Роза исчезает. И тут же возвращается. В руках у нее большая кукла с закрывающимися глазами.
— Хочешь подарю? — робко спрашивает она. — Совсем почти новая, только нога отбита…
— Спасибо! — говорит Туся. — Ничего, что нога. Пригодится и кукла.
— Вот и одежда, туфелька вот, платье, — торопится Роза, словно боится, что Туся передумает.
А Туся уже тащит плюшевого медведя.
— Пожалуйста, — говорит он, — возьми, совсем хороший медведь, только вместо глаз пуговицы…
— Ой, спасибо!
Роза несет калейдоскоп с цветными стеклами.
— Ого, здорово!
Туся тащит шарманку.
— Тру-ля-ля! Тру-ля-ля!
Роза несет мамин вязаный берет. Зачем Тусе берет? Он наденет его на голову, вот так. Привет! Я клоун!
Туся тащит через всю квартиру складной стул. Сиди, Роза, на здоровье! А хочешь — складывай; такой стул поискать…
Роза садится на стул, баюкает медведя. Чего бы еще… Чего бы еще… Вот, папина тельняшка!
Тельняшка? Об этом Туся и не мечтал. Он напяливает тельняшку и шагает по комнате: ать-два!..
Потом Туся снимает со стены тяжелую картину, что висит над столом. На картине — береза, зеленая трава… А людей нет.
Роза трогает ногтем березу и говорит шепотом:
— Какая кора толстая! Как настоящая… Краски-то сколько!
Да, краски много пошло. Наверно, потому художник людей и не нарисовал. Не хватило краски.
— Хочешь картинку?
— А куда?
— Придумаем!
Через несколько минут картина висит у Розы над диваном, на месте фарфорового блюда.
— Красиво? — спрашивает Туся.
— Очень!
Туся уносит к себе настольное зеркало.
Роза уносит к себе фотографию Тусиной мамы с гвоздикой в распущенных волосах — это когда мама была еще совсем молодая.
Туся уносит к себе фотографию Розиного папы, когда тот был краснофлотцем и носил бушлат и бескозырку.
Роза уносит градусник.
Туся — поварешку.
— Сковорода! — кричит Туся и бежит дарить сковороду.
— Кочерга!..
— Подушка!..
— Полено!..
Тут и родители подоспели.
Сначала был, как водится, шум. Потом стали ходить, вещи собирать.
Розина мама говорит Тусиной:
— Это, кажется, мой веник, но я точно не знаю. Я свой на прошлой неделе покупала, он такой еще крепкий был… А этот что-то не очень…
Тусина мама говорит Розиной:
— Простите, у нашей мясорубки ручка черная, а эта белая…
Розина мама — Тусиной:
— Это, случайно, не ваше варенье? Я понюхала — клюквой пахнет, а мы клюкву не употребляем…
Тусина мама — Розиной:
— Не попала ли к вам наша медная кастрюля?.. Ах, вот спасибо!
Розина мама — Тусиной:
— Где же наша подушка?.. Да вот она, кажется! Нет, наша полегче будет… Вот она, слава богу!
Тусина мама:
— Ради бога, нам ваша подушка ни к чему…
И все, как говорится, встало на свои места.
Туся любит в куклы играть.
Туся придумывает такие длинные игры с куклами, что к середине игры он забывает начало, а к концу — середину. Одна игра продолжалась, например, неделю.
Узнали про это девчонки во дворе и теперь только начнут играть в дочки-матери — кричат:
— Шурик, иди к нам скорей!
Туся бросает дела и идет играть.
У девчонок все игры похожи как две капли воды. Куклы готовят обед, ходят в магазин, нянчат других кукол, принимают гостей и потчуют друг друга пирогами из глины и песка.
Каждый день одно и то же.
В Тусиных играх куклы влюбляются, убегают из дому, стреляют из-за угла, плывут вокруг света, пишут длинные письма, ругаются, хохочут, поют и умирают…
Во время своей бурной жизни куклы теряют руки, ноги, а порой и головы.
Их хозяйки готовы мириться с этим — лишь бы игра продолжалась.
Туся нарасхват. Его зовут, когда двум влюбленным куклам надо поговорить между собой. Послушайте, как это делает Туся, и вы согласитесь, что выбор пал на него не случайно.
— Вот ваш платок, Мэри, — говорит Туся грубым голосом.
— Ах, Джон, спасибо! Где вы его нашли? — отвечает он сам себе нежно.
— В парке.
— Как вы там оказались?
— Я шел за вами следом…
— Негодник! Вы подглядывали за мной!
— Мэри, я люблю вас…
— Ах, Джон, мне дурно… Воды!
— Не бойтесь, Мэри, я не выдам вас. Никто не узнает, что вы встречались с герцогом…
— Вы добрый человек, Джон…
— Я люблю вас, Мэри!..
