Виктор Валентинович хмыкнул:
— Девушка, почему спиртное несовершеннолетнему продаёте? Разве не видно, что ему нет восемнадцати?
Продавщица бросила на прилавок сдачу, буркнув:
— Докажи.
Я затолкал бутылку в карман куртки и радостно сказал историку:
— А пойдёмте в милицию, я заявление напишу, что тут мне спиртное продали, а ваша девушка будет свидетельницей. А то в самом деле — ничего святого, они и детсадовцу водку продадут.
Продавщица злобно на нас посмотрела, а я подмигнул Виктору Валентиновичу и выскочил из магазина. Назад я летел как на крыльях. Ура, у Карбони есть дама сердца. То есть и без того маленькие Наташины шансы стремятся к нулю. Она для историка — лишь девчонка из 10-го «в». И никогда не станет ничем большим! Надо скорее ей открыть глаза.
• • •
На бегу я думал, как бы лучше сообщить Наташе о том, что я видел. Потом решил, что лучше я к ней лично обращаться не буду, а скажу всем как ни в чём не бывало. Ну, увидел учителя и увидел. Мне вот, допустим, всё равно, с кем он встречается. Отдышавшись в подъезде, я придал лицу максимально равнодушное выражение и позвонил.
— Мы тебя уже потеряли, — брякнула Алиска, открывая.
Хотя по виду Наташи с Олей этого было нельзя сказать.
— А я с Виктором Валентиновичем встретился, вот и задержался маленько.
Я поставил коньяк на стол и внимательно посмотрел на Наташу:
— Виктор Валентинович передавал Алисе поздравления. А прийти он и правда не смог бы. Потому что у него свидание. Он гуляет с девушкой. Кстати, девушка мне очень понравилась.
Наташа грохнула чашкой об стол и вдруг заорала на меня так, что уши заложило:
— Фёдоров, ты, подонок, ты это только что по дороге придумал, дегенерат! Ненавижу тебя!
После этого она вскочила и побежала в коридор одеваться, а Оля — за ней, пытаясь остановить. Но Наташа не остановилась. Она кое-как накинула пальто, влезла в сапоги и крикнула мне напоследок:
— Чтоб ты сдох, сволочь!
Оля тоже оделась и побежала за Наташей.
А я остался в коридоре наедине с Алиской и в полном недоумении. Реакция Наташи была слишком бурная и неожиданная. Выходило, что она влюблена в Карбони по уши. Или ещё сильней. Ведь я, допустим, люблю её сильно, но, зная, что она любит другого, истерик не закатываю и ни на кого не ору…
— Лесь, ты тоже уйдёшь? — спросила Алиска дрожащим голосом.
— Если хочешь, — ответил я. — Чёрт, первый раз Титову такую злую вижу.
— Я хочу, чтобы ты остался. Ещё есть торт, давай чай попьём.
— Коньяк будем пить. С тортом, — сказал я, — Слушай, а она что, всерьёз в Карбони втрескалась?
— Ну да, — Алиска дёрнула плечом. — Она в Карбони. А ты… в неё?
Удивление во мне зашкалило за все возможные пределы. Никто не знал, что я люблю Наташу. Тем более тупая Зеленина. Я изо всех сил выдавил из себя ироничную улыбку:
— Ты что? Мне Титова вообще никуда не упала. Мне нравится другая девушка.
— Какая? — спросила Алиска с неподдельным интересом.
— Ты.
— Ты врёшь, — неуверенно сказала она.
— А зачем мне врать?
— Не знаю.
Я налил себе коньяка, залпом проглотил его и посмотрел на Алиску:
— Если ты хорошо подумаешь, ты поймёшь, что врать у меня нет причин. Значит, я говорю правду.
Алиска помолчала немного, потом прижалась к моему боку и прошептала:
— А я тебя, между прочим, с первого сентября люблю.
— Видишь, как всё взаимно, — пробормотал я. — Будешь моей девушкой?
— Конечно, да!
Потом всё в моей голове смешалось. Я пил, заедал тортом, обнимал Алиску, потом мы попытались потанцевать, но меня затошнило и я сел на диван, а Зеленина гладила меня по голове липкими ладошками, и от этого тошнило меня ещё больше. Ещё Алиска целовала меня в щёки. Так глупо и по детсадовски, что было смешно. Но поцеловать её как надо я не мог — от её помады меня бы точно вырвало.
Наконец пришла её мать. Что избавило меня от дальнейших мучений — я спрятал в куртку бутылку с остатками коньяка и стал собираться, стараясь казаться трезвым. Естественно, мамаша Зелениной мне не поверила и смотрела очень осуждающе.
Уходя, я услышал вслед Алискино:
— Это был лучший день рождения в моей жизни. Несмотря ни на что!
