— Вот твоё платье. — Он протянул ей пакет.
Взяв пакет, Сикстина задрала голову и стала смотреть на небо. Роб тоже поднял глаза. Облака нависали уже не так густо, и кое-где просвечивало небо со звёздами.
— Вон Большая Медведица, — сказала Сикстина. — Я люблю рассматривать всё, что есть над головой. И мои мама с папой тоже. Они так и познакомились. Оба рассматривали потолок в Сикстинской капелле и не замечали, куда идут. Ну и наткнулись друг на друга. Поэтому меня назвали Сикстиной.
— Мне твоё имя нравится, — смущённо признался Роб.
— Я этот потолок тоже видела, — продолжала она. — Родители возили меня в Италию в прошлом году. До Бриджет. Когда они ещё любили друг друга.
— Ну и как потолок? Как на картинках? — спросил Роб.
— Лучше. Это как… ну, не знаю даже… как будто на фейерверк смотришь.
— А-а-а, — произнёс Роб. — Ну да.
— Может, мы с тобой тоже когда-нибудь в Италию съездим, — продолжала Сикстина. — Я тебе всё покажу.
— Да, хорошо бы… — Роб улыбнулся в темноту.
— А тигр не может смотреть на звёзды. — Голос Сикстины стал заметно жёстче. — У него доска над головой. Ему вообще неба не видно. Мы должны его выпустить.
Роб промолчал, надеясь, что, если он не поддержит разговор про тигра, она снова заговорит про потолок Сикстинской капеллы.
— Как умерла твоя мама? — неожиданно спросила Сикстина.
Роб вздохнул. Он уже знал, что отмолчаться не удастся.
— От рака, — ответил он.
— А звали её как?
Роб закрыл глаза, чтобы не смотреть на звёзды и сосредоточиться на чемодане. Нельзя позволить ему открыться.
— Я не должен о ней говорить.
— Почему не должен?
— Потому. Отец говорит: незачем вспоминать. Всё равно её не вернёшь. Поэтому мы переехали. В Джексонвилле все о ней говорили. Всё время. Мы переехали, чтобы жизнь шла дальше.
Под колёсами захрустел гравий. Роб открыл глаза. По их макушкам скользнул свет фар.
— За мной мама приехала. — Сикстина встала. — Скажи, как звали твою маму. Быстрее.
Роб покачал головой.
— Говори, — потребовала она.
— Каролайн, — тихонько сказал Роб, на миг приоткрыв чемодан. Имя выскочило, и чемодан захлопнулся вновь.
Сикстина снова деловито кивнула.
— Ладно, — сказала она. — Я заеду завтра. И мы придумаем, как выпустить тигра. Нужен план.
Послышался женский голос:
— Сисси? Девочка! Как тебя сюда занесло?
Мама Сикстины вылезла из машины и направилась к ним. Она чуть покачивалась на высоких каблуках. На каблуках вообще непросто ходить по гравию, которым усыпаны дорожки и стоянка перед мотелем «Звезда Кентукки». Волосы у женщины были тоже соломенного цвета, даже посветлее, чем у Сикстины, и забраны в высокий пучок над затылком. Когда она повернула голову, Роб узнал черты Сикстины: острый подбородок, острый нос, вот только рот был другим. Губы тоньше и жёстче.
— Боже правый! — воскликнула миссис Бейли. — Во что ты вырядилась?
— В одежду, — отрезала Сикстина.
— Сисси, ты выглядишь как бродяжка. Садись в машину. Мама Сикстины нетерпеливо постукивала ногой по гравию. Сикстина не двинулась с места. Так и осталась стоять рядом с Робом.
— Что ж… — Её мама обречённо вздохнула и перевела взгляд на мальчика: — Ты, должно быть, и есть Роб. А как твоя фамилия?
— Хортон, — ответил Роб.
— Хортон, — повторила миссис Бейли. — Хортон. Ты, случаем, не родственник Селдона Хортона? Конгрессмена?
— Нет, мэм. Вряд ли.
Миссис Бейли скользнула по нему рассеянным взглядом и опять посмотрела на Сикстину.
— Зайка, садись в машину, — попросила миссис Бейли.
Когда Сикстина снова не двинулась с места, её мама снова вздохнула. И снова взглянула на Роба.
— Она совсем не желает меня слушаться, — пожаловалась она. — Ждёт отца. Готова ловить каждое его слово. А он лжец. Только и умеет, что врать.
Сикстина вдруг зарычала почти по-звериному и, прыгнув в машину, с треском захлопнула дверцу.
— Ты сама всё врёшь! — закричала она с заднего сиденья. — Это ты врёшь, а не он!
— Господи боже! — Миссис Бейли тряхнула головой и, больше не сказав Робу ни слова, села за руль.
Машина отъехала. Роб глядел им вслед. Сикстина, нахохлившись, сидела сзади.
Стукнула дверь мотеля. Послышался чей-то смех. Залаяла собака, тоненько и коротко. И снова — тишина.
