— Подвез бы, да не на чем! Вагоны у меня не самоходные!
— А как же вы сюда приехали? — удивилась Нина.
— Под гору и дурак приедет! — ответил Глеб. — А вот дальше как? Мне бы только до следующей станции добраться! Там бы я достал паровоз!
— Так тебе и дали! — грубо возразил Юрко, мстя за минуту робости, которая охватила его, когда в черном провале двери показалась фигура кожаного человечка с наганом. — Какой начальник нашелся! Таких…
— А я верю, что дадут! — прервала его Нина, стараясь предотвратить назревавшую ссору. — Почему не дадут? Раз есть вагоны, — должны дать паровоз!
— И какие вагоны!
Для большей убедительности Глеб потряс кулаком.
— В них продовольствие для рабочих! Знаете, какой в Питере голод! Ваш отец, может, неделю ничего не ел!
Напоминание об отце настроило замерзшую и усталую Груньку на слезливый лад. Она заморгала глазами и заплакала.
— К папе хочу… Где мой па-а-апа?
Ее тягучий жалобный голосок заставил Глеба вздрогнуть. Напряженные нервы сдали, и горе, большое, долго сдерживаемое горе заполнило целиком сердце и вырвалось наружу потоком стыдливых мальчишеских слез. Глеб прижал к глазам кожаный рукав куртки, отвернулся, шагнул внутрь вагона и уткнулся лицом в тугие мешки с мукой. Плечи его подергивались. А перед глазами мелькали обрывочные картины недавней битвы на рельсах: вспышки выстрелов, окровавленная рука отца, его глаза.
— Больной, что ли? — произнес Юрко. — Чудно все это… Один… Вагоны какие-то… Пойдемте-ка прочь побыстрее!
— Ничего не больной! — загорячилась Нина. — Разве одни больные плачут? Горе у него… Подсади-ка меня!
Юрко был старше сестры на год, но кое в чем он предпочитал не возражать ей.
— Давай… Только не очень там задерживайся! — сказал он и помог сестре забраться в вагон.
Глеб быстро справился со своей слабостью. Ласковые руки девочки, ее спокойный, задушевный голосок помогли преодолеть порыв тоски и отчаяния. Он повернул к ней измазанное мучной пылью лицо, и решительная глубокая морщина вновь прорезала его лоб и переносицу. Только в глазах продолжала прятаться затаенная скорбь и еще что-то такое просительное и жалобное. Глеб боялся, что трое ребятишек уйдут и он опять останется один.
— Мне бы только до станции добраться! — повторил он.
Нина понимающе тряхнула головой и подбежала к двери.
— Юрочек, надо помочь ему добраться до станции! — сказала она таким тоном, будто речь шла о самом пустяковом деле.
— Пусть слезает. Пойдем вместе и доберемся, — ответил Юрко. — Тут три километра, не больше.
— Нет, ему с вагонами нужно! — возразила девочка и спросила у Глеба: — Ведь так?.. И как вас зовут, — скажите!
— Глеб я!.. А без вагонов никуда не пойду! Умру — а не пойду! С места не сдвинусь!
— Вот видишь! Я же говорила! — Нина строго посмотрела на брата.
— Что я их — на себе потащу, вагоны эти! — вспылил Юрко. — Не хочет — пусть остается! А нам некогда — нам к отцу нужно!
— К папе, к папе хочу-у-у! — снова пропищала Грунька.
— К папе! — передразнил ее Глеб и вдруг спросил: — А кто твой отец?
— Рабочий! — ответила Грунька. — Он советскую власть в Питере делает!
— И у меня отец рабочий!.. Был… — с болью произнес Глеб. — Он собирал продукты для других рабочих и для твоего отца тоже! Как же я их оставлю тут? Бандиты разворуют и папку твоего буржуи придушат, потому что он ослабнет от голода!
Трое маленьких Стрельцовых внимательно слушали Глеба, а он, поощренный их вниманием, продолжал еще убедительнее и горячее:
— Нам сам Ленин приказал доставить продовольствие в город! Не верите? — Глеб обвел своих слушателей прищуренными щелками глаз. — На вот — читай! — Он протянул Нине мандат отца.
Девочка долго вчитывалась в текст, потом с радостным криком соскочила на насыпь и подбежала к брату.
— Ты только посмотри, Юрочек! Вот это — Глеб! Видишь? — Она ткнула пальцем в фотографию. — А это — Ленин подписал! И печать!..
Маленькая Грунька привстала на цыпочки, потянулась, чтобы заглянуть в бумажку, которую с таким интересом рассматривали брат и сестра.
— Покажи-ите, где Ленин!
— Что ты понимаешь? — одернул ее Юрко. — Это тебе не букварь!
Юрко еще с минуту изучал документ, затем перевел взгляд на Глеба, стоявшего в дверях вагона, как оратор на трибуне.
— Это тебе выдали?
— Ты же читал! — уклончиво ответил Глеб.
