Я спросил у командира батальона, кто этот пулеметчик. Он удивленно пожал плечами:
— Право, не могу сказать…
Потом, будто отвечая самому себе, он заметил негромко и удивленно:
— Неужели… она?
— О ком вы говорите, майор?
Командир батальона улыбнулся:
— Конечно, она! Не иначе… Есть у меня в батальоне одна санитарка, товарищ комбриг. Беспокойная и отчаянная девчонка. Два раза прибегала под огнем в блиндаж и говорила, что пулемет нужно установить за мостом, над обрывом… Сейчас наш пулеметчик именно оттуда ведет огонь. Уверен, это она выбрала позицию.
— После боя пришлите ко мне этого пулеметчика, — сказал я. — А если санитарка ему помогала, пришлите и ее. Я объявлю им благодарность и представлю к наградам. Бригада должна знать своих героев.
Затишье продолжалось лишь несколько минут, а потом над рекой опять загрохотал непрерывный трескучий гром. Фашисты не жалели боеприпасов — за время этого огневого шквала они обрушили на нас многие тонны металла. Но как ни старались они оглушить нас и прижать к земле, пехота их, успевшая переправиться через реку, уже была полностью уничтожена.
Стрельба постепенно затихала, и солдаты устало улыбались друг другу: всем было ясно, что расчет противника с ходу переправиться через Сейм был сорван.
Но ясно было и другое: с подходом главных сил фашисты начнут еще более мощное наступление. Поэтому нам нужно было дорожить каждой минутой затишья — отправить раненых в тыл бригады, доставить боеприпасы, накормить бойцов.
Пробираясь меж окопами, я встретил начальника санитарной службы Ивана Охлобыстина. Мне очень нравился характер этого человека: он никогда не унывал. Даже при яростной бомбежке под Конотопом, когда мы были заживо похоронены под обломками блиндажа, этот человек нашел в себе силы шутить и смеяться. Весел он был и сейчас, хотя шинель на его мощной фигуре была изорвана осколками, рукав от нее где-то потерялся, а голенище сапога тащилось по земле.
— Ну, жаркий денек! — заговорил он, улыбаясь, показывая, белоснежные зубы. — А каковы наши десантники? Огонь ребята! Однако, товарищ полковник, с некоторыми из них я не могу справиться. Человек, понимаете ли, серьезно ранен, и ему необходимо немедленно следовать в тыл, но он не желает уходить с поля боя. Таких я уже свыше десятка насчитал. Как же быть с ними?
— Оказать медицинскую помощь и оставить в строю. После боя вы сообщите мне их фамилии.
— Все же это непослушание и непокорство.
— Нет, Иван Иванович, это высокий пример!
Неподалеку от нас в балочке остановилась санитарная машина. Рослый санитар легко подхватил раненого и передал в кузов другому. Он захлопнул дверцу, по-видимому собираясь уезжать, но девичий голос задержал его:
— Подождите, еще трое раненых…
Я узнал ее, это была Машенька. Запыленная, в изорванной шинели, она осторожно несла с подругой раненого офицера.
Как-то неуловимо изменилось ее лицо: строгая морщинка пролегла меж бровей, глаза смотрели напряженно и сурово.
Охлобыстин подошел к девушкам, помог им поднести раненого к машине и, прикоснувшись к плечу Машеньки, спросил:
— Сколько сегодня вынесла?
Машенька выпрямилась:
— Десять… Трех от самой реки.
Охлобыстин внимательно осмотрел ее с головы до ног и обернулся ко мне:
— Товарищ комбриг, на минутку… Посмотрите на ее шинель!
Он наклонился, взял изорванную полу шинели, потом легонько повернул сандружинницу вполоборота ко мне.
— Семь пулевых пробоин! Да, Машенька, крепко тебе везет. А все-таки жаль новенькую шинельку, да еще подобранную по фигурке, совсем проклятые фашисты испортили. Придется тебе, Машенька, заказывать новую шинель.
Почему-то девушка очень смутилась: виновато опустив голову и словно извиняясь, она сказала негромко:
— Я это поправлю, товарищ полковник… Только закончится бой, все прорехи заштопаю. Иголка и нитка всегда при мне.
— Пустяки, девочка. Главное, что ты сама цела. А пишет ли дядя?..
Глаза ее радостно засияли.
— Вы помните моего дядю?
— Еще бы не помнить двух добровольцев-разведчиков из Мышеловки! Мы тогда крепко накрыли фашистскую артиллерию, и это благодаря вашим сведениям. А тебе довелось побывать дома после боя?
— Довелось… Только нашей голубятни теперь уже нет.
