— Слушай, Фелек, — вдруг остановился провожатый, — если ты не отдашь мне коньяк, иди туда один. Я тебе устроил место, ты обещал слушаться. Что же будет потом, если ты уже сейчас упрямишься?
Началась ссора, и, может быть, дело дошло бы до драки, но в этот момент взлетел на воздух ящик ракет, по-видимому по неосторожности кем-то обсыпанный порохом. Два испуганных артиллерийских коня понесли. Произошло замешательство, чей-то стон прорезал воздух, еще минута, и их провожатый лежал в луже крови с раздробленной ногой.
Фелек и Матиуш стояли растерянные. Что делать? Они были готовы к смерти, к ранам и крови, но позднее, на поле боя.
— Почему здесь дети болтаются, что это за порядки? — заворчал какой-то человек, по-видимому доктор, отталкивая их в сторону. — Уж верно я угадал: доброволец. Сидеть бы тебе дома, соску сосать, сопляк, — бормотал он, разрезая штанину раненого вынутыми из рюкзака ножницами.
— Томек, бежим! — крикнул Фелек, заметив издалека военный патруль, проходящий возле носилок, на которые санитары собирались положить несчастного добровольца.
— Оставим его? — спросил несмело Матиуш.
— А что? Пойдет в госпиталь. К военной службе непригоден.
Они спрятались в тени палатки. Через минуту место, где лежал раненый, опустело, остался только сапог, шинель, которую бросили санитары, кладя раненого на носилки, да кровь, смешанная с грязью.
— Шинель пригодится, — сказал Фелек. — Отдам, когда поправится, — добавил он в оправдание. — Пошли на вокзал, мы уже потеряли десять минут.
В отряде шла перекличка, когда они с большим трудом протиснулись на перрон.
— Не расходиться! — приказал молодой поручик. — Сейчас я вернусь.
Фелек рассказывал, что приключилось с добровольцем, и не без тревоги представил Матиуша.
— Что скажет поручик? — беспокоился Матиуш.
— Поручик выбросит его из вагона на первой же станции. О тебе, Фелек, мы уже говорили, и то он морщился. Эй, вояка, сколько тебе лет?
— Десять.
— Ничего не выйдет. Если хочет, пусть лезет в вагон; но поручик его выкинет, и нам еще достанется.
— Если меня поручик выкинет из вагона, я пойду пешком! — крикнул возмущенно Матиуш.
Его душили слезы. Он, король, который должен был покинуть свою столицу на белом коне, во главе войска, осыпаемый из окон цветами, удирает потихоньку, как вор, чтобы исполнить свой священный долг защиты страны и подданных, ~~ и вот одно за другим сыплются на него оскорбления.
Коньяк и лосось быстро прояснили лица солдат.
— Королевский коньяк, королевский лосось, — хвалили они.
Не без радости наблюдал Матиуш, как солдаты пили коньяк воспитателя.
— Ну, братишка, опрокинь и ты шкалик; посмотрим, умеешь ли воевать.
Наконец-то Матиуш пьет то, что пили короли.
— Долой рыбий жир! — воскликнул он.
— Хе, хе, — да ты революционер, — не расслышав, сказал молодой капрал. — Тебе не нравится режим? Уж не считаешь ли ты короля Матиуша тираном? Будь осторожней, сынок, за такое одно «долой» можно получить пулю туда, куда не следует.
— Король Матиуш не тиран, — живо запротестовал Матиуш.
— Мал еще, неизвестно, что из него вырастет.
Матиуш хотел еще что-то сказать, но Фелек ловко перевел разговор на другую тему.
— Так вот я и говорю, идем мы втроем, а тут как грохнет — я думал бомба с самолета. А это ящик с ракетами. Потом такие звезды посыпались с неба!
— А на кой дьявол нужны им ракеты?
— Чтобы освещать дорогу, когда нет прожекторов.
— А там рядом стоит тяжелая артиллерия, кони перепугались и — на нас. Мы оба в сторону, а тот не успел.
— И здорово его ранило?
— Крови было много. Его тут же унесли.
— Вот она, война, — вздохнул кто-то. — Есть у вас там еще коньяк? Что же это поезда не видать?
В эту минуту, пыхтя, подошел поезд. Шум — суматоха — беготня.
— Никому не садиться! — крикнул, подбегая, поручик. Но его голос потерялся в шуме.
Матиуша и Фелека солдаты бросили в вагон, как два пакета. Снова где-то какие-то две лошади упирались, не желая входить в вагон. Какие-то вагоны должны были отцепить или прицепить, поезд дрогнул — что-то стукнуло — машинист снова дал задний ход.
Кто-то вошел в вагон с фонариком, стал выкрикивать фамилии. Потом солдаты выбежали с котелками за супом.
