Вдруг окошко опустилось и швейцар спросил:
– Чего тебе, девочка? Кого ты ищешь?
"Надо отвечать, – подумала Жофика, – толково и четко отвечать, чтобы он сразу же понял, о чем идет речь, и не рассердился за то, что ему мешают". Хоть бы сам догадался! Может быть, он ее узнает по сходству с папой? Она резко повернулась вправо, лицом к Иштвану Понграцу, и снова приуныла. Она ведь похожа на маму. Показать разве ему руки? Но они были заняты.
Обеденное время, публика немного схлынула. Буфетчица облокотилась на прилавок, положила в рот конфету и, подмигнув швейцару, сказала:
– Она, видно, язык проглотила.
Иштван Понграц вышел из-за своей загородки. Жофика глотнула воздух и отступила. Понграц оказался низеньким полным человеком с веселыми глазами. Все-таки замечательным врачом был папа, если швейцар ходит так, будто никогда и не болел радикулитом. Ну, хватит на сегодня, говорить она все же не станет, лучше позвонит ему сюда, в Совет, из дому. Пожалуй, если сейчас броситься к двери, то можно еще успеть уйти раньше, чем швейцар подойдет к ней. Только выход как раз загородили грузчики, они несли через вестибюль письменный стол. Жофика не двигалась.
– Седьмая комната налево! – крикнул Понграц грузчикам.
Все. Поздно. Теперь он уже стоял возле Жофики. Швейцар совсем не казался сердитым, наоборот, он весело улыбался.
– Ну, так чья же ты будешь? – спросил он, закуривая папиросу. – Отца ждешь или мать?
– Я пришла насчет радикулита, – прошептала Жофика.
Швейцар рассмеялся. Вслед за столом теперь пронесли три стула; потом Понграц растолковал какой-то девушке, как пройти в жилищный отдел.
– А ты, – обратился он снова к Жофике, – ступай на четвертый этаж, в комнату номер три. Там отдел здравоохранения. Если тебе именно сюда нужно. Но я думаю, что тебе следовало бы обратиться в поликлинику. У кого радикулит-то?
– У вас, дядя Понграц, – ответила Жофика. Теперь она была почти веселая: ведь самое трудное осталось позади. Скоро можно будет идти домой. И вовсе не было страшно, только взрослым все надо растолковывать.
– Какой же я тебе Понграц, – сказал Иштван Понграц.
Жофика обомлела.
– Слушай, – перегнулась через стойку буфетчица, – ей, наверно, нужен Янчи Понграц из техбюро.
– Не Янчи, – поправила ее Жофика, – а Иштван.
– Такого у нас нету, – покачал головой швейцар. – Да еще с радикулитом. У нас в понграцевском издании есть только Янош, и то в самом что ни на есть здоровом виде. Тебя он не устраивает?
Взрослые, к сожалению, говорят неправду. Вот тетя Като, например. Даже волосы ее – и то обман: ведь она брюнетка, а покрасилась и стала белой. И насчет зубного врача неправда. Уж Жофи-то знает – из окон их прежней квартиры все видно. Вовсе тетя Като ходит не к врачу, а в закусочную "Канкалин" и оттуда часами выслеживает, с какой стороны подойдет к дому дядя Калман. И дядя Калман тоже обманывает, потому что он идет не из музея, а от Дориной сестры. И Марианна тоже… Но Марианна еще маленькая. Вот мама всегда говорит правду, только есть такие вопросы, на которые она отвечает так: "Об этом не следует говорить!", "Это неприятная тема". Один папа никогда не обманывал и отвечал на все вопросы, какие приходили в голову Жофике. Перед тем как у Жофики удалили гланды, папа сказал ей еще у входа в больницу: "Это будет препротивное дело, старина, но, к счастью, оно долго не тянется. Больше всего больно при уколах, но, когда они сделаны, уже легче. Но все же будет препротивно. Не сердись, мы должны удалить твои гланды!" А зачем Иштван Понграц говорит, что он не Иштван Понграц? И как ей быть, если человек утверждает, что он – это не он.
Мороженое мясо, что лежало в сумке, начало оттаивать, и капли из плетеной нейлоновой сумки стали падать прямо на ноги Жофике.
– Ну, – заговорил снова швейцар, – так как же будем? Тебя устроит Янчи Понграц? Или ты уйдешь восвояси?
Что ж, как видно, он не собирается сознаваться! Жофика пошла к выходу. В это время кто-то вышел из лифта и крикнул швейцару:
– Скажите, товарищ Ковач, моя жена не оставляла у вас билеты в кино?
Швейцар ответил, что оставила, зашел за перегородку и вынес два билета. Жофика остановилась. Ковач… Буфетчица снова засунула в рот конфету. У нее такие же соломенные брови, как у Тэри. Раз этот человек Ковач, а не Понграц, значит, она может идти домой. Но если она уйдет, ничего не узнав, то заветные слова, которые ей хотел сказать папа, исчезнут навсегда. Придется заговорить! Придется высказать все так, чтобы было понятно. Нужно! Нужно!
