— Говорите, — сказала женщина в будке и снова взяла карандаш.
— Залетаева Ирина Васильевна, — сказал Боря и прибавил для убедительности: — Это моя тётя.
— С какого года?
— Что… с какого года? — растерялся Боря.
— Тётя с какого года?
— Всю жизнь, — испугался Боря.
Женщина первый раз взглянула Боре в лицо.
— Ты что, не понимаешь, что я тебя спрашиваю? Тётя с какого года? Лет ей сколько?
— Н-не знаю, — упавшим голосом сказал Боря.
— Хорош племянничек! — сердито сказала женщина в будке. — Не знает, сколько лет родной тётке! Ну хоть примерно сколько?.. Тридцать? Сорок? Пятьдесят?
— Кажется, тридцать, — робко сказал Боря. — Нет, наверное, пятьдесят.
Женщина неодобрительно покачала головой.
— Без года рождения гарантии не даём, — сказала она. — Может, этих Залетаевых в Москве пруд пруди…
Но через полчаса она протянула Боре бумажку с адресом Залетаевой.
— Твоё счастье, — сказала она, — что твою тётку не Иванова Марья Ивановна зовут! — И захлопнула окошко.
Боря взял бумажку.
— «Молодёжная улица, дом семь, квартира тридцать восемь», — стал читать Боря. — Молодёжная улица, дом семь, квартира тридцать восемь. Молодёжная улица, дом семь, квартира тридцать восемь…»
— Эй, под ноги гляди! — крикнул ему стоявший на троллейбусной остановке гражданин, когда Боря чуть не опрокинул его сумку с железными банками.
Боря потёр ушибленную ногу, радостно поглядел на хозяина сумки и, положив бумажку с адресом в карман, побежал домой.
И вот прошло ещё несколько дней.
Бумажка с Аниным адресом всё лежала в кармане куртки. Когда Боря надевал куртку, эта злополучная бумажка так и жгла Борин бок. Она как будто торопила Борю: «Ну, что же ты не пишешь? Давай пиши!» Но Боря уже знал, что ни за что на свете не решится написать письмо Ане Залетаевой.
И тогда Боря Дубов решил избавиться от этой бумажки.
С превеликими осторожностями, двумя пальцами, как вытаскивают бритву, Боря вынул бумажку из кармана и понёс на кухню.
Там он чиркнул спичкой. Бумажка вспыхнула, и написанные на ней слова «Молодёжная улица, дом 7, квартира 38» через секунду стали лёгоньким рассыпающимся пеплом.
— Молодёжная улица… — задумчиво произнёс Боря Дубов, — дом семь, квартира тридцать восемь… — И вдруг бросился в комнату.
Грохнув на полном ходу дверью так, что в шкафу зазвенели и подпрыгнули рюмки, Боря подскочил к письменному столу и стал лихорадочно записывать на первом подвернувшемся клочке Анин адрес.
И вот злополучный адрес снова лежит перед Борей Дубовым.
Боря посмотрел на него, как кролик смотрит на удава, тяжело вздохнул и полез в портфель.
Он вынул из портфеля ручку и тетрадь, вырвал из середины тетрадки двойной лист, сел на стул и обречённо уставился на чистый лист.
Потом он встал, с тоской посмотрел в окно на заснеженные крыши, на большие серые облака, на стаю голубей на тротуаре и сел снова.
Он ещё покусал свою и без того уже совершенно искусанную ручку, потом вдруг подумал, что ему хочется есть, хотя ему нисколечко не хотелось, и пошёл на кухню. Там он с трудом съел кусок хлеба с маслом и пошёл было обратно, но вернулся и почти с отвращением выпил стакан молока. После этого он посмотрел на себя в зеркало и удивился, какой у него жалкий и несчастный вид. Тогда он принял решительное и мужественное выражение лица, гордо расправил плечи и твёрдой походкой вошёл в комнату.
Чистый лист бумаги ждал его.
Боря сел за стол и, не задумываясь, написал: «Здравствуй, Аня».
Потом он всё той же твёрдой рукой быстро перечеркнул «Здравствуй, Аня», скомкал тетрадный лист и вырвал другой. На другом он после минутного колебания написал: «Уважаемая Аня Залетаева!» — и тут же зачеркнул «уважаемую Аню». Это было ужасно. Это не лезло ни в какие ворота.
Взяв третий лист бумаги, он написал «Здравствуйте, Аня», подумал немножко и остался доволен. Да-да, так он и начнёт: «Здравствуйте, Аня». А дальше всё пойдёт само собой.
Но это было ошибкой. Что писать дальше, Боря не знал.
Всякая чепуха лезла ему в голову. Например, такие стихи: «Синеглазая девочка Аня вошла в моё сердце, как пламя».
— А, ладно, — сказал он сам себе. — Будь что будет!
