добрый человек, животные это особенно чувствуют. Потом он потянул его за рукав гимнастерки и показал, как нужно обряжать корову и теленка.
Пленного звали Михаилом. Учеником он оказался понятным: понял все с первого раза, повторять ему не понадобилось.
Когда появился теленок на свет, Михаил радовался как ребенок. Прыгал вокруг, оглядывал его, гладил, разговаривал с ним. Корова мычала, все тревожилась за своего теленочка. Лизала его длинным языком, потому что был он весь скользкий. А когда он попытался встать на ноги, Михаил подхватил его обеими руками и поднял. Видимо, он был очень сильный, хотя худой и невысокий.
Наш дедушка смеялся:
— Да он и вола одолел бы!
А тетка все сокрушалась, что ей такого неумеху прислали:
— Да с таким-то я и вовсе без теленка останусь. На руках его вздумал таскать, будто отродясь скотину не видел. Куда мне такого дурня?
Данё Павков потешался над теткиными страхами, потому как сразу же понял, что Михаил парень толковый, только поучить его надо. И теленка он подымал не от дурости, а лишь от доброго чувства к животинке. Да к тому же нарадоваться, должно быть, не мог, что наконец из пушечного пекла попал под крышу, где живут мирные люди. Вот оттого и дурачился.
— Он еще и тебя будет носить на руках, — нарочно дразнит Данё тетку Липничаниху, — сил у него хватит. Ты будешь только сидеть да приказывать. И пальцем шевелить тебе не понадобится — все для тебя сделает.
Дядя Данё не перестает улыбаться и тянет нас за накидки: пора, мол, выбираться из стойла и отправляться домой. Тетка Липничаниха уж больно не любила, если кто без дела путался у нее под ногами. Еще когда мы только примчались, ее сразу же покоробило: вот поглазеть примчались. Да, лучше будет не мозолить ей глаза.
Но нам жалеть не пришлось. Дедушка попал в самую точку, сказав, что и на его Федора стоило бы нам пойти поглядеть. И мы, сгорая от нетерпения, потащили его за руку вниз по дороге.
Федор…
Пять простых букв, и, когда мы собирались их выговорить, губы наши округлялись. Округлялись и наши лица, когда мы смотрели на Федора, потому что он всегда улыбался нам, а мы ему.
Мы были маленькими, а он высоченным парнем. Лицо у него было на редкость красивое и спокойное. Его светло-каштановые волосы, густые как трава, сверкали на солнце, словно облитые золотом. А глаза серо-голубые, умные, ласковые.
Он заглядывал к нам почти каждый день, так как у дедушки для него не всегда находилась работа. Ранней весной он вместе с нами вышел в поле. Знал толк в любом крестьянском труде и работал с охотой. Мама тут же заметила, что, видать, с малолетства руки его привыкли к мотыге.
А уж как Бетка радовалась, что Федор будет косить наши луга! Она с нетерпением ждала лета и все вспоминала, как в прошлом году мы сушили сено.
— У нас сено сушат все вместе, — сказала она однажды при мне Федору и как-то мечтательно добавила: — Вы себе и представить не можете, Федор, до чего это красиво… Наши луга по соседству с лугами Осадских.
Федор выстругивал из деревяшки коня для моего братика, а мы смотрели. Кто знает, какие воспоминания вызвали у него Беткины слова — ведь ему уже давно было известно, что тетка Осадская с радостью возьмет Бетку в невестки, как только она подрастет. Федор сре́зал стружку и так и застыл задумавшись. Может быть, он вспомнил, что у него дома тоже сушили сено всем миром, и он так же ждал встречи с кем-то, как и моя сестра ждала встречи с Миланом.
Только до лета было еще далеко. Видно, поэтому так огорчалась сестра. Она знала, что сперва придет весна с пахотой на ветру под скупыми лучами выглядывавшего из-за гор солнышка. Бывали годы, что и в мае еще выпадал снег. Тогда травы росли плохо и работы на лугах откладывались. Да и почки на деревьях распускались позднее, и цветы расцветали медленнее. Бетка всем сердцем боялась такой весны, и, пожалуй, недаром — зима в этом году затянулась.
Даже меня это волновало. И вовсе не из-за сестры. Во мне самой рождались какие-то смутные настроения. Никто не считался с ними, все твердили только одно: я еще очень, очень маленькая. Но я-то сама хоть и неясно, а понимала, какие чувства охватывали меня, когда Бетка, прислонившись головой к оконному косяку, ждала, не пройдет ли мимо нашего дома Милан Осадский.
Бетка ласково улыбнулась нам обоим, доверительно наклонилась ко мне и в основном для Федора сказала:
— Ведь ты небось видела, как Милан бросил в меня снежком, когда мы зимой расчищали дорогу.
Я киваю, и сестра с нежностью привлекает меня к себе.
Федор пробуждается от своих дум, смотрит на нас, и лицо его освещается радостью. Ничего не говоря, он снова принимается за работу. Сперва, когда мы вошли к нему в сарай, он насвистывал, теперь он начинает тихонько напевать. Он и нас учил русским песням, и особенно Бетка любила их петь.
Она как раз подпевала ему, когда во двор вбежала Людка, пряча что-то за спиной. Людка пыталась незаметно прошмыгнуть на задворье и все посматривала на двери сеней, не заметит ли ее мама.
Людку уже перестали занимать мои и Юркины игрушки, равнодушной она была и к радостям старшей сестры. Теперь она часто убегала с другими детьми. Уже не такая чувствительная, как прежде, она все больше любила озорные игры. В конце концов все стали замечать, что она целыми днями гоняет с мальчишками. Людка лазала по деревьям, ловко подтягивалась на ветках, и мама не раз говорила, что у нее стал меняться характер.
— Опять она набедокурила, — предположила Бетка, увидев, как Людка вбежала во двор и с опаской оглядывалась.
Мама, точно почувствовав, появилась в дверях. Людка вздрогнула — в руках у нее был еще неоперившийся птенчик.
Мама стала бранить ее. Откуда только берется такая жестокость? Ведь всех нас она воспитывала одинаково, всем старалась привить только хорошее.
