Уходить из тайги никому из нас не хотелось, но пора было возвращаться.
Пообедать бы надо, но мы же не догадались еды с собой захватить. Да и мама начнёт беспокоиться: она не знает, где я, куда мы пошли. Она всегда беспокоится, если меня нет долго, как будто со мной, как с маленьким, может что-нибудь случиться.
— Да пора, пора!.. — заторопилась Оля. — Мы долго будем до дому идти — рысью шкуру ведь очень тяжело тащить…
Я хотел её дёрнуть за косу, чтобы не дразнилась, но она отскочила и побежала по тропинке между деревьями.
Мы с Кристепом побежали за ней.
Как я думал, так и вышло.
— Ты где же ходишь? — спросила мама, стоило мне толкнуть дверь в комнату. — В два часа я была в кино, брала билеты на вечерний сеанс, думала тебя встретить. Как раз выходили ребята… И не нашла. И уже тревожиться начала. Разве можно так надолго пропадать?
— Никуда я никогда не пропаду, — сказал я. — Мы вместо кино ходили в тайгу, на протоку… Недалеко, недалеко!.. Не делай таких глаз, пожалуйста, а давай скорей обедать. Знаешь, я какой голодный… Как пять волков зимой.
А что было бы, если б она узнала, что мы винтовку с собой брали и патроны, что у меня под ногой лёд треснул, когда я от Кристепа убегал!..
После обеда я снова с ним встретился. Винтовку удалось незаметно положить туда же, где она лежала, в сундук, под медвежью шкуру. Мы до вечера бегали с Олей и другими ребятами, и домой я пришёл затемно. Мамы не было. Ключ лежал в нашем условленном месте, за бочкой в сенях.
Мама пришла позднее. Картина ей, наверно, понравилась. Она, пока разогревала на керогазе ужин, улыбалась и напевала.
За столом я завёл разговор о том, что в здешней школе ничуть не легче учиться, чем в московской. А ребята, дураки, завидовали мне, когда я уезжал на Север. Думали, что тут получить пятёрку — раз плюнуть… Как бы не так! Попали бы сами, другое запели бы…
— Да-да… — сказала мама.
Это я очень правильно сделал, что заговорил с ней о школе. Пусть она знает, что Вера Петровна строгая учительница и двойку может запросто поставить, не успеешь и оглянуться.
— Ребята у нас её боятся, — продолжал я. — Она ведь каждый день у всех проверяет домашние задания, как ей не надоест! И велит, чтобы красиво писали, без помарок. А как ты думаешь, что лучше — писать без помарок, но неправильно или с помарками и правильно? А-а?..
— Что? — переспросила она.
— Я говорю, как быть: если ты кляксу поставил, а она не разрешает листы вырывать. Так пусть у человека и будет с кляксой тетрадка, пока не кончится?
— Пусть будет с кляксой, если этот человек неряха, — ответила мама и снова задумалась.
Я тоже задумался и решил, что про школу хватит. Но ведь я же не успел ей рассказать про вчерашние патроны, про Сольджута — как я с ним подружился, про золотистую уху, которой меня кормил Спиридон Иннокентьевич. Этого хватит на весь вечер, а там и улягусь спать.
— Ты знаешь, — начал я, — Спиридон Иннокентьевич — это отец Кристепа — обещал научить меня охотиться. Буду уток тебе приносить, гусей, диких гусей… Только не сейчас а весной, когда они с юга полетят к родным гнездовьям. Кристеп говорил, ох и много их весной бывает! С одного выстрела по три, по четыре утки запросто снимают.
Мама кивнула. Она плохо слушала. Какая-то была не такая, как всегда. Может, у неё опять трудный больной — тяжёлый случай, как она говорит. Что это, в самом деле! В больнице она и без того много времени проводит, а теперь ещё и дома будет думать о том же самом, не видеть меня и не слышать. Как будто это не я сижу напротив и про разное ей говорю!
Я замолчал, больше ни слова не сказал. Но мама на это не обратила никакого внимания. Выходит, я зря обижался? Сказать ей про двойку? Она тогда так же будет сидеть и смотреть в окно, словно там что-то можно увидеть в черноте. Да, можно сейчас… Всё равно уже поздно и я никуда не собираюсь идти.
Мама встала из-за стола, надела клеёнчатый пёстрый фартук и принялась мыть посуду в большой зелёной миске с белыми крапинками. Я покачался немного на стуле и решил, что теперь самое время, если уж начинать…
— Я вчера двойку получил, — сказал я и перестал раскачиваться. — Двойку по этой несчастной арифметике.
Она с размаху опустила чайную чашку в миску, чуть не разбила, и мокрые руки засунула в карманы фартука. Ага, теперь-то услыхала, о чём я говорю!
— Вот это мило! За что же двойку?
— Я у доски не мог решить задачу про отца, сына и дочь, которые белые грибы собирали, только белые, а все другие пропускали… Вера Петровна мне и поставила в журнал, а я сперва думал, она не поставит.
