— Антошка, — чуть слышно шепнула Марфуша. — Давай потанцуем.
Антошка никогда в жизни не танцевал. Но Марфуша уже положила ему на плечо руку:
— У тебя получится.
И, прислушиваясь к оркестру, Антошка сделал первый, потом второй шаг. Он неуклюже наступил Марфуше на ногу, но та не обратила на это внимания. Антошка думал только о том, как бы ловчее шагнуть, не причинив вреда партнерше, и то и дело сбивался с ритма, потом он немного успокоился, почувствовал уверенность и теперь уже начал не только слушать музыку, она командовала его движениями, музыка захватила его своими ритмами, он был во власти оркестра.
— Ты неплохо танцуешь, — сказала Марфуша.
Потом они шли домой, и она рассказывала ему о том, что случилось на Маяковой горе тогда, когда еще в поселке было всего несколько домов, когда еще стоял палаточный городок первых строителей Запсиба.
Глава четвертая. Когда Хромой Комендант был бригадиром. Почему Яшкин отец ушел в котельную
Антошка лежал в постели и слышал солдатский оркестр. Потом за окном громыхнуло, и по крыше забарабанил дождь.
— Ты думаешь, Савелий Иванович всегда ходил с костылем? — вспоминал Антошка Марфушин рассказ. — Как бы не так. Он, правда, весь израненный на войне, но до стройки о костыле и не думал.
Когда Савелий Иванович услышал, что в Сибири началась большая комсомольская стройка, то сказал своей жене Марии Федоровне:
— А не махнуть ли нам, старая, с теплой Украины, от фруктовых садов на край света, к сибирским медведям.
Я ничего не выдумываю, Антошка. Мне об этом сама Мария Федоровна рассказывала. Конечно, про медведей Савелий Иванович шутил, просто ему хотелось быть там, где жизнь бьет ключом. Потому что при такой жизни старые молодеют и забывают о всяких своих болячках.
Мария Федоровна не стала спорить. Она знала, что Савелия Ивановича не удержишь уговорами, если он захотел тряхнуть стариной.
Антошка слушал барабанный бой дождя в крышу и в полусне старался представить Савелия Ивановича в шапке-ушанке, фуфайке и подшитых валенках, бредущим по заснеженному полю. Дует холодный северный ветер, человеку приходится снимать рукавицу и теплой ладонью оттаивать замерзшие на ресницах корочки льда.
Вот он заходит в теплую раскомандировку, снимает фуфайку, подбрасывает в «буржуйку» поленьев. Скоро должны прийти члены его бригады. На улице — больше сорока градусов мороза. Сегодня бы сидеть в натопленном вагончике да попивать чаек, но время не терпит — надо отправляться в горы, бить шурфы под основания для линии высоковольтной передачи. Электричество на стройке нужно как воздух. Из-за нехватки энергии уже сейчас простаивают механизмы на сооружении производственной базы. Каждый день, каждый час работы его бригады будет влиять на темпы всей стройки. А стройка — это жилые дома и, конечно же, огромный завод с его доменными, коксовыми, конвертерными цехами, прокатными станами.
Один за другим подходят парни в зеленых армейских бушлатах, крепкие и здоровые. Среди них Глеб Коржецкий с льняным растрепанным чубчиком, в теплушку входит и Яшкин отец. Он, по сравнению с Глебом, здоровяк. Марфушина мама врывается в теплушку как ветер.
— Ну и жарынь сегодня, — говорит она. — Жаль, от пляжа далеко — на самой верхотуре, а то бы в Томи искупнуться.
— Ты бы, Катерина, хоть шаль надела. Отморозишь уши — женихи отвернутся, — полусерьезно-полушутя говорит Савелий Иванович.
— Какая в шали работа, — с вызовом говорит Марфушина мама, — а насчет женихов мы еще посмотрим…
Антошка представляет, будто вместе с другими членами бригады Савелия Ивановича едет в кузове крытой машины. Впереди ползает трактор, пугая своим надрывным урчанием затаившиеся распадки. Врезаясь в грудь сугробов, трактор подминает их под себя, утаптывая снег гусеницами. «Коробочка» медленно двигается по проторенному следу. В ложках она начинает буксовать, Антошка вместе со всеми соскакивает на снег и наваливается плечом на кузов.
На горе снег слепит глаза, забивается под одежду.
— Дальше — пешком, — говорит Савелий Иванович. Растянувшись цепочкой, землекопы идут к тому месту, где еще вчера копали шурф под опору. Но сейчас этот пятачок найти трудно — все замело снегом.
По бугоркам глины Савелий Иванович находит яму. Яшкин отец встает на колени, наклоняется над узкой щелью, оставшейся от шурфа и, потеряв равновесие, медленно начинает сползать вниз головой на дно траншеи.