Она произнесла эти слова так печально и так совсем по-детски, что я невольно подумал: ребенок… И этот ребенок умеет воевать!
Запыхавшись, к нам подбежал командир батальона и спросил:
— Значит, вы сами разыскали ее, товарищ полковник?
— Нет, я никого не искал.
— Но вы спрашивали, кто указал позицию пулеметчику. Это она, Машенька из Мышеловки! Она помогала ему тащить пулемет, и они вместе вели огонь по переправе.
— Фамилия пулеметчика?
— Рядовой Иванов…
— Да, это был Иванов, — сказала Машенька. — Сначала он не соглашался. Говорил, что очень далеко. А потом как жахнули мы по фашистам, так лодки и закувыркались посреди реки.
Я удивился Машеньке. И было чему удивляться. Она совершила подвиг, маленькая киевлянка, и не ведала об этом.
Наверное, в эту минуту я очень внимательно посмотрел на нее, и она смутилась.
Ее шинель была пробита пулей и на груди, и лишь сейчас она заметила эту восьмую прореху. Поспешно прикрыв ее рукой, она повторила чуть слышно:
— Вот беда… Штопки на целый вечер…
За время войны я видел много трогательных сцен, однако, пожалуй, впервые я был так глубоко тронут всем обликом этой девочки на переднем крае, смущенной и опечаленной тем, что не успела заштопать пробитую фашистскими пулями шинель.
— Спасибо тебе, Машенька из Мышеловки, — сказал я. — Спасибо, родная, что идешь ты с нами трудной этой военной дорогой. Спасибо за наших раненых воинов, которых ты спасла. Родина и твой родной Киев не забудут твоей отваги и твоей сердечной доброты, славная девочка наша, дочь бригады…
В тот же день я подписал реляцию о награждении орденами пулеметчика Иванова и санитарки Марии Боровиченко.
В конце октября после непрерывных боев с пехотой, танками и моторизованными частями противника наша бригада снова заняла оборону на реке Сейм, в районе села Шумаково.
Враг наседал, и мы яростно отбивались в ожидании, пока наши саперы починят подорванный мост.
Я находился среди саперов у моста, когда подкатила грузовая машина и с нее спрыгнул стройный, подтянутый офицер.
Было уже темно, однако я сразу узнал начальника оперативного отделения штаба бригады — капитана Зайцева. Этого отважного офицера я хорошо знал: Зайцев не раз ходил в разведку и дважды оставался в наших группах заслона, которые должны были стоять насмерть, удерживая заданный им рубеж.
Я заметил, что Зайцев чем-то взволнован. Мы отошли в сторонку, и я спросил:
— Есть новости?
— Очень интересные новости, — прошептал Зайцев. — Только необходимо ваше разрешение…
Мы присели на откосе берега на бревно, и капитан рассказал, что прибыл от начальника штаба бригады Борисова… Вчера перед вечером к Борисову пришли трое штатских ребят комсомольского возраста. Все они действительно оказались комсомольцами из села Гутрово и предъявили комсомольские билеты. И по документам и по внешности эти ребята не вызывали подозрений. Они сообщили, что в их селе и в соседнем селе Букреево фашисты останавливаются на ночлег. Сейчас в этих селах скопилось множество машин, груженных продовольствием, обмундированием, боеприпасами и бочками с бензином. Уверенные в полной безопасности, фашисты пьянствуют, объедаются и спят, почти не выставляя охраны.
Я слушал капитана, еще не понимая, к чему он сообщает мне все эти подробности: ведь каждому нашему бойцу было известно, как безобразничают фашисты в занятых ими селах и городах. Но Зайцев продолжал увлеченно:
— Да, понимаете, у них почти никакой охраны; правда, ходят по селу два солдата, посвистывают, иногда постреливают, словом, пугают мирных жителей. Все водители машин ночуют в крестьянских домах, а офицеры заняли здание школы.
Теперь я понял, к чему вел разговор капитан Зайцев: очевидно, он задумал совершить рейд в тыл противника. До сих пор, ведя оборонительные бои и отходя в глубь страны, мы таких рейдов не предпринимали. Правда, наши смельчаки разведчики не раз проникали через боевые порядки врага, и им приходилось иногда драться с патрулями фашистов, нападать на их обозы, на штабы. Но разведчики имели задания выяснять силы противника, пути их продвижения и замыслы и только в случае крайней необходимости вступать в бой. А Зайцев задумал другое — специальный рейд, чтобы напасть на противника в его тылу.
Я понимал, что в случае успеха такого рейда в тылу противника будет надолго посеяна паника. Это соответствовало нашим расчетам: постоянно тревожить врага, не давать ему покоя, изматывать его нервы и отвлекать силы для охраны тылов. Я спросил:
