Да здравствуют лентяи!..
Едва только возглас за здравие лентяев срывается с моих уст, как Тишалова и Пыльнева, забыв на минуту про своего кумира, восторженно приветствуют мое произведение.
- Молодчина, Муся, прелестно! Вот остроумно! Большинство присоединяется, и со всех сторон гремят.
поощрительные возгласы. Шурка припечатывает свое одобрение звонким поцелуем к моей правой щеке.
- Браво, браво, Старобельская!.. Ур-ра!.. Да здравствуют лентяи!.. - хором несется по классу.
- Стыдно, господа, глупо и пошло, - отчеканивая каждое слово, презрительно роняет Грачева.
- Эх, ты, цензор, спрячься-ка лучше! - пренебрежительно оглядывая ее сверху вниз и насмешливо покачивая головой, бросает ей Тишалова. - Не доросла еще! Слышала что y неё написано? - Лень это роскошь, не всем доступная, - поняла? Ну, и молчи, коли Бог убил. Ура, господа, да здравствуют лентяи!
- Ур-ра!.. подхватили голоса.
- Что за шум, mesdames, что за безобразие! - разалевшись от негодования, как пион в полной силе расцвета, восклицает прекрасная Клеопатра.
Оказывается, она появилась еще при чтении заключительной фразы моего произведения и присутствовала при всей дальнейшей сцене.
- Тишалова, что за возмутительный, вульгарный тон в разговоре с подругой? Старобельская, подите сюда.
Я приближаюсь.
- Что это вы читали?
- Свое сочинение.
- Как сочинение? Ведь не там же написано: да здравствуют лентяи?
- Там.
- Я прошу оставить ваши неуместные шутки, иначе я вам сбавлю из поведения. О чем вы писали?
- Я вовсе не шучу, Клеопатра Михайловна, я, правда, читала сочинение; тема моя: «Умственные, нравственные, физические и социальные преимущества лентяя», - твердо отчеканиваю я.
- Да вы с ума сошли!.. Да что подумает о вас Дмитрий Николаевич? Взрослая девушка и вдруг такая страшная. пустота. Какое мнение можно о вас составить?
- Я, Клеопатра Михайловна, не понимаю, в чем я виновата? - делая святые глаза и становясь необыкновенно миренной, возражаю я: - Дмитрий Николаевич сказал написать каждой то, что ей более всего по душе, более всего симпатично; я же не виновата, что именно этот вопрос меня больше всего интересует. И потом эта тема новая, на нее редко пишут…
- По счастью! - прерывает меня «Клепка». - Это безнравственная тема! Восхвалять лень! Да разве вы не знаете, что лень мать всех пороков, что кто с детства…
Благодетельный звонок на молитву прерывает её словоизвержение. О, теперь пошло бы надолго, и в конце речи выступила бы вновь она, все та же мрачная неизбежная для меня перспектива… Сибирь. «Все пути ведут в Рим», - говорят французы. - «Все поступки поведут ее по Владимирке», - трагически думает обо мне «Клепка».
Сочинения поданы.
Когда дежурная собрала листки и положила их на учительский столик, словесник наш перебрал их, пробегая глазами заглавия. Вот он остановился на моем листке. То-то разозлится сейчас! От волнения y меня быстро-быстро начинает стучать сердце, кровь приливает к щекам… Но что это?.. Ни малейшей злобы не видно на его лице. Губы дрогнули, и по ним пробежала будто улыбка; глаза на минуту поднялись, остановились на мне, и мне показалось, что это другие, не его глаза: они, как и губы, тоже смеялись…
Меня точно кольнуло в сердце. Смеется, смеется надо мной! Не рассердился, a просто смеется, насмехается… Неужели «Клепка» права?.. Противный, злой человек! Как я всей душой его ненавижу!..
Весь день мне было не по себе; к вечери разболелась голова так что мамочка забеспокоилась.
- Что с тобой, Муся? - ласково спросила она - Неприятность какая-нибудь?
- Нет, мамуся, просто голова болит, не выспалась, вчера поздно переписывала сочинение, - говорю я, и при слове «сочинение» что-то щемит в сердце.
У тети Лидуши. - Раздача сочинений. - Вера Смирнова.
Вся эта неделя тянулась, какая-то серенькая, бесцветная. Настроение y меня тоже было неважное, особенно же неприятно чувствовала я себя на уроках русского языка. Скорей бы уж отдавал сочинения, высмеял бы хорошенько - все равно неизбежно - да и делу конец, a то жди этого удовольствия, точно камень над головой висит.
