Гарри нехотя делал домашнюю работу, в которой на этот раз было полно ошибок.
А госпожа Холдсворт, подавая ужин, машинально положила на стол поднос и ложку для Мэдисона.
И хотя на ужин был лимонный пирог, никто не заметил его дивного вкуса.
Гарри даже глядеть не мог на пустующую клетку и, пожелав всем доброй ночи, отправился в постель. Никогда он ещё не был так несчастлив.
— Мэд, — прошептал он, закутываясь в одеяло, — где же ты?
Мэдисон полз по дымоходу, цепляясь за стенки крепким клювом и острыми коготками. Снизу неслись гневные крики Сильвера Ворэ, но это лишь подстёгивало попугая. Вот наконец он вырвался на свободу и огляделся. Вокруг торчали высокие закоптившиеся трубы лондонских дымоходов.
— Мэд, — выдавил попугай, — где же ты?
Ужасная выдалась ночь для Мэдисона Холдсворта, знатока словесности, ценителя прекрасного, гурмана и острослова. Последний раз он чувствовал себя таким потерянным и несчастным, когда только вылупился из яйца голым, неоперившимся птенцом. Зловредные боги погоды, видать, посчитали, что на долю бедного, голодного и грязного потеряшки выпало мало бед, и обрушили на него новые невзгоды.
Сначала его сбил с лап свирепый ветер, такой холодный, словно прибыл из Сибири. Потом пошёл дождь, и сажа, перепачкавшая перья попугая, превратилась в мокрую, вязкую кашицу. Продрогнув до костей, чёрный, как ворон, попугай не мог взлететь и стал похож на неуклюжего пингвина. Сделав пару неловких прыжков, Мэдисон поскользнулся, скатился вниз по мокрой черепичной крыше и упал на мостовую. С трудом поднявшись, он сумел добраться до картонных коробок, лежавших возле двери, забрался в ближайшую и затих.
— Мне конец, — пробормотал он. — Прощай, Гарри. Джордж, я иду к тебе. — Мэд закатил глаза и уронил голову на грудь.
Спозаранку по улицам сонного Лондона заколесила мусороуборочная машина. По обе стороны от неё шагали мусорщики, бросавшие в фургон коробки, ящики и пакеты.
Внутри фургона жужжала дробилка, сминающая и разжёвывающая всё, что попадалось ей в зубы.
Впавший в беспамятство Мэдисон неуклонно двигался навстречу гибели в своём картонном катафалке. К счастью, один из мусорщиков заметил попугая и попросил остановить машину.
— Там определённо кто-то есть, — сказал он товарищам.
— Точно, птица, — согласился его напарник. — Дохлая.
— Разве? Мне показалось, что она шевельнулась. Ладно, бросай её в фургон.
— Что тут у вас? — заинтересовался третий мусорщик.
— Дохлая птица.
— Какая-то она странная.
— Да, непонятно, на кого похожа. Покажи её Клоду. Он в зверье знает толк.
Клод был огромным, лысеющим и добродушным шофёром мусороуборочной машины.
— Что за шум, а драки нет? — полюбопытствовал он, высунувшись из окна кабины.
— Мы нашли дохлую птицу.
Клод положил на широкую ладонь безжизненное птичье тельце, вытащил из бардачка тряпку и принялся бережно вытирать слипшиеся от грязи перья.
Наконец Мэдисон стал приобретать свой прежний облик. Чёрные пёрышки превратились в серые, хвост снова сделался красным, только клюв оставался чернильно-чёрным, но он всегда был таким. Бережные прикосновения Клода, тепло его рук возвратили Мэдисона к жизни. Он слегка приоткрыл жёлтый глаз и тут же вновь закрыл его. Но Клод успел это заметить и очень обрадовался.
Мусорщики не видели чудесного исцеления попугая, но заметили на толстощёком лице приятеля довольную улыбку.
— Ну? — хором спросили они Клода.
— Это африканский серый попугай, — пояснил тот. — Говорящий.
— Этот уже не заговорит, — вздохнул один мусорщик.
Клод положил попугая за пазуху и завёл мотор.
— Бьюсь об заклад, он ещё поболтает.
Утро начисто стёрлось из памяти Мэдисона. Он не помнил, как Клод принёс его домой, окончательно отмыл от сажи, завернул в тёплое полотенце, положил на горячую грелку и влил в клюв ложку тёплого молока с одной капелькой бренди.
Он открыл глаза только вечером, спустя двадцать четыре часа после побега из дома Сильвера. Первое, что увидел Мэдисон, было склонившееся над ним лицо. «Доброе лицо», — подумал попугай.
— Привет, — произнёс не менее добрый голос. — Тебе лучше?
Мэдисон решил не блистать своим ораторским искусством и отвечать в простой утвердительной форме:
— Да, спасибо.