Из снега торчат ноги да слышится испуганный хрип человека. Коржецкий хочет прыгнуть в шурф, но бригадир строго одергивает:
— Назад, парень! Снег утрамбуешь — хуже будет. Ремни брючные вяжите.
На ноги Лорина осторожно накидывают ременную петлю и тихонько начинают вытягивать из траншеи.
Яшкин отец долго не может прийти в себя, потом прислоняется к березе и начинает всхлипывать:
— К черту! Все к черту! У меня семья.
— Брось переживать, — говорит Коржецкий. — Считай, что ты счастливчик: побывал в преисподней и остался жив-здоров.
Лорин не принимает шутки. Он зло бросает парням:
— С меня хватит, а вы — вкалывайте. Может, и впрямь вас бригадой коммунистического труда назовут.
Лорин съеживается и, не оглядываясь, плетется в поселок.
— Дезертир! — кричит Коржецкий. Савелий Иванович качает головой и строго говорит:
— Оставьте его, хлопцы. Не каждому человеку наше дело под силу…
Антошка открыл глаза. В комнате темно. По крыше по-прежнему стучал дождь.
«Зачем он так, — подумал Антошка о Яшкином отце, — хуже нет, когда бросаешь товарищей».
В тот день бригада Савелия Ивановича работала дотемна. Твердый как камень грунт не поддавался ломам. Лишь под ударами кувалды клин откалывал комочки смерзшейся земли.
Били сразу несколько котлованов. Савелий Иванович велел зажечь изношенные автомобильные шины, которые припас заранее.
Во время обеда хлеб оттаивали над дымящимися шинами, ломти покрывались копотью, пахли резиной. Этот хлеб тут же в шутку окрестили «копченкой». Про Лорина никто не вспоминал, будто и не было его на свете.
Под вечер Савелий Иванович остановился около Марфушиной мамы и осуждающе сказал:
— Не бережешь себя, Катерина. Глянь-ко, щеку-то прихватило.
Он вытащил из кармана фуфайки пузырек и строго приказал:
— Давай-ка, дивчина, гусиным салом лечить буду. С Украины, слышь, прислали — как будто чуяли, что понадобится.
Шли дни.
Яшкин отец устроился в кочегарку.
На косогорах уже обнажилась земля, покрытая скользкой корочкой льда. Отступили морозы. Строителям дали задание срочно забетонировать основание поворотной опоры, которая должна была стоять на крутизне Маяковой горы.
Савелий Иванович вызвал самосвал с бетоном, на большой стальной лист железа, который почему-то называли «пеной», погрузили и укрепили железобетонные подножки. «Пену» тянул трактор. Караван медленно пополз в гору. Местами машина вставала чуть ли не на дыбы, надрывно гудела, но гусеницы скользили на месте, не в силах вгрызаться в покрытую льдом лысую землю. Стальной лист приходилось подавать назад и искать более пологое место.
И вот подножники у траншеи. Трактор взял на буксир самосвал с бетоном и подтянул его почти к шурфу, но машина не удержалась на крутизне и, выплескивая из кузова тягучий бетон, легла на бок, придавив Савелия Ивановича, который хотел поддержать кренящийся грузовик.
Бригадира с трудом вытащили из-под машины. Он хотел было встать на ноги, но тут же повалился, до крови прикусив губу, чтобы не закричать от боли.
— Бетон-то застынет, — прошептал он Коржецкому. — Ты, Глебушка, организуй тут…
Потом Савелий Иванович начал бредить, и парни, соорудив носилки из стволов березок, понесли его в поселковую больницу.
Еще окончательно не проснувшись, Антошка после вчерашних раскатов грома, металлического скрежета оторвавшегося на крыше листа железа почувствовал тишину. И с боязнью подумал, что только стоит ему открыть глаза и исчезнет тихий, но такой героический Хромой Комендант, выветрится острота впечатлений от того зимнего буранного дня, когда строители жгли автомобильные скаты и оттаивали в их вонючем резиновом дыму ломти смерзшегося хлеба. Антошке не хотелось открывать глаза. Ему хотелось, чтобы навсегда остался в памяти момент, когда бригадир достает из кармана безрукавки пузырек, неловко открывает пробку шершавыми, плохо гнущимися пальцами, потом с нарочитой сердитостью ругает Марфушину маму за то, что она не убереглась от колючего мороза, и осторожно растирает ее щеку гусиным салом.
Антошка еще не знал — это постепенно уходило детство, когда все вокруг кажется волшебным и призрачным. Настоящая жизнь учила узнавать и видеть настоящих, а не выдуманных героев. И эти герои оказывались совсем простыми людьми, которые рядом с ним и которых он раньше не замечал.
