— Тринадцать.
— Для твоего возраста ты вполне прилично вымахал. А может, все-таки уже четырнадцать?
— Нет, тринадцать с половиной.
— Как нам связаться с твоей матерью?
Йоген понимал, что увиливать бесполезно. Он назвал адрес и телефон мёллеровского магазина. Мужчина, сидевший за письменным столом, все записал, а другой спросил:
— Эх, парень, и о чем ты только думал? Ты ведь уже не маленький и отлично знаешь, что воровать нельзя. А если бы каждый за такое взялся? Твое счастье, если тебе на самом деле нет четырнадцати. По крайней мере, без суда обойдется. Но мы это еще выясним. Уж твоя мать нам все точно скажет.
Он взялся за телефонную трубку, Йоген посмотрел на него с ужасом.
— Пожалуйста, не звоните моей маме! Пожалуйста! Я такого больше никогда не повторю! Честное слово!
Мужчина снял руку с аппарата.
— Теперь вот дрожишь, как бобик, да? Раньше надо было думать. У нас инструкции, и нарушать их мы не можем. Сейчас позвоним твоей маме и, если окажется, что тебе уже четырнадцать, оповестим полицию. В противном случае нам же меньше хлопот. Тогда уж пусть твоя мать сама решает, что ей с тобой делать. — Он пролистал картотеку. — У нас ты, во всяком случае, не числишься.
— Но ведь транзистор — у вас. Убытка вы не понесли.
Мужчина утвердительно кивнул:
— Твоя правда, парень, мы не в убытке. Пострадал во всей этой истории ты сам. Но и отпустить тебя на все четыре стороны мы не можем. И нечего глядеть волком. Я против тебя ничего не имею. Ты совершил ошибку — ну, что ж, не ты первый, и поумнее тебя люди глупости совершали. Но. если мы сейчас отпустим тебя, ты, выйдя отсюда, прыснешь в кулак и скажешь: «Пронесло». И вполне вероятно, снова решишься на это. Ведь не каждый же раз попадаешься, верно? Видишь ли, наша фирма как-нибудь пережила бы пропажу такого маленького приемничка. Но если твоя мать ничего не узнает и не возьмет тебя в ежовые рукавицы, то мы окажем тебе дурную услугу. Речь сейчас не о наших убытках, речь о тебе, о том, что из тебя выйдет, парень. Мы, во всяком случае, так на это смотрим, и ты рано или поздно еще поймешь это.
Йоген ничего не ответил. Мужчина снова потянулся к трубке, набрал номер, подождал.
— Не мог бы я поговорить с госпожой Йегер? Я подожду…
Йоген потер костяшками пальцев покрасневшие глаза. Он не стал слушать, что там говорил по телефону мужчина.
— Через десять минут твоя мать приедет и заберет тебя.
Для обоих мужчин инцидент, судя по всему, был исчерпан. Они держались с ним вполне приветливо. Просто выполняли свою работу, которая им самим, возможно, и не очень-то нравилась. Они не возмущались, не произносили обвинительных речей. Кража была предотвращена, а это самое главное. Мужчина за письменным столом мог теперь с чистой совестью перекусить — съесть бутерброд, который он не спеша доставал из пергаментного свертка.
И после маминого прихода мужчины были не слишком многословны. Через несколько минут все было кончено. Сначала Йоген посмотрел маме в глаза и прочитал в них «не может быть». Потом он глядел в пол, а когда она встала, последовал за ней к выходу.
Один из мужчин вежливо открыл дверь. Затем положил руку Йогену на плечо и сказал:
— Здесь мы больше никогда не встретимся, верно, приятель? Не для тебя все это. Сразу видно, что ты не из таких. — Сказано было вполне по-доброму…
Мама не произнесла ни слова. Ни потом на эскалаторе, ни по дороге к выходу — ни одного-единственного слова.
На улице, неподалеку от входа в магазин, стоял Аксель. Он слегка кивнул Йогену, когда тот проходил — мимо него со своей мамой. Кто-нибудь другой, возможно, и не заметил бы ничего. Но Йоген увидел, скорее, даже ощутил этот кивок и знал, что Аксель таким образом благодарит его.
— Мне надо вернуться в магазин к господину Мёллеру, дождешься меня дома, — только и сказала мама. Ни слова больше. Она осуждала его молча, но совершенно явно. В ее взгляде не было упрека. Лишь сдержанность и холод; ни печали, ни озабоченности — голая деловитость. Она даже не обернулась, когда уходила от него по улице.
Потом Йоген сидел у себя в комнате. Он соорудил из книг и тетрадей нечто вроде защитного вала для своих мыслей, но мысли тем не менее перескакивали через книжные баррикады.
