Почему же Гошка усиленно скрывает, кто был его брат?
Утром, шагая в школу. Славка наконец решил припереть приятеля к стенке. Уж теперь-то он никак не сможет отказаться. В этот день Гошка в школу не пришел, а на большой перемене разнесся слух, что комсомольский патруль накрыл группу барышников-спекулянтов, а вместе с ними — и Гошку. Дело в том, что в городе не продавали спиртных напитков; даже пива и того не было в магазинах. И вот кучка спекулянтов решила подзаработать. Они контрабандой привозили в чемоданах водку и продавали исподтишка по полсотни за пол-литра. Гошка был чем-то вроде связного у барышников. Он выискивал желающие купить водку, соблюдая все предосторожности, приводил их в дом барышников или сам выносил бутылку, получая по пятерке с горлышка. Долгое время они действовали безнаказанно, и вот наконец комсомольский патруль накрыл их…
Три дня Гошка не являлся в школу, на четвертый его привела мать. Он сильно осунулся, как-то потускнел. Его голос звучал мягче, чище, виноватей. Он уже не казался таким плечистым и бесшабашным, и теперь в его мальчишеском лице появилось что-то новое, странным образом делавшее его похожим на Ивана. Видно, с ним как надо поговорили в отделении милиции, в директорском кабинете, а может, и дома. А возможно, он и сам многое успел передумать за эти три дня.
Странно было видеть, как бочком входит он в дверь класса, чтобы никого не задеть, аккуратно, подняв крышку, садится за парту и выкладывает перед собой тетради.
Четыре урока Славка терпел и никак не решался подойти к нему и заговорить о брате.
Только после конца занятий собрался он с духом. Они вместе вышли из школы. Вначале, боясь обидеть и уколоть, Славка хотел издали подступить к разговору. Но в самый последний момент передумал. Нечего с ним церемониться, его скорее проймешь резким словом.
Они шли по тротуару вдоль худеньких кривых березок. Черная осенняя туча висела над Матросском. Чайка прилетела со стороны губы и пронеслась над улицей.
— Ты чего скрывал про Ивана? — вдруг сказал Славка. — Про Ивана Фетисова, героя войны. Я все узнал.
Гошка молчал. Зато Славка уже не мог остановиться. Слова, которые целый месяц вызревали в нем, вдруг нашли выход. Ребята шли по мокрому асфальту, потом по лужам и грязи окраинных улочек, по беспорядочно разбросанным камням Чаячьей губы. И Славка все говорил, говорил, говорил:
— Теперь я понял, почему ты боялся признаться, теперь я все понял… Иметь такого брата и молчать… Да это же, это же…
— Замолчи! — Гошка гневно скрипнул зубами.
Но Славка не испугался.
— Ты просто трус, — с плеча рубанул он, — и грош цена тебе! И то не целый, а ломаный.
Гошка насупился. Потом, запинаясь, сказал:
— Да если б, если б все знали. Я б тогда ничего не мог… Нельзя было б…
— Вот именно! — жестко сказал Славка. — И тем более, имея такого брата…
И тут он хотел сказать ему, что слава брата ложится и на его, Гошкины, плечи, и куда легче быть незнаменитым и заурядным, чем человеком, которого знают все; что суровая и трудная эта вещь — слава, беспокойно и ответственно с ней жить.
Но вдруг Гошка вскинул голову и нарушил все его мысли.
— А тебе какое дело? — спросил он со скрытой угрозой. — Что ты понимаешь в этом? С мамочкой да папочкой жил, а учить хочешь? Сам знаю, дураком был! Со скуки все это. Не люблю тихую жизнь. А про Ивана чтоб больше ни слова. Не тебе его касаться. Ясно? Точка.
Славке стало не по себе. Все приготовленные слова стали вдруг ничтожно маленькими, ненужными, и он неожиданно потерял власть над Гошкой. Это уже был не тот Гошка, каким он его знал и представлял.
Серые волны накатывались на берег, хлестали по валунам, и холодные брызги долетали до них. Посередине губы быстро двигалась на выход в Баренцево море подводная лодка, и против солнца ее строгий и четкий силуэт казался черным и таинственным.
Узкий форштевень ее легко резал волну, сзади и по бортам взрывались пенистые буруны. Они перехлестывали нос, перекатывались по корме. Ветер рвал сине-белый военно-морской флаг. В ловком литом корпусе лодки было что-то лихое и удачливое.
— На торпедные стрельбы, — сказал Славка, потому что не мог больше молчать. — Хорошо идет.
— Ничего, — отозвался Гошка, скорость будь здоров! Эх, счастливые!..
Гошка стоял на плоском валуне. Он сутулился, точно на его плечи уже легла слава брата и он был не вправе сбрасывать ее, а должен был всю жизнь нести на плечах. Во всей его фигуре, в прочно расставленных ногах, в руках, по локти засунутых в глубокие карманы штанов, чувствовалась твердая холодная решимость.
Черный силуэт мелькнул среди волн и скрылся, и мальчики долго еще вглядывались в просторы Чаячьей губы, чтоб в последний раз увидеть лодку…