— Как будто все в порядке: и печать, и подпись, и фотография похожая…
— Хотите, я вас в свой отряд приму? Будете бойцами продотряда! — предложил Глеб. — И в Петроград вместе приедем! Нам бы только до первой станции добраться, а там!..
— Чудак человек! — возразил Юрко. — Как мы доберемся? Сами вместо паровоза впряжемся, что ли?
— Лошадку можно, — вмешалась в разговор Грунька. — Ту, что у сена стояла.
Юрко оживился. Глаза у него заблестели, но сразу же погасли.
— Лошадь не наша. Это воровство…
— Какое воровство! — воскликнула Нина. — Тут сказано, — она снова взяла удостоверение и прочитала: — Уполномачиваю товарища Антипова… Это твоя фамилия?
Глеб подтвердил.
…во имя революции применять любые чрезвычайные меры, вплоть до силы и оружия, — закончила она. — Никакого воровства! Просто — чрезвычайные меры. А на станции се отпустим… Лошадь и за сто верст дом найдет, а тут всего три километра!
* * *
График прибытия и отправления поездов не был в то время таким точным и нерушимым, как в наши дни. Не хватало топлива, исправных паровозов. Телеграфная связь часто нарушалась. Работе железной дороги мешали бандиты, возглавляемые всякими атаманами и «батьками» из бывших царских офицеров, помещиков, кулаков.
После налета одной из банд на продотряд Антипова железная дорога бездействовала до 12 часов следующего дня. Наконец, связь была восстановлена. Маленький толстенький начальник, похожий на два шарика, поставленных друг на друга, сообщил по линии, что станция подверглась нападению, что задержанный в связи с этим состав отправится через полчаса. Задерганный беспокойными пассажирами, он забыл предупредить, что на линии находится три грузовых вагона, проскочившие ночью мимо платформы.
На следующей станции, приняв это сообщение, обрадовали заждавшихся пассажиров. Слух, что скоро прибудет поезд, поднял всех на ноги. Замелькали корзины, мешки, сундучки, сколоченные из фанеры чемоданы. На платформе стало тесно.
К разношерстной бурливой толпе подошел болезненно-бледный человек в обмотках, неумело закрученных вокруг тонких ног. Полосатая матросская тельняшка виднелась из-под распахнутой шинели.
— Эй, братишки! — обратился он ко всем сразу сиплым голосом. — Скоро поезд?
Пассажиры отозвались вразнобой. Их ответы были бестолковые, противоречивые. Человек послушал, покачал головой, устало усмехнулся.
— Ясно, что ничего не ясно!
После этого короткого заключения он, волоча ноги, пошел по платформе к тому месту, где висел колокол и виднелась покосившаяся набок табличка — «Начальник станции».
— Иван Дубок! — представился человек начальнику, сидевшему за столом и нетерпеливо поглядывавшему в окно.
— Ну и что из того? — спросил начальник.
— Сейчас растолкую, — ответил Дубок и пошире распахнул шинель, чтобы показать свою тельняшку. — Ну-ка скажи, каким курсом и когда пойдет первый поезд?
Увидев матросскую рубашку, начальник подобрел.
— Матрос?
— Балтиец.
— Значит, в Питер?
— Туда.
— А здесь что делал?
— Отлеживался… Ранили тут, недалеко… Еле от смерти удрал!
— Скоро поедешь — жду поезда. А докуда довезут, — не знаю…
— Полку бы, что ли, отдельную… Силы нету еще…
— Полку не обещаю… А что, здорово долбануло?
— Легкие, гады, в двух местах продырявили. Кровью харкаю… Держусь на одном энтузиазме, да и тот по дороге к станции весь вышел… А и пути-то было — десять минут!.. Слаб, как тухлая салака. Крикни сейчас: «Иван, умри за революцию!» — И что ты думаешь? Шиш! Нету Ивана! Одно название! Умереть за резолюцию и то не могу — во до чего Дубок докатился! Без силы даже не умрешь, а только сгниешь, как гриб-поганка!
Он говорил отрывисто, дышал тяжело. Язык от слабости плохо слушался его.
— Сиди тут! — сказал начальник. — Попробую отвоевать для тебя полку. А то на тендере устрою…
В комнату ворвался громкий гул толпы.
— Идет! — произнес начальник.
Гул все усиливался и перешел в громкий хохот. И вдруг — затихла платформа. А минутой позже мимо окон побежали охваченные ужасом люди.
Начальник прильнул к стеклу. На путях показался плотный взмыленный битюг. Выбрасывая вперед большие, в тарелку копыта, отороченные сверху густой рыжей шерстью, он гулко ударял ими по шпалам и двигался вперед, круто изогнув напряженную шею. От лошадиного хомута шли натянутые, как струны, две толстые пеньковые веревки. Они были привязаны к буферам вагона. А на сцепном приборе сидела с хворостинкой в руке девочка.