Единственное развлечение - ездила к тете Лидуше. Вчера было Танино рожденье; целых три года малышке исполнилось. Бедная девчурка невесело встретила свое трехлетие: возьми да и прихворни за два дня перед этим; появился небольшой жар и боль в горле. Конечно, страшно переполошились, сейчас за доктором. Славный такой старичок, тот самый, который когда-то мне, по Володькиному выражению, «овса засыпать» велел. (См. «Веселые будни. Из воспоминанйи гимназистки» того же автора)
Ах, Володя, Володя, вот кого мне не хватает! Подумайте, ведь целых три года не видала я его, этого дразнилу-великомученика. Как только дядя Коля вернулся с войны, ему сейчас в Москве полк дали, a когда Володя окончил корпус, отец перевел его в Московское военное училище - очень уж стосковался после такой долгой разлуки. Еще бы! A мне так не достает здесь моего милого весельчака-братишки.
Придя вчера к тете, узнали, что Танюшка, слава Богу, поправилась, бегает уже, только еще немного почихивает и покашливает. Обогрелись и пошли в детскую, где оба малыша играли. При нашем появлении ребятишки игрушки побросали и с визгом бросились целовать нас. Повытаскивали мы с мамочкой свои подарки и начали по очереди давать Тане: куклу, колясочку к ней, посуду. Девчурка опять принялась визжать с радости. Сережа сперва с любопытством тоже все рассматривал, потом вдруг нахмурился, накуксился и заревел.
- Сергулька, чего ж ты плачешь, милый? Один рев в ответ.
- Что же случилось? Ну, скажи же! - допытываемся мы.
- Та-Тане все… и доктор, и горло… мазали, и… крендель, и… игрушки, а…а мне ни-ничего, - захлебываясь, объяснил мальчуган и еще горче заплакал.
Вот потешный! Доктор был и горло мазали - действительно, удовольствие! Нашел чему позавидовать!
Сунулась было няня его утешать, так вон отпихнул. Она только недавно поступила, и он её не жалует и потом, как объяснила тетя Лидуша, ревнует, что та все Таню хвалит. Кое-как развеселили; расшалился карапуз и забыл про свои обиды.
Но вторая беда началась, когда спать позвали. Опять на сцену появилась няня. Ни-ни, не желает. Долго ломался, наконец смилостивился.
- С тобой не пойду, с мамой-Мусей.
Пошла я его укладывать. Разделись, помылись, все чин-чином; няня в сторонке стоит, y кроватки Тани, которая уже давно спит
- Ну, теперь, Сергуля, опустись на колени и помолись за всех, - говорю я.
Он становится на четвереньки, потом ерзает, ерзает, наконец, примащивается на коленках. - Помилуй, Боженька, папу, маму, Таню, Мусю, тетю, дядю, бабушку, няню… Не тебя, - круто поворачивается он в сторону женщины: - Аксинью, всех христиан и меня, маленького мальчика, дай всем здоровьица. Аминь, - заканчивает затем малыш свою усердную молитву.
Мне так смешно, что я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться, нянька тоже добродушно ухмыляется. Ужасно он потешный и милый!
Сегодня, по обыкновению, в гимназию.
Входит Дмитрий Николаевич на русский урок, в руках наши листочки. Ну, пойдет расправа! Расписывается, смотрит отсутствующих. Вот мямлит! По классу несутся подавленные вздохи, под нагрудниками передников быстро-быстро шевелятся руки, делая малюсенькие крестики.
- Госпожа Зернова!
Наконец-то!
- Ваше сочинение вполне удовлетворительно: тема обдумана, изложение ясное, точное.
Зардевшаяся Зернова получает тетрадку, a рука словесника выводит 12 в журнальной графе.
- Госпожа Старобельская!..
Мне сразу ударяет в виски и делается как-то тоскливо. «Боже, помоги, Боже, помоги!» - думаю я, a сердце стучит, стучит.
- Тоже прекрасное сочинение, слог легкий; ни стилистических, ни орфографических ошибок нет, изложение логичное, доказательства последовательно вытекают одно из другого и, пожалуй… убедительны. - Он опять на минуту подымает на меня глаза, и опять они смеются.
«Бездушный, бессердечный, как ему не стыдно так издеваться!» - Я чувствую, что в горле y меня что-то сжимается, к глазам подступают дурацкие слезы. Только не хватало еще разреветься при нем! - Я со всей силы стискиваю зубы. Господи, скоро ли конец?
- Сочинение, видно, много и долго передуманное, - подчеркивая голосом, говорит он. - Пожалуйста. - Тонкая рука протягивает мне работу.
«Только бы не заплакать», - думаю я, кладу перед собой листок и подпираю щеку рукой, чтобы скрыть, хотя часть лица.
- Двенадцать! - раздается рядом со мной голос Любы.
- Дура! - мысленно слетает y меня по её адресу. - Еще спрашивает - двенадцать? Точно смеется!
- Тебе 12, Муся, 12 за сочинение, я видала. Чего ты скисла? Говорю 12. Ей-Богу же, правда!
- Что такое? Не может быть!
Я жадно всматриваюсь в свой листок, на который боялась даже до этой минуты взглянуть. Одна запятая добавлена красными чернилами, одно «п» переправлено в «т», - хроническая, вечная ошибка невнимания; в самом низу последней страницы узкое изящное 12 и мелкий красивый росчерк. Что же это?.. Господи, неужели?