Матиуш как будто бы все видел и слышал, но глаза у него слипались. Когда поезд, наконец, тронулся, Матиуш не знал. Когда он проснулся, мерный стук колес указывал на то, что поезд шел уже полным ходом.
«Еду», — подумал король Матиуш. И снова заснул.
Поезд состоял из тридцати товарных вагонов, в которых ехали солдаты, нескольких открытых платформ с повозками и пулеметами и одного пассажирского вагона для офицеров. Проснулся Матиуш с легкой головной болью. Кроме того, болела ушибленная нога, спина и глаза. Руки были грязные и липкие, при этом его мучил зуд.
— Вставайте, разбойники, суп остынет.
Не привыкший к солдатской пище, Матиуш с трудом проглотил несколько ложек.
— Ешь, брат, ничего другого не получишь, — уговаривал его Фелек, но безрезультатно.
— У меня болит голова.
— Слушай, Томек, только не вздумай разболеться, — шепнул опечаленный товарищ. — На войне можно быть раненым, но не больным.
И Фелек начал вдруг чесаться.
— Старик был прав, — сказал он, — уже паразиты кусаются. А тебя не кусают?
— Кто? — спросил Матиуш.
— Кто? Блохи. А может что и похуже. Старик мне говорил, что на войне меньше досаждают пули, чем эти зверюшки.
Матиуш знал историю несчастного королевского лакея и подумал:
«Интересно, как выглядит насекомое, которое тогда так разгневало короля?» Но долго раздумывать не было времени, потому что капрал вдруг закричал:
— Прячьтесь, поручик идет!
Их втолкнули в угол вагона и прикрыли попоной.
Когда проверили их одежду, оказалось, что тому и другому чего-нибудь не хватало. Но в вагоне был один солдат — портной, любящий свое ремесло, и он охотно взялся от скуки перешить для добровольцев солдатскую форму.
Хуже было с сапогами.
— Слушайте, мальчики, вы действительно думаете воевать?
— Для того и едем.
— Так-то оно так, да походы больно тяжелые. Сапоги для солдата — это первое дело после ружья. Пока ноги здоровы, ты вояка, а как натер их — калека. Кончено дело. Никуда.
Так они ехали, толкуя о том о сем. Остановки были длительные. То их задерживали на станциях по часу и дольше, то ставили на запасный путь, чтобы пропустить более важные составы, то возвращали обратно на станции, которые они уже проехали, то останавливали в двух верстах от вокзала, так как путь был закрыт.
В соседнем вагоне солдаты пели, кто-то играл на гармонике. Даже танцевали на остановках. А для Матиуша и Фелека время тянулось особенно томительно, потому что их не выпускали из вагона.
— Не высовывайтесь, поручик увидит.
Матиуш чувствовал себя таким усталым, как будто он перенес не одно, а пять больших сражений. Он хотел уснуть и не мог: его мучил зуд. В вагоне было душно, но выйти было опасно.
— Знаете, почему мы так долго стоим? — пришел с новостью один солдат, веселый, живой, который все где-то вертелся и каждый раз приходил с какой-нибудь новостью.
— Ну что? Верно, неприятель взорвал мост или путь поврежден?
— Нет, наши хорошо стерегут мосты.
— Значит, угля не хватило, железная дорога не предвидела, что должен быть запас для стольких поездов?
— Может быть, какой-нибудь шпион повредил паровоз?
— И не поэтому. Все составы задержаны потому, что будет проезжать королевский поезд.
— А кто же, черт побери, будет в нем ехать — ведь не король же Матиуш?
— Его еще там не хватало!
— Хватало, не хватало, а он король — и все тут.
— Короли теперь на войну не ездят.
— Другие, может быть, не ездят, а Матиуш мог бы поехать, — вмешался вдруг Матиуш, хотя Фелек дергал его за шинель.
— Все короли одинаковы. Раньше, может быть, было иначе.
— Что мы знаем, как было раньше. Может быть так же лежали под периной, а раз никто не помнит, значит, врут.
— Зачем им врать?
— Ну, скажите, сколько королей убили на войне и сколько солдат?
— Но ведь король один, а солдат много.
— А тебе что, мало одного? И с одним-то наплачешься.
Матиуш не верил своим ушам. Он так много слышал о любви народа к королю, а в особенности войск. Еще вчера думал, что должен скрываться, чтобы от непомерной любви они не причинили ему вреда, а теперь видит, что, если бы он открыл им, кто он такой, это не вызвало бы никакого восторга.
Странно: армия едет драться за короля, которого не любит.
Матиуш боялся, чтобы чего-нибудь не сказали про отца.
Но нет, его даже похвалили.
— Покойник не любил войн. Сам не хотел драться, и народ к войне не принуждал.