— Каролайн, — прошептал Роб в темноту. — Каролайн. Каролайн… Каролайн…
Во рту стало сладко, точно он сосал запретную конфету.
Наутро Роб помогал Уилли Мей в бельевой. Они складывали наволочки и простыни и жевали жвачку «Восьмёрка».
Всю ночь Роб проворочался в постели, расчёсывая ноги и вспоминая про тигра и про Сикстину — как она сказала, что тигра непременно надо выпустить. Наконец он решил узнать точку зрения Уилли Мей.
— Ты когда-нибудь была в зоопарке? — спросил он.
— Один раз. — Уилли Мей надула пузырь из жвачки и громко его лопнула. — Ходила в этот зоопарк, в Сорли. Ну там и вонища!
— Как думаешь, зверям там нравится? Нравится, что их в клетках держат?
— Нравится не нравится! Можно подумать, их мнение кого-то интересует! — Уилли Мей вытащила из сушильной машины ещё одну простыню и принялась расправлять.
Роб решил попробовать снова.
— Ладно, а сама ты как думаешь? Хорошо или плохо держать животных под замком?
Уилли Мей посмотрела на него поверх очков. Так и просверлила взглядом.
Роб опустил глаза.
— Когда я была совсем маленькой, — начала Уилли Мей, — отец подарил мне птичку в клетке. Зелёненький такой попугайчик с длинным-предлинным хвостом. Уж на что я маленькая была, а птаха — так вообще крошка. В ладони у меня умещалась. — Уилли Мей перекинула простыню через плечо и бережно прикрыла одну ладонь другой, чтобы показать Робу, как она держала попугайчика. Только сейчас ладони Уилли Мей были огромными, в таких, пожалуй, весь мир уместится.
— Вот сидит он там у меня, а сердечко стучит, колотится. И головочку наклоняет то туда, то сюда — смотрит на меня, значит. Я его Сверчком назвала, потому как трещал без умолку.
— Что с ним случилось? — спросил Роб.
Уилли Мей наклонилась и вынула из сушилки наволочку.
— Выпустила я его…
— Выпустила? — переспросил Роб, и сердце у него упало. Это был приговор.
— Не могла я пережить, что он взаперти сидит с утра до ночи, вот и выпустила. — Уилли Мей аккуратно сложила наволочку.
— А потом что было?
— А потом отец меня выпорол. Сказал, что птичке моя доброта ни к чему. Что я обеспечила змее хороший ужин.
— Значит, ты больше не видела Сверчка?
— Нет, откуда ж? Разве что во сне иногда. Прилетит ко мне, порхает вокруг да чирикает. — Она покачала головой и взялась за оставшуюся на плече простыню. — Возьмись-ка за другой конец. Сейчас мы её растянем. А теперь сложим.
Когда между ними хлопала растянутая простыня, Робу вдруг вспомнилось, как отец стоял перед их домом в Джексонвилле и целился в какую-то птицу. Прямо в небо.
— Как думаешь, попаду? — спрашивал он у мамы. — Попаду я в эту птичку-невеличку?
— Роберт, а зачем? — удивлялась мама. — Для чего тебе это надо?
— Чтобы доказать, что могу, — отвечал отец.
Послышался короткий треск. На мгновение птица зависла в небе, пришпиленная к нему пулей. А потом упала.
— Ох, Роберт, — выдохнула мама.
У Роба и сейчас начало покалывать в горле, как только он вспомнил ружьё, маму и глухой стук, с которым птица ударилась о землю.
— Я знаю кого-то, кто сидит в клетке, — сказал он Уилли Мей, с трудом проталкивая слова вверх по саднящему горлу.
Уилли Мей кивала, но не слушала. Она смотрела мимо Роба, мимо белой простыни, мимо стен бельевой комнаты, мимо вывески «Звезда Кентукки».
— Кто ж не знает? — произнесла она наконец. — Кто ж не знает кого-то, кто сидит в клетке?
Потом они складывали простыни молча. Роб вспоминал птичку. Как он нашёл её в траве, ещё тёплую. Он тогда заплакал. А отец велел ему перестать плакать. «Нечего тут плакать, — сказал он. — Это просто птица».
Роб подметал бетонную дорожку перед мотелем «Звезда Кентукки», когда на своём красном джипе подъехал Бошан.
— Эй, ты! — оглушительно закричал Бошан и погудел. Ему, Робу. Хозяин был огромный, с рыжими как апельсин волосами и такой же бородой. Из уголка рта у него постоянно торчала зубочистка. Когда он говорил, зубочистка подрагивала, словно тоже норовила встрять в разговор.
— Разве ты у нас теперь тоже зарплату получаешь? — прогремел он.
— Нет, сэр, — ответил Роб.
— Тогда ладно, — громогласно одобрил Бошан и соскочил на землю с подножки джипа. — Работай, раз бесплатно. Таких работничков я люблю.