– Я ищу швейцара Иштвана Понграца, – произнесла Жофика громко и отчетливо, как еще ни разу не отвечала ни на одном уроке. – Того самого швейцара, который служит при Совете 1-го района.
Швейцар внимательно посмотрел на нее.
– Это другое дело! Что же ты сразу не сказала? – Он потянулся так, что у него кости затрещали. – Твой швейцар может служить в нашем ведомстве, а работать в другом месте, например в клинике или в нумизматическом музее. Это все то же хозяйство Совета. Просто он здесь получает жалованье. Поняла? Тут такого нет, тут швейцаров только двое – Лукович и я. Лукович теперь в отпуску, а я, как видишь, не Понграц, а Ковач.
– Как же мне быть?
– Ступай в отдел кадров. Если у них не очень много работы, они отыщут тебе его по картотеке и скажут, где он работает. Второй этаж, семь, на дверях написана фамилия: Фехервари. Хочешь на лифте?
Нет, лифт слишком быстро идет, не успеешь ни о чем подумать. Лучше она подымется пешком. Раз… Два… Сумка бьет по ногам. Сок от мяса перепачкал все носки. Жофи так проголодалась, что ей даже расхотелось есть. Надо собраться с мыслями, но времени почти нет. Скоро три часа. С часу до полтретьего она просидела у входа, отсчитывая посетителей. Жофи уже давно должна была пообедать, помыть посуду и быть у тети Като. Второй этаж, семь. Фехервари. Теперь-то спрашивать гораздо легче. Если хорошенько поупражняться, то, пожалуй, можно даже привыкнуть разговаривать со взрослыми.
– Швейцар Иштван Понграц, говоришь? – переспросил мужчина за столом. – Я отыщу его, но ты сначала объясни, для чего тебе это нужно.
Жофи сама не понимала, как вышло, что она вдруг все рассказала этому чужому человеку. То ли потому, что они были здесь вдвоем, то ли из-за полумрака в кабинете – спущенные шторы не пропускали жаркого солнца, – но ей говорилось легко-легко. Человек слушал молча и все время курил. Жофи еще ни разу не приходилось сталкиваться с посторонними. Все было так необычно. Ее очень удивило, что дядя Райсовет не проронил ни слова. Лишь один раз он взглянул на нее, с трудом глотнул и тут же опустил глаза. Жофи почувствовала, что он жалеет ее. И вдруг она сделала то, чего никогда не сделала бы при Гэри или Валике, даже при Доре: подошла к письменному столу, склонила голову рядом с пресс-папье и всплакнула: было что-то приятное в том, что он глотнул. До сих пор так глотали только родственники или знакомые. И Жофи находила, что это в порядке вещей. Но дядя Райсовет ведь совсем-совсем чужой, он никогда не видел папу, никогда не бывал у них дома. Ей вдруг показалось, что она очень давно знает его.
Человек не утешал Жофи, даже не погладил ее по голове. Он долго рылся в каком-то ящичке с наклейкой "П". Потом достал оттуда карточку, некоторое время разглядывал ее, и наконец адрес Иштвана Понграца, аккуратно записанный на бумажке, оказался в руках Жофики. Сказав дважды "спасибо", она стала спускаться вниз, волоча правой рукой сумку, а в левой сжимая адрес. Было четверть четвертого. На улице палило солнце, асфальт плавился под каблуками. Шаг за шагом, внимательно оглядываясь на перекрестках, как учили в школе, Жофика приближалась к дому. Перед дверями квартиры ей пришлось надолго остановиться: выходя из дому, она положила ключ на самое дно сумки, и теперь на него были навалены арбуз, картошка, цветы и мясо, на котором бумага совсем промокла и разлезлась.
Наконец дверь открыта. Жофика опустила свою ношу на кухонный стол, но раскладывать покупки не стала, даже цветы не поставила в воду. Ноги она тоже не будет мыть, хотя к ним присохла кровь от мяса. Жофи вошла в мамину комнату и легла на диван. Она полежит ровно пять минут, пока придумает, что делать дальше. Только пять минут. Она так устала, и ей так грустно. Нет, придется прикрыть глаза, всего на одну минутку…
Когда Жофика проснулась, рядом с ней, подперев рукой голову, сидела мама. В глазах у нее были слезы. Стрелки часов показывали половину шестого. Мама разжала Жофикину левую ладонь – в ней лежала скомканная и перепачканная мясной сукровицей бумажка. "Нет, она нехорошая девочка", – шепотом причитала мама. Первый день Жофи оставили дома одну, и она уже не обедает, неизвестно где бродяжничает. Не пошла к тете Като. Перед квартирой на половике рассыпана картошка, в кухне на столе портится мясо и арбуз лопнул. И за что только ей выпало на долю такое наказание, как Жофи?
