Разгоряченные боем, обогащенные новым опытом, обе армии готовятся к дальнейшей борьбе.
На оборону второго форта прибывает генерал Пресман (младший). Плечом к плечу с ним будет сражаться Корцаж, герой минувших боев, которому изменила удача. Резерв составит немногочисленный, но сильный отряд — Ротштайн, Апте, Хехткопф и Красноброд. На шестой и седьмой форты прибывают два новых полка, их возглавляют Карась и Альтман.
Враждующие стороны ведут длительные переговоры и решают создать третейский суд для решения спорных вопросов. Суд сходится после предварительного обмена охранными грамотами на середине дороги.
И вот краткая речь перед боем на втором форте:
— Солдаты! Перед вами изорванный кусок серого полотна на надломленном древке. Это честь и жизнь второго форта! Это старое знамя порвано в боях, оно вылиняло на полях сражений, и потому оно нам еще дороже.
Снова обмен депешами через парламентеров. Снова играет горн.
Ободренные успехом, наступающие переменили тактику: короткие, но сокрушительные атаки следуют одна за другой.
Каждая отброшенная тройка немедленно сходится и снова атакует наиболее уязвимую точку форта. Однако защитники учли печальный опыт поражения. У фланга словно замерли три полка, не принимающие участия в общей борьбе, — резерв и надежная защита развевающегося стяга.
Растет число героев, растет и число взятых в плен. Весь пятый полк вместе с командиром попадает в засаду. Герш Рашер, ранее произведенный из рядовых в полковники, получает звание генерала. Отличились Харцман, Гутнер, Корчак, Гебайдер и Шпиргляс. Полковник Хоренкриг за непорядки в отрядах понижен в звании. Солдат Гершфинкель, который во время боя преспокойно сидел на одном из боковых валов и ковырял в носу, предан военно-полевому суду.
Ковыряние в носу — занятие, имеющее многочисленных приверженцев и в мирное время вполне невинное, — превращается на поле боя в преступление, достойное суровой кары, и вызывает возмущение не только у командования, но и у товарищей по оружию.
В конце второго дня боев сапер Фляшенберг нечаянно уничтожил полевой телефон, и снова было заключено перемирие до следующего дня.
Враги подают друг другу руки. Под звуки триумфального марша отличившимся вручают награды — ордена, вырезанные из красной, голубой и желтой бумаги.
На третий день обе стороны готовы пожертвовать обедом, только бы прийти, наконец, к какому-нибудь результату: заставить наступающих отойти и раз и навсегда отказаться от притязаний на крепость, или же, убедив обороняющих в бесцельности дальнейшего сопротивления, вынудить их сдать крепость на почетных условиях.
Однако ни одна из сторон не расположена к уступкам. Второй форт пал только на четвертый день, и то по вине роковой случайности.
Одной из троек удалось ворваться на холм, где укреплено знамя, и отломить кусок древка с гвоздем и обрывком полотнища, шириной не более пяти сантиметров.
Возник вопрос: следует ли считать флаг взятым?
Объявлено перемирие, собрался третейский суд. Затаив дыхание обе стороны ждут результатов. Совещание длится долго, потому что вопрос нелегкий.
— Что же нам — брать ваш флаг по кускам? Разве этот обрывок не доказывает, что флаг был в наших руках? — спрашивают командиры «наступления».
— А разве он не доказывает, — возражает «оборона», — что вы не смогли взять флаг?
Суд заседает на площадке между лагерем и крепостью, и до ушей бойцов долетают только отдельные слова возбужденных ораторов.
Наконец вернулся генерал Пресман, бледный и удрученный, и отдал приказ сдать знамя второго форта врагу, а войску отступить к крепости.
Раздались скорбные звуки траурного марша. У командиров слезы на глазах. Правосудие восторжествовало.
Только мольбы жены и малолетних детей спасли полковника Пергерихта, который стоял у знамени, от угрожавшего ему наказания. И только благодаря мужеству, проявленному в дальнейших боях за крепость, ему удалось вернуть утраченное звание и уважение товарищей.
Командование крепостью принял генерал Лис.
После нескольких неудачных атак наступающие признали крепость неприступной.
Договор гласил:
«Мы заключаем мир на один год. Во владении наступающих остаются два главных и пять боковых фортов. Во владении обороняющих остается крепость».
Следуют подписи и большая сургучная печать.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Князь Крук и его маленький брат. Корзинки из камыша. Почему Бер-Лейб Крук — князь
— Почему вы зовете старшего Крука князем?
— Потому что он такой недотрога, словно князь какой. Ему что-нибудь скажешь, а он уже и обиделся, и играть не хочет.
