— Дети не послушались. Включили радио и стали играть на пианино.
Гоша и сам не заметил, как сел и вытянул шею в направлении Славиной кровати. Так тихо было в спальне. Прошелестели по коридору мягкие тапки — это ночная дежурная Валентина Петровна ходит мимо спален, прислушивается к тишине. Спокойно ли спят дети? Вот она задержала шаги у двери, постояла немного и пошла дальше. В спальне девочек хихикали, Валентина Петровна открыла там дверь и стала наводить порядок.
— Мальчики ведут себя гораздо лучше вас! Стыдно!
Хватов продолжал тягуче:
— Они включили радио и стали играть на пианино.
У Гоши по спине бежали мурашки. От одного голоса. Теперь они бежали и по локтям, и по ногам. Нет, в лагере никто так не рассказывал. Далеко было Фимке до Хватова. И так заунывно говорить Фимка не умел.
— Все было кончено, — выл Хватов. — Что теперь станет с этими несчастными детьми?
Никто не дышал.
Славкин голос стал тихим-тихим. Если бы он даже шептал, его все равно бы все слышали. Напряжение было таким, что, казалось, электрический ток проходит по кроватям.
— И вдруг в это самое время по радио передают: «Девочка и мальчик! Девочка и мальчик! Немедленно выключите радио! Перестаньте играть на пианино!» — Здесь Слава опять сделал долгую паузу. Гоша со страха закрыл ладонями лицо. Сейчас произойдет что-то ужасное. В накаленном безмолвии Слава Хватов вдруг резко и пронзительно крикнул: «Черная простыня летит по городу!!!»
Даже не так, а каждое слово он выкрикнул отдельно: «Черная! Простыня! Летит! Над городом!»
Этот выкрик был так ужасен! Медленное бормотание, совсем тихое, и вдруг, как с обрыва, крик.
Гоша затрясся и зажал ладонью рот, чтобы не заорать.
Никому в голову не приходило, почему простыня? Почему черная? Почему она летит? Все было непонятно. Тайна и ужас. Кто-то завопил: «Ой, мама!» Вова Климов пополз под кроватями, срывая с мальчишек одеяла. Неужели Климов не боялся? Конечно, боялся. Но кто-то от страха пищит. Кто-то молчит, сжимает зубы. А вот Климов от страха хочет всех еще больше напугать.
Все пришли в большое волнение. Стали прыгать по кроватям. Денис Крысятников кричал:
— Женя! Палшков! У тебя в ногах кто-то шевелится!
Женя, самый маленький, заверещал совсем уж диким голосом.
Тут вбежала Валентина Петровна. Она резко включила свет, гневом пылало ее лицо.
— Совесть есть? Туалет мыть захотели?
Все до одного мирно лежали на своих местах, положив руки под щеку. Только Гоша Нечушкин сидел на кровати и тупо глядел на ночную дежурную.
Вот тут Вова Климов и сказал сонным голосом:
— Это все новенький. Орет чего-то. Ни с того ни с сего завопил. Всех разбудил. Припадочный, что ли.
От такой подлости Гоша растерял все слова. Только ртом хлопал и ничего не говорил. А Валентина Петровна оглядела спальню сердито.
— Если услышу хоть звук — разговор будет особый. Всех вас касается. И ты, новенький, держи себя в руках. Мало ли что нервы. Здесь все нервные.
— А я не кричал, это вранье. — Не будет он молчать.
— Не отвечай лучше, — оборвала его ночная, — никому не интересно.
Она стояла у самой Гошиной кровати, от нее пахло почему-то лекарством. Выключила свет, прикрыла за собой дверь.
Гоша видел тоненькую полосочку света, которая пробивалась под дверью. Потом и она погасла. Тихо на всем этаже, во всем интернате.
Мальчишки в спальне ровно дышали. «Черная простыня летит над городом…» Побесились и уснули. Чего им?
Завтра Гоша должен отлупить Климова. И никакого другого выхода у Гоши нет. Отлупить за подлость, чтобы знал: ябедничать да еще наговаривать на Гошу нельзя — получишь. Отлупит завтра же. Не такой уж и здоровый этот Климов. Привык, что все ему подчиняются. А вот Гоша не подчинится. Он покажет Климову, что не на такого нарвался. Завтра.
Гоша завернулся покрепче в одеяло и заснул.
Он забыл, что такие дела нельзя откладывать. Лупить надо сразу. Если отложил, значит, испугался. А если испугался, все это поняли. Любой дурак почему-то чувствует, кто боится, а кто нет. И сейчас Климов не спал, он ждал, как поступит новенький. Подождал, подождал, усмехнулся в темноте и спокойно уснул.