И худший чужой день рождения в моей, по правде говоря. Но этого я не сказал, а помахал на прощание и, спотыкаясь и держась за перила, пошёл вниз. На улице я кое-как добрался до карусели на детской площадке, присел на её край и вытащил из кармана бутылку. Надо было её или допить или выбросить. Я взболтал коричневую жидкость. Даже мысль о том, чтобы выпить ещё хоть каплю, была отвратительна. Я поставил бутылку на карусель. Бутылка была целая, но всё равно похожа на символ разрушения. Я вспомнил про фотик во внутреннем кармане и сказал себе вслух: идиот!
Надо было сфотать историка в магазине, и тогда Наташа бы мне поверила!
Раздосадованный, я врезал кулаком по бутылке. Та свалилась с карусели, а я поднялся и отправился домой.
Никогда не мог подумать, что живу так далеко от Алиски. Что можно идти, идти, идти, а дом почти не приближается. Я остановился у старого тополя и выругался. Во всём были виноваты Наташа и Карбони. Вели бы себя нормально, я бы ни за что не напился. Я подумал, выругался ещё громче и, собрав все силы, двинулся дальше.
Домой я дошёл, наверное, через полчаса. Хотя, по моим ощущениям, тащиться по промёрзшей улице мне пришлось как минимум вечность. Шатало просто ужасно. И единственной мечтой было — отключиться у себя в комнате и проспать несколько дней.
В подъезде я запнулся и упал. Алкоголь ведь не сразу впитывается в кровь по пути до желудка. Он просто туда заливается, а потом начинается самое интересное: испарение. Алкоголь в желудке начинает испаряться, и пары уже впитываются. Кажется, так. Во всяком случае, я про этот механизм читал. Полчаса пути мне хватило, чтобы окончательно впитать 1 коньяк и разогнать его по крови. Словом, я был пьян и несколько минут даже лежал, закрыв глаза, и мечта моя отключиться почти исполнилась, i Но оказалось, что лежать пьяным тоже противно. Это только кажется, I что пьяным быть приятно, даже если напиваешься назло всем. Я ощутил, как моё сознание начало вращаться, словно его засунули в центрифугу стиральной машины. Сознание ускорялось, ускорялось, пока, наконец, тошнотой не подступило к самому горлу, рискуя вырваться наружу. Этого было нельзя допустить, наблевать под себя было бы не лучшим вариантом проведения досуга, поэтому я открыл глаза и попробовал подняться. Тошнота немного отступила, но встать на ноги с первого раза не получилось. Организм вдруг ослаб и не хотел подчиняться моим приказам. Не то чтобы я вообще не мог подняться. Наверное, мог, но это требовало значительных усилий. Сначала я делал это лицом к стене, но оказалось, что вставать удобнее, опираясь спиной о стену. За время моих мучений мимо проходили какие-то люди, медленно поднимались по лестнице, поминутно оборачиваясь посмотреть на мою рассеянную улыбку. Хорошо всё-таки жить в многоэтажке. Всем на тебя плевать, хоть ты сдохни, а тебе так же плевать на них. Приучает выживать самостоятельно.
Я, цепляясь за перила, начал карабкаться на свой четвёртый этаж. В первый раз пьяный. А как часто это делала моя мать!!! Сейчас я понял, как же ей было сложно… Её тоже, наверное, мутило. Хотя если часто пить, то потом не тошнит…
Когда передо мной оказалась площадка с цифрой три, я так обрадовался этому факту, что вскинул руки и чуть было не полетел кубарем вниз. Сломать шею от ненависти к какому-то итальянскому придурку было, пожалуй, перебором. Ах, если бы шею сломал Виктор Валентинович… «Нет, ломать себе шею не буду, — поклялся себе я. — Буду жить долго и счастливо. Пусть Наташа и сказала мне: чтоб ты сдох…»
Дальше я шёл очень аккуратно. Если мой поход наверх вообще можно хоть как-то назвать аккуратным. Да, меня заносило то вправо, то влево, но в итоге я всё-таки оказался у двери. Оставалось открыть её, но и это оказалось непросто. Ключ прыгал в руках и не хотел попадать в скважину. В этом было что-то мистическое. Как будто нечто мешает мне вернуться. Скорее всего, оно хотело, чтобы я сейчас вышел на улицу, лёг где-нибудь и замёрз. Может быть, это Виктор Валентинович рисует в эту минуту комикс, в котором я замерзаю? Он меня ненавидит, это ясно. Большая часть человечества, куда входят и мои родители, равнодушна ко мне. А вот другая часть людей меня ненавидят. И только Алиска, чёрт бы её драл, меня любит. Такая карма. Наверное, я ещё не родился, а про меня у высших сил уже был план, чтобы меня никто не любил, кроме дур типа Алиски.
— Вот козлы, — выругался я на высшие силы.
Тотчас же ключ попал в скважину, и спустя два его поворота я был уже в прихожей. Кое-как разувшись и скинув куртку на пол, я поковылял на кухню попить. Там горел свет, а за столом с чашкой чая и бутербродом сидел отец.
