В темноте Эмили села в постели и застонала. Ее отчаяние в ту минуту было подлинным и мучительным, хотя тридцать лет спустя, вспоминая об этом, она, возможно, очень удивлялась: и о чем, скажите на милость, она тогда стонала?
— Как я хотела бы