшном наследстве, которое на тех берегах оставила давняя война.
Был в этой книжке и тряпичный заяц – верный друг мальчика, похожего на Артура. Только в повести зайца звали Артёмкой, а не Митькой. Дело в том, что Артемка погиб при взрыве найденного мальчишками снаряда. Я не хотел накликать такую же беду на Митьку. Я достаточно суеверный человек…