— Хочешь есть?
— Да, спасибо.
— У меня нет никакого птичьего корма, — огорчённо сказал Клод. — Будешь яблоко?
— Да, спасибо.
Отвечая всё время одно и то же, Мэдисон отлично поужинал.
— Ещё что-нибудь? — предложил Клод.
— Да, спасибо.
— Может, варёное яйцо? Или ты предпочитаешь яичницу?
Тут Мэдисон решил, что пришло время расширить словарь.
— Нет, спасибо, — ответил он.
За следующие несколько дней, а потом и недель Мэдисон понял, что почти на все вопросы добродушного великана можно отвечать «да» либо «нет». Если же вопрос требовал конкретного ответа, попугай хранил гордое молчание. Для такого говорливого попугая это было настоящим испытанием, но Мэд преследовал три цели: восстановить здоровье и силы, выбраться из дома Клода и найти телефон (у Клода его не было), чтобы позвонить Гарри. Потому Мэдисон стойко преодолевал соблазн побеседовать с гостеприимным хозяином.
Однажды его чуть не раскусили.
Клод оторвался от вечерней газеты и тихо позвал:
— Мэдисон.
Попугай было разинул клюв, но тут же его захлопнул.
— Тебя не Мэдисоном зовут? — поинтересовался хозяин.
— Нет, спасибо, — ответил попугай.
— Здесь сказано, что у неких Холдсвортов пропал серый африканский попугай по кличке Мэдисон. Обещают щедрую награду. Но не будь я Клод Клаттербак, я рад, что это не ты.
Прожив в доме Клода больше месяца, Мэдисон решил, что пора бы вернуться к Гарри. Ему было искренне жаль расставаться с добряком Клаттербаком не только потому, что тот спас ему жизнь, но и потому, что сам сильно привязался к новому другу.
«Ты славный малый, — подумал Мэдисон. — Надеюсь, я когда-нибудь смогу отплатить тебе за твою доброту. По крайней мере ты получишь обещанную за меня награду».
Уже несколько недель, пока Клаттербак был на работе, Мэдисон готовился к путешествию. Он не знал, как далеко ему придётся лететь, и поэтому усиленно тренировался, налётывая по комнате по двадцать, пятьдесят и по сто кругов в день.
Последние несколько дней он ждал благоприятных погодных условий, внимательно вслушиваясь в радиопрогнозы. Наконец голос диктора сообщил, что завтра в Лондоне будет на редкость ясная, сухая и безветренная для этого времени года погода.
Попугаю оставалось надеяться, что Клод не изменит в этот день своих привычек.
Чёрный ход вёл из кухни в маленький задний дворик, где добрый Клод держал старых кроликов, надоевших своим юным хозяевам, и древних куриц, позабывших, как нести яйца. Там же стояли мешки с углём для топки камина. Каждое утро, возвратившись с работы, Клод брал два ведра и направлялся в задний дворик за новой порцией угля, оставляя дверь нараспашку. Этих нескольких минут было достаточно, чтобы выскользнуть на улицу и сбежать.
Как только Клод с двумя тяжёлыми вёдрами ввалился в кухню, Мэдисон взвился вверх и, пролетев над головой великана, выпорхнул в раскрытую дверь.
— Спасибо! — прокричал он на прощанье своему избавителю.
— Боже правый! — так и ахнул Клод.
Первые дни после пропажи Мэдисона господин Холдсворт не оставлял надежды его разыскать. Когда на объявление в газете никто не откликнулся, он принялся обзванивать все зоомагазины, указанные в телефонном справочнике Лондона. В некоторых на продажу и правда были выставлены африканские серые попугаи. Господин Холдсворт сознательно не сказал об этом Гарри, побаиваясь, что в случае неудачи сына постигнет горькое разочарование.
Один попугай вполне разумно отвечал на разные вопросы, и в сердце господина Холдсворта забрезжила надежда. Однако букву «р» он в отличие от Мэдисона совсем не выговаривал.
— Мэдисон? — на всякий случай произнёс господин Холдсворт.
— П’ошу меня п’остить, но нет.
Попугай говорил так же дурашливо, как Мэдисон, когда тот желал посмешить домашних.
— Мэд? Это ты? Перестань паясничать, — взмолился господин Холдсворт.
— П’ошу п’ощения, — повторил попугай и отвернулся.
Господин Холдсворт почувствовал себя полным идиотом.
Через три недели он сдался и решил пойти на крайние, весьма спорные меры.
Он задумал приобрести замену Мэдисону.
На это у отца семейства было несколько причин. Во-первых, он не слишком-то верил, что Мэдисон вернётся. Во-вторых, не мог видеть страдания сына. В-третьих, на носу был день рождения Гарри.