— А маленький Крук тоже князь?
— Как же! Разбойник он, а не князь!
Старший Крук заботится о брате, дает ему поиграть свой флажок и всегда его защищает. А младший — буян и задира. Старший держит пелерину брата, когда тот играет с мальчишками, по утрам заглядывает ему в уши — чисто ли вымыты, а по вечерам стелет ему постель и заботливо прикрывает его одеялом.
— Что ты так балуешь этого сорванца? — спрашивают старшего Крука. — Драться с мальчишками умеет, а постель застелить не может.
— Пусть играет, — говорит Крук, — он еще маленький, ему только восемь.
— И ты маленький.
— Нет, мне уже двенадцать. Я работаю с отцом на сапожной фабрике. Я уже большой.
Когда ребята плели корзинки из камыша, Крук-старший тоже захотел сделать для брата корзиночку. Сидят мальчишки на ступеньках веранды и мастерят корзинки. Вдруг кто-то и скажи, что Крук взял у него две тростинки. Длинные тростинки очень ценятся у ребят. Слово за слово, и парнишка обозвал Крука вором.
Крук так огорчился, что даже ножик для срезания камыша его не развеселил. Он бросил плести корзинку и за ужином ничего не хотел есть.
— Ешь, Кручек, нехорошо быть таким злюкой. Ведь он сознался, что это твои тростинки, и попросил прощения.
— Я на него не сержусь.
Кручек стал есть, уже ложку поднес ко рту:
— Нет, не могу!.. Когда у меня горе, я никогда не ем.
— А у тебя часто бывает горе?
— Здесь нет, а дома часто…
«Дорогие родители! — писал старший Крук домой. — Во-первых, сообщаю Вам, что нам здесь очень хорошо. Если бы это услышать и от Вас! Мы не скучаем по дому и каждый день ходим в лес. Во-вторых, время мы проводим интересно, и Хаим послушный. Будьте здоровые и бодрые. Кланяемся Вам — я, Бер-Лейб, и Хаим».
Кто-то в шутку прозвал Крука князем. Хоть это и шутка, она не так далека от правды.
Есть два царства: одно — царство развлечений, роскошных гостиных и красивых нарядов. Здесь князья те, кто испокон веков были самыми богатыми, те, кто беззаботнее всех смеются и меньше всех трудятся. Есть и другое царство — огромное царство забот, голода и непосильного труда. Здесь с раннего детства знают, почем фунт хлеба, заботятся о младших братьях и сестрах, трудятся наравне со взрослыми. Чарнецкий и Крук — князья в царстве невеселых мыслей и черного хлеба, они князья по отцам и прадедам; они получили свой почетный титул еще в давние времена.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. Обязанности воспитателей. Генерал становится лошадью. Как овцы научили уму-разуму человека
В колонии четыре воспитателя, и каждый по-своему мешает ребятам веселиться.
Господин Герман знает много песенок и всегда боится, чтобы кто-нибудь из ребят не заболел корью или не сломал себе ногу. В его группе нельзя носить с собой палок и лазить на деревья; ему не нравится игра в войну, и, когда ветрено, он не хочет вести ребят купаться.
У второго воспитателя, господина Станислава, вечно что-нибудь болит: сначала болело горло, потом десны, потом икота напала. Он принимает железо в пилюлях, и у него есть труба, на которой он прекрасно играет зорю. Это он сделал беговую дорожку и пришил крылья ангелу в живых картинах.
Господин Мечислав показывает смешные картинки в волшебном фонаре и всякие фокусы; а еще он достает с крыши веранды мяч, когда ребята его туда забросят.
Четвертый воспитатель — неуклюжий, в лапту играть не умеет, но он пишет книжки, и ему кажется, что он очень умный. А по правде сказать, как мы вскоре увидим, уму-разуму его научили овцы.
Должен был быть еще и пятый воспитатель, но он, к счастью, женился, и жена не пустила его в колонию.
Этих четверых мы называем то надзирателями, то воспитателями, то учителями, — да им и вправду приходится быть всем понемногу.
По утрам ребятам надо намыливать под краном головы, и тогда воспитатель — банщик. Когда выдают чистое белье и одежду, воспитатель — портной, он примеряет и подгоняет все по мерке. Каждое утро дежурный пришивает оторвавшиеся вчера пуговицы. Однако случается, что после обеда оторвется такая пуговица, без которой недолго потерять весьма важную часть туалета, — и тогда воспитатель сам берется за иглу и думает при этом, что иногда приятнее пришить пуговицу, чем прочитать книжку, потому что честно пришитая пуговица всегда принесет пользу.