И стал писать письмо. И оно вдруг само как будто написалось.
А потом Боря купил в киоске конверт и самую красивую марку — парусный корабль, плывущий по волнам, — положил письмо в конверт и пошёл на почту.
Новенькая больше не мешала Ане Залетаевой. Не вертелась, не спрашивала ластик, не трещала над ухом…
Теперь Аня могла спокойно, не отвлекаясь, слушать объяснения учителей. Но на душе у неё было нехорошо. Снова и снова вспоминала она все подробности ссоры с Тосей Одуванчиковой и думала о том, что, наверно, была неправа.
Ужасные слова «классная доска» всё время вертелись у неё в голове. Она никогда не предполагала, что в классе ей могут дать такое обидное, такое ужасное прозвище.
«Классная доска», «классная доска»… Значит, они меня не любят? — думала она, поднимала голову и глядела на Фёдорова, на Витю Синицына, на Тамару Павлихину. — Неужели они все меня не любят? Неужели и Ира Сыркина тоже?.. Может, она только поэтому и пересела к Агафонову?»
Раньше Аня никогда не задумывалась над тем, любят её в классе или не любят. Но теперь… Теперь она только об этом и думала.
«Ну конечно, конечно, меня не любят! — говорила она себе. — Никто, никто не любит! И как только я раньше этого не замечала?»
И оттого, что теперь она была убеждена, что её в классе не любят, она стала сама сторониться своих одноклассников и чувствовала себя от этого ещё более одинокой.
На уроках она украдкой смотрела на Тосю.
«Наверно, тот пирог был ужасно вкусный! — думала Аня. — Зря я его не попробовала… Теперь она меня никогда не угостит!»
И Аня вздыхала. Теперь ей очень хотелось, чтобы Тося повернулась к ней и рассказала бы шёпотом прямо на уроке какую-нибудь пустячную историю про Нинку Кошкину или про новое кино… А уж за тот самый пирог с капустой Аня сейчас, кажется, полжизни бы отдала.
Но Одуванчикова молчала.
И пирогов с капустой не предлагала.
И даже не поворачивалась в Анину сторону.
А уроки между тем шли своим чередом. И всё было как обычно. И Нина Петровна хвалила Аню. И Сергей Фёдорович ставил её в пример. И не знала, не догадывалась отличница и гордость класса Аня Залетаева, что скоро на неё свалятся такие неприятности, по сравнению с которыми ссора в классе покажется ей ерундой на постном масле.
А всё началось с письма.
Да, всё началось с письма, после которого Аня Залета-ева почувствовала себя сначала самым счастливым, а потом самым несчастным человеком на свете.
Впрочем, расскажем обо всём по порядку.
Занятая невесёлыми мыслями, возвращалась в тот день Аня домой. Ссора в классе не выходила у Ани из головы.
Войдя в подъезд, она подняла голову, машинально взглянула на почтовый ящик.
Там что-то лежало.
Аня вытащила из кармана ключ.
Ей в руки выпали «Известия», «Радиопрограмма» и какой-то голубой конверт.
«Наверняка от дяди Шуры из Харькова…» — подумала Аня и хотела прочесть обратный адрес. Но тут её как будто холодной водой облили…
На конверте было написано:
«Ане Залетаевой. ЛИЧНО».
Обратного адреса не было.
Вверху, в правом углу, была приклеена большая марка — плывущий парусник с надутыми белыми парусами. И как только Аня посмотрела на неё, все плохие мысли разом вылетели у неё из головы.
С прояснившимся лицом Аня бросилась по ступенькам наверх.
Дома она швырнула портфель в угол, чего раньше никогда не делала, и хотела сразу же открыть конверт. Но передумала.
«Сначала пообедаю», — решила она.
Конверт лежал перед Аней на столе, и она не понимала, что ест. Ещё ни разу в жизни Аня не получала писем.
«Кто же это написал? — думала она. — Может, Зина Зуева из бабушкиной деревни?.. Нет, вряд ли Зина… Какая красивая марка! И какой почерк красивый — круглый, аккуратный…»
Аня смотрела на конверт. Она не сводила с него взгляда. Ей так хотелось поскорее раскрыть конверт, поскорее прочесть письмо! Но она нарочно заставляла себя терпеть.
Она и раньше развивала в себе силу воли.
Например, если мама приносила из магазина зефир в шоколаде или ещё что-нибудь такое, что ей хотелось съесть немедленно, она заставляла себя целых три дня не прикасаться к этим вкусным вещам и съедала только на четвёртый день.
Или, если погода была хорошая и Ане не хотелось делать уроки, а хотелось гулять и пить на улице газировку, она всё равно садилась за уроки.
Вот и сейчас. Кончив обедать, она заставила себя ещё подмести кухню и только тогда взяла в руки письмо.
