слышу, катит за мной. Снова оглядываюсь, чтобы крикнуть ему: не приставай и вали своей дорогой! А он зелеными глазами вращает, чувствую, гипнотизирует. Отхожу еще дальше, ноги у меня уже заплетаются. Слышу: «Зойка-а!» Оглядываюсь: мотоциклист снимает шлем, а это — Глазастая! Смеюсь, отлегает от сердца, любимая подруга на месте.
— Испугалась? — спрашивает, сама улыбается, я ее такой веселой никогда не видела. Киваю. — Я эти обводки сама нарисовала, чтобы ему страшнее было.
Ему — это Судакову.
— Ну ты даешь, — говорю, — я и не знала, что у тебя мотоцикл.
— У знакомого напрокат взяла, — отвечает. — Вот тебе шлем. — Снимает с пояса второй шлем, он тоже разрисован. — Под ним тебя никто не узнает.
Я подставляю ей голову, мне весело с подругой, забываю, зачем мы сюда пришли, она надевает мне на голову шлем, застегивает ремешок, пальцы у нее ледяные, когда она дотрагивается до моего горла, хихикаю. Но мне приятно, что она за мной ухаживает.
— Теперь садись сзади, — приказывает и протягивает тугой сверток. — Здесь все… Письмо и… — не договаривает, нам обеим все понятно, а осторожность не мешает, потому что мимо нас то туда, то сюда снуют прохожие. — Работаем так… Видим, он выходит из дома. Дом его на той стороне. Летим на скорости по нашей стороне, сравниваемся с ним, пересекаем дорогу, влетаем ему на тротуар, он видит нас, балдеет, ты ему суешь сверток. Без слов, молча. И мы исчезаем! На всякий случай я замазала номер на мотоцикле грязью, чтобы он его не запомнил. Только сверток не вырони.
— Не выроню. — Прижимаю сверток изо всех сил к себе.
— Если засыпемся, — привычно цедит Глазастая, — ты ничего не знаешь, я тебя попросила помочь, а что и зачем — ты не в курсе.
Смотрю на нее, как дура, киваю.
— Видишь его дом? — показывает рукой. — Номер семь. Трехэтажный с одним подъездом. Видишь?
— Вижу, — отвечаю, хотя ничего не вижу, у меня козырек шлема все время сползает на лоб. Шлем мне велик, но я боюсь об этом сказать Глазастой, а то сорву операцию.
Сидим, ждем, я на боевой изготовке — правой рукой держу сверток, левой козырек шлема, чтобы он не сползал. Думаю: по улице ходят люди, а мы должны влететь на тротуар… А если собьем кого-нибудь? Или пойдет встречный транспорт, когда мы будем пересекать улицу? Думаю про себя, чтобы не пугать Глазастую. Опускаю левую руку, козырек падает — улица исчезает, слышу только ее шум. Снова держу козырек, рука тяжелеет, затекает. Время идет медленно, хочу посмотреть на часы, отрываю руку от козырька, он падает, время разглядеть не успеваю. Шепчу в спину Глазастой:
— Сколько осталось?
Та отвечает, не поворачивая головы, сквозь зубы:
— Минута… Приготовились!
Чувствую, как напрягается ее спина. Она включает мотор. Начинается. Мотоцикл дрожит. Глазастая еще подгазовывает, дрожь передается всему телу. Хватаюсь за Глазастую левой рукой, козырек падает, ничего не вижу.
— Черт! — слышу Глазастую. — Он не один!
Лихорадочно поднимаю козырек, вижу Судакова с двумя мальчишками. Вспоминаю: у него же два сына! Каждый держит его за руку. Пугаюсь, как же я буду отдавать ему сверток, когда у него обе руки заняты? Хочу сказать об этом Глазастой, но наш мотоцикл отчаянно ревет и летит вперед. Я резко заваливаюсь набок, хватаюсь обеими руками за Глазастую, чтобы удержаться на сиденье, — козырек падает, теперь я опять ничего не вижу, но, хотя я и ослепшая, соображаю, что выронила сверток!