Тусю зовут, когда игра заходит в тупик и ее надо оттуда вывести.
Его зовут сочинить письмо или надгробную надпись, когда куклу хоронят.
И домой Тусю зовут. Он ходит с удовольствием.
У каждой квартиры свой запах.
У Ксаны и Юрки, в тридцать шестой, пахнет гороховым супом и копчеными костями. А также сухариками из булки.
У Нади — машинным маслом и бензином. Прекрасный запах!
У Веньки — нафталином, скипидаром и еще чем-то сладким.
У самого Туси — книгами, жареным луком, табаком…
У Розы — ничем. Пахнет ничем.
Нет во всем доме другой такой комнаты. Сверкает пол, стены, потолок! Из коридора в комнату ведет мохнатая дорожка, чистая-пречистая.
У Розы как-то даже неловко бегать, громко разговаривать.
У Туси — все можно. Можно стул на стол ставить. А на тот стул — табуретку. А на табуретку самому залезть и прыгать оттуда на диван, прямо в бурное море.
Однажды, прыгая в бурное море, Роза уронила настольную лампу. Зеленый абажур раскололся надвое.
Роза охнула, уткнулась лицом в диван и заплакала.
Туся стоял над ней и не знал, что делать.
Он взял Розу за руку. Роза заплакала еще пуще.
Он подергал ее за рукав. Роза затопала ногами и прямо-таки заревела на весь дом.
Тогда он сел на диван и стал ждать. Он не знал, что сделал замечательное открытие: если хочешь, чтоб девчонка перестала плакать, не утешай ее. Сядь рядом и терпеливо жди.
Роза последний раз всхлипнула и замолчала. Нос у нее был красный. Губы вздрагивали.
— Что теперь делать? — сказала она. — Меня лупить будут…
— Не будут, — сказал Туся.
— Будут, — упрямо повторила Роза.
— Не бойся, — сказал Туся, — я скажу: я разбил.
А Роза опять заплакала.
Это уж совсем непонятно!
. . . . . . . . . .
— Не бойтесь, Мэри, я не выдам вас…
— Вы добрый человек, Джон…
Туся и Лева Тройкин стоят на берегу канала. Столетние тополя склонились над водой. И как только не падают?..
Кирпичные корпуса морского экипажа заслоняют от тополей солнце, и тополя всю свою долгую жизнь тянутся к нему.
Тополя отбрасывают тень почти на середину канала. Кажется, дай им волю, они дотянутся до того берега, где всегда солнечно, а сейчас так весело играет патефон: «Пой, Андрюша…»
В морском экипаже тихо, будто вымерло все, и сколько ни заглядывай в окна, никого не увидишь, а у главного входа — часовой с тесаком. На него можно смотреть хоть целый час, потому что ему скучно на вахте, ему даже приятно, что он кому-то интересен, хотя бы мальчишкам… А что мальчишки? Мальчишки тоже люди!
Вода в канале густая, грязная, в мазутных разводах, а на том берегу ребята стоят с удочками.
Нет-нет и вытащат уклейку. И откуда эти уклейки берутся? Может быть, из Фонтанки? А в Фонтанку из Невы приплывают, а в Неву — из залива, а в залив… из моря…
Значит, если отсюда в Фонтанку, а из Фонтанки — в Неву, а из Невы — в залив, а из залива — в море, то можно в конце концов попасть в океан!
Значит, в этой гнилой, масленой воде, покрытой тягучей пленкой, густо усыпанной тополиным пухом, значит, в этой воде есть хоть одна — хоть одна да есть! — капля океана!..
Это открытие так взволновало Тусю, что он тут же хотел поделиться с Левой Тройкиным, но спохватился: посмеется над ним Лева. Сколько раз бывало.
Лева Тройкин плюет в канал и говорит:
— Если отсюда поплыть, запросто можно в океан попасть, а?
Туся открывает рот…
Э, да что там! Кто поверит, что они враз подумали об одном и том же? Никто не поверит!
Вдоль берега привязаны и прикованы ржавыми цепями лодки, железные и деревянные, с каютами и без кают, крашеные и смоленые. «Лена», «Тамара», «Светлана», «Иван» — кургузый баркас, осевший на левый борт…
Тусе все тут удивительно и радостно до замирания сердца. Впервые в жизни он ушел так далеко от дома. Да еще с Левой Тройкиным!
— Эх, — говорит Лева, — что тут было! Шлюпки готовили к навигации, стеклом чистили, шпаклевали, красили… Я матросам помогал…
«Почему, — думает Туся, — почему одним людям все можно, а другим…»
— Эй, Гриха! — кричит Лева Тройкин на другую сторону канала. — Ловится?
— Не-а! — отвечает один из рыбаков, белобрысый, в длинной майке поверх трусов.