В последнее время между Йогеном и мамой порой случались размолвки, особенно с тех пор, как к ним в дом зачастил Альберт Мёллер. При том, что сколько-нибудь значительного повода никогда не было. В основном сущие пустяки. Но маме ничего не стоило вспылить по ерунде. Правда, гнев ее вскоре угасал. Он напоминал внезапное и быстро затухающее извержение вулкана. Лишь несколько недель назад, когда Йоген потерял ключи, дело приняло более серьезный оборот. Но Йоген не придал этому значения. Да он и не вслушивался. Какой смысл! Мамины вспышки были не опасны. Тогда его особенно пилили за то, что он не пришел к ней на работу и не взял ее ключи. Этот довод потряс Йогена. Он просто опешил. Тут мама, как ни крути, была абсолютно права. Он об этом просто не подумал, к тому же маме не очень нравилось, когда он приходил туда во время ее смены.
Но на сей раз вспышки гнева не последовало, хотя именно сегодня он бы ее прекрасно понял.
Сегодня мама не могла сказать ничего такого, чего бы он не заслужил. Все верно: он украл! Это была самая настоящая кража. И тут речь шла уже не о горстке конфет, которые он стянул, потому что в животе урчало… А началось это с бус для Эльвиры, нет, раньше, с сигарет для Акселя — вот когда это началось. А теперь…
Как бы она ни упрекала его, она была бы права, но она не сказала ни слова.
Это, однако, не означало, что все рассосется и позабудется. В таких случаях мама прекрасно владела собой. Никто, в том числе и Йоген, ни малейшего понятия не имел обо всех их скандалах с отцом перед разводом. Теперь она не хотела привлекать чьего-либо внимания к словесной перепалке с сыном, который стал вором.
Что же ожидает его вечером?
И вдруг Йоген открыл в себе новое чувство, которое прежде никогда не было связано с мыслью о маме: страх.
Еще три часа сидеть и ждать невыносимо. Когда мама придет, ему лучше не быть дома. Что она предпримет? Она себя из последних сил сдерживала. А вечером ей не надо будет этого делать…
Йоген вырвал из тетрадки лист и написал на нем: «Я ушел и больше не вернусь. Й.».
Сперва он положил записку на стопку учебников, но, дойдя до дверей, все же вернулся. Там мама ее не сразу увидит. Поэтому он переложил записку на плиту. Почти всегда первым делом мама направлялась в кухню. На черной конфорке она тотчас ее заметит, и тогда… Йоген ушел, и ей не надо больше переживать из-за того, что он совершил. Его ведь тут уже не будет.
Смягчит ли это ее гнев? А вдруг она будет волноваться за него? Или вовсе обрадуется, что избавилась от этого мальчишки, который вечно путался под ногами и вдобавок еще оказался вором?
На улице было уже темно. И холодно.
Куда податься?
Легко сказать — уйти из дома.
Аксель должен помочь. Аксель ведь друг. А разве Йоген не доказал сегодня, что и он Акселю верный друг? Аксель наверняка поможет. Он такой умный и уверенный, наверняка что-нибудь придумает.
Дверь открыла мать Акселя. Она провела Йогена в последнюю комнату слева.
Завидев Йогена, который у него ни разу не бывал, Аксель заметно вздрогнул. Когда дверь за матерью закрылась, он спросил подозрительно:
— Уж не хочешь ли ты мне что-то новенькое преподнести?
Йоген обиженно фыркнул:
— С чего ты взял? Ты тут совершенно ни при чем. Зачем же еще тебя в эту историю впутывать?
Тогда Аксель встал и, шагнув навстречу Йогену, протянул ему руку:
— Молодец, что зашел. Ты очень порядочно вел себя в магазине. Другие на сто процентов попытались бы спихнуть часть вины на меня.
Йоген огляделся. Все здесь выглядело не так, как в его маленькой тесной комнатке. Наверно, иногда неплохо иметь родителей при деньгах.
— Знаешь, Аксель, мне исчезнуть надо отсюда!
— Исчезнуть? Они что, решили тебя засадить?
— Не в этом дело. — Йоген закусил губу. — Но моя мама…
— Она, наверно, из себя вышла, да? Вообще-то ее и понять можно. Страшно представить, что мои родители со мной сделали бы, если б я…
— Нет, из себя она как раз не вышла. Ни словечка не сказала. В этом-то вся и штука. Велено было сидеть дома и ждать, пока она не придет. А уж что вечером будет… Там просто духу моего быть не должно к ее приходу, понимаешь? Но куда мне деться? Может, ты поможешь?
— По-твоему, я должен оставить тебя ночевать. Но что на это скажут родители? И как я им все объясню?
— Мне только совет нужен, больше ничего.
Аксель внимательно посмотрел на Йогена, лицо его просветлело. Он опять обрел уверенность, которой ненадолго лишился при внезапном появлении Йогена. Так, значит, Йоген хочет скрыться. Милое дело! Если его мать в порыве гнева припрет сына к стенке, то он, чего доброго, расколется, тогда и его, Акселя, легко пристегнут к этому делу. Пожалуй, лучше помочь ему смыться. Запропасть он вряд ли сможет, значит, когда вернется, мать ему на радостях половину греха скостит.