Гоша так и не отплатил Климову. Назавтра нашлась какая-то причина. Послезавтра их водили в музей. А потом, через неделю, было бы странно вдруг ни с того ни с сего налететь на Вову. Проехали. Гоша в глубине души понимал, что все это отговорки, что все прогульщики на свете очень хорошо умеют находить причины прогулов. Не настоял на своем — не хотелось связываться. Не сказал то, что думал, — зачем быть мелочным. Не поставил наглеца на место — а, наплевать на него, я выше этого. Не защитил слабого — а почему обязательно я? Эх прогульщики, прогульщики! Если бы вы пропускали только контрольные по математике. А то вы любую трудность норовите прогулять и находите уважительные причины…
Гоша сам не заметил, как начал потихоньку, помаленьку привыкать к интернату. Он быстро во всем разобрался.
Вот начинается новый день. Классная руководительница Ангелина Ивановна открыла дверь спальни и резко сказала:
— Подъем! Быстрее, быстрее! Что, Крысятников, никак не проснешься? А ты, Китаев, опять медленнее всех постель убираешь? Не надо было вчера до поздней ночи подушками кидаться.
— А мы и не кидались! — Они, правда, вчера не кидались. Женя Палшков честно смотрит на Ангелину Ивановну. — Зачем же зря говорить?
— Ну, не кидались, значит, страшные истории рассказывали. Что же, я вас не знаю? Двадцать лет в интернате. Чем рассказывать эти идиотские истории, лучше бы засыпали вовремя. И теперь бы не тянулись, как неживые. Надоело. Пять минут вам на все! И мы уходим на завтрак! Шевелись, Китаев! А ты, Климов, пока еще с нами, будь добр, живи по нашему режиму. Сделай нам такое одолжение!
Гоша первым вбежал в умывалку. Конечно, у окна спать почетнее, чем у двери. Зато тот, кто у двери, первый в умывалке. Следом вбежал Слава Хватов. Гоша придавил струю ледяной воды большим пальцем — полетели брызги в Славу. Он в одних трусах, обожгла его холодная вода. И от смеха трудно удержаться.
— Ты что, Гошка? Вообще?
Тут влетели в умывалку Климов и Денис Крысятников. За ними маленький Женя Палшков, а последним, как всегда, Алеша Китаев.
Климов сразу разобрался в обстановке:
— Ты что, Нечушкин, наших парней обижаешь? — И пошел на Гошу: грудь вперед, голова опущена. Танк. Разъяренный бык.
— Интересно получается. Девочки все давно одеты, а вам требуется особое приглашение. Хватов вообще в трусах да еще весь мокрый. Хоть кол на голове теши, честное слово. Как я от вас устала.
Ангелина Ивановна пришла вовремя. Так решил Гоша. Климов думал, правда, иначе.
— Ты, новенький, ошибся. Но я исправлю твою ошибку.
И очень нехорошо улыбнулся.
— Да я ничего, — встрял Слава Хватов, — да он ничего. Вода и вода.
— Помалкивай. Ты тут ни при чем. С ним надо разобраться. — Климов кивнул на Гошу.
Гоша отвернулся. Главный разговор между ними был еще впереди.
Ангелина Ивановна не стала вникать в эти слова. У нее полно других забот.
— Климов! Шею! Палшков! Уши! А ты, Нечушкин, руки до локтя с мылом! Тоже привычка — мыть одни пальцы.
— Я не пальцы, — пытается сопротивляться Гоша.
— Не спорь, Нечушкин, не утомляй меня с утра. Еще выясним, решил ли ты примеры.
Гоша примолк.
Почему-то Ангелина Ивановна не любит Гошу Нечушкина. Если строго разобраться, она права: Гоша плохо решает примеры. А математички всегда таких не любят. Они любят тех, кто хорошо решает примеры и задачи. Это закон. Гоша вздыхает. В той школе математичка без конца записывала ему в дневник одно и то же: «Не работал на уроке математики!» Этот восклицательный знак должен был заставить Нечушкина работать. И еще он, этот восклицательный знак, должен был встревожить Гошину бабушку. На это, наверное, надеялась учительница в той школе. Но бабушка почти никогда не заглядывала в Гошин дневник. Зачем ей в него заглядывать, бабушке-то?
Ангелина Ивановна не надеется ни на каких бабушек и мам. Она должна сама держать всех в руках. И она держит.
Вот Ангелина Ивановна прищурила глаза, сурово отчеканила:
— Федорова! Подбери лохмы! Носи бант или заколку, сколько раз говорить?
«Лохмы» — это про Лидины золотые волосы.
Гоша удивляется: Лиду тоже не любит учительница, хотя Лида Федорова лучше всех в классе соображает в математике.
Может быть, Ангелина Ивановна вообще не любит всех подряд?
Во время завтрака Ангелина Ивановна подходит к Алеше Китаеву:
— Опять ты медленнее всех ешь? Оставь капусту, отправляйся в класс. Я тебе говорю, Китаев.
Алеша заныл:
— Я не наелся, я доесть хочу. Я быстро.
Разве правильно отгонять человека от стола? Имеет он право на свою законную тушеную капусту?