— Так вот для чего ты завёл речь, что здесь труднее, чем в Москве, учиться!
Она, выходит, кое-что всё же слышала. А сейчас начнёт про то, как она сама училась в школе, как хорошо задачи решала и по всем, по всем предметам получала одни пятёрки. У всех ребят, у тех, кого я знаю, родители очень хорошо учились, когда ходили в школу.
Но она только головой покачала и сказала:
— Ох, Женя, Женя…
Я приготовился долго её слушать и потому очень удивился, что всё так обошлось.
Пока не поздно, пока она не передумала, надо ложиться.
Мама заставляла меня ещё горячего молока выпить, хотя мы недавно ужинали, но я не стал.
Я разделся и лёг в кровать.
Заснул не сразу. Отвернулся к стене и думал: что такое сегодня случилось с мамой, просто невозможно понять?! Что она там сейчас делает, почему тихо в комнате?..
Мама одетая лежала на своей тахте, в руках держала раскрытую книгу. Но она не читала, потому что ни разу не перевернула страницы. Когда заметила, что я на неё смотрю, встала с тахты и пересела ко мне на кровать.
— Ты почему не спишь, а?
— А ты про что думаешь? — спросил я. — Опять… опять про своих больных? Так нельзя, так у тебя голова заболит, если всё время думать про одно и то же!
— Нет, Женя, я думаю о нас с тобой.
— Я двойку исправлю, ты не думай, — успокоил я её.
— Спи, глупый, — сказала она и положила руку мне на плечо. Рука была мягкая и тёплая.
Я не понял, почему я глупый, но, чтобы она не ушла, положил свою руку на её руку и снова отвернулся к стене, коленки подтянул к животу. Мама продолжала сидеть рядом со мной, и я сам не заметил, как заснул.
Вот уж я никогда бы не поверил, что так может быть!
Вчера солнце вовсю светило, а когда утром я подошёл к окну, всё кругом было белое, как будто расстелили тысячу больничных халатов.
Первый снег!
Я тотчас вытащил из шкафа валенки, надел их, притопнул и выбежал наружу, телогрейку на ходу натягивал.
Снег, наверно, падал ночь напролёт, столько его нападало! Он был пушистый, мягкий; во дворе только узкая цепочка маминых следов вела за ворота. Снежинки и сейчас медленно кружились, я ловил их на рукав, они садились на него и не таяли. Это снег уже на всю зиму лёг; до весны успеешь забыть, что земля чёрная, а трава зелёная.
В моих новых валенках было тепло и удобно. И хорошо, что шапку купили вчера, вовремя. Как будто знали, что сегодня зима настанет. Вот пальто ещё осталось. Ну ничего. Пока не так холодно, можно до школы бегом бежать. Тут недалеко, не успеешь замёрзнуть.
Я ждал Кристепа. Мы с ним накануне договорились, что всё равно заниматься будем вместе. Разве какая-то двойка может нам помешать?
Я скатал десяток снежков и спрятался за сарайчиком. Такое выбрал место, чтобы мне ворота были видны, а тот, кто входит, чтобы не мог меня обнаружить. Как только Кристеп появится и подойдёт поближе, я его обстреляю.
Он сегодня что-то задерживался. Может, сказал про двойку Спиридону Иннокентьевичу, а тот его не пустил? Я ещё десять снарядов приготовил. Кристепа по-прежнему не было… И вдруг сзади мне кто-то ка-ак снежком по шее!.. Я обернулся и начал пулять в Кристепа, шапку с него сбил. Это он перелез через забор ко мне в тыл.
У меня все снежки кончились, и я ему крикнул:
— Мир!.. А как ты догадался, что я тебя подстерегаю в засаде? — решил я узнать: ведь увидеть меня он не мог.
— Следы во дворе, — ответил он, — твои следы. Туда есть, обратно нет. Значит, ты в скрадке…
Мы были, как партизаны в маскировочных халатах, все в снегу.
Пришлось долго отряхивать друг друга, прежде чем зайти в комнату.
Снова я сидел над задачей, соображал, соображал, в окно поглядывал… Кристеп старался мне объяснить, как надо её решать, махал руками, вспотел, но я всё равно ничего не сообразил. Нет у меня способностей к арифметике!.. Как они все не хотят этого понять? Я снова списал решение. Сегодня Вера Петровна навряд ли меня вызовет, и Кристепа навряд ли. У нас в классе тридцать девять учеников, она должна успеть спросить каждого. И нельзя же постоянно мучать у доски одного и того же человека.
Не успел я поставить последнюю точку, как во двор к нам въехала грузовая автомашина. Она развернулась и задним ходом стала подбираться к сарайчику. Машина была с верхом нагружена расколотыми поленьями. Я и забыл совсем — мама утром перед уходом три раза повторила, что нам должны привезти из лесу.