— Стой! Стой! — ору, стучу по спине Глазастой. Она тормозит. — Сверток! — Ору, спрыгиваю на дорогу и бросаюсь обратно.
Вижу, какой-то мальчишка вырывается от матери, подхватывает сверток и несет мне. Подбегает, видит мой разрисованный шлем, бросает сверток и наутек. Поднимаю сверток, бегу обратно к Глазастой. А Судаков маячит впереди, приближается к трамвайной остановке, понимаю — надо торопиться, сажусь, хватаюсь за Глазастую, козырек падает, еду как в танке. Мотоцикл ревет, срываясь с места, летит почти по воздуху. Совсем ничего не соображаю, думаю: главное — не упасть и не выронить сверток.
Мотоцикл словно одолевает препятствие и резко останавливается. Глазастая бьет меня локтем в бок, выхватывает у меня сверток. Какое-то время, еще не понимая, что происходит, я пытаюсь удержать сверток и не отдаю ей. Но она все же вырывает. Поднимаю козырек. Вижу: мы стоим на тротуаре перед растерянным Судаковым, его сыновья что-то орут и тыкают в нас пальцами, а он сам держит наш сверток.
В следующую секунду мотоцикл снова рвет с места, и снова весь мир для меня пропадает, я держусь за Глазастую двумя руками, чтобы не упасть.
Глазастая останавливается около моего дома, снимает с меня шлем, вешает его себе на пояс. Я стою, низко опустив голову: ну, думаю, сейчас она мне врежет.
— Завтра в три, — говорит, — у тебя. Передай Каланче и Ромашке.
— Думаешь, Ромашка придет после вчерашнего?
— Придет. А куда она денется? Деньги-то у нас. — Погазовала, махнула рукой и уехала.
И ни слова о том, как я чуть все не испортила.
На следующий день сижу, жду девчонок. Настроение получше, все-таки отдали деньги Судаку, Костику это на пользу. У меня теперь из-за Костиных дел напряженка, я взвинченная, моторная. И девчонок жду с тяжелым сердцем. Ромашка опять будет собачиться из-за денег — дались они ей. Господи, когда это все кончится?
Звонок в двери, бросаюсь открывать, от нервности никак не могу отпереть замок. Воплю: «Девчонки, счас…» Толкаю дверь, а передо мной, вместо Каланчи и Ромашки, — Попугай собственной персоной. Балдею. Он улыбается, а я нет. Думаю, что еще случилось, — этот неспроста пожаловал.
— Не ожидала? — спрашивает. — В комнату можно пройти?
— Проходите, — отвечаю. Наперед знаю, что он от Судакова, но спрашиваю: — Что случилось? — Про себя думаю: если будет еще требовать денег, не дам.
Он усаживается, оглядывается:
— Ты одна?
— Одна, — отвечаю.
— Ну, тогда можно к делу.
Лезет в карман и достает оттуда наш сверток, тот самый, который мы вчера утром с Глазастой отдали Судакову. Ну, думаю, дела, а сама смотрю на сверток, точно вижу его впервые. Делаю круглые глаза.
— Узнаешь? — спрашивает.
— Что «узнаю»? — продолжаю прикидываться.
— Вижу, что узнаешь… Поэтому буду краток. — Он разворачивает сверток, передо мной рассыпаются сотенные бумажки. — Судаков возвращает вам деньги. Сказал, что и без денег не собирается выдавать Самурая. Так что принимай деньги обратно и дай мне в этом расписку.
— Какие деньги, какую расписку? Не понимаю. — И отталкиваю деньги от себя. В голове путаница, не знаю, как поступить, помню только, что Глазастая велела мне от всего отказываться.
— Ну, если деньги не твои, — говорит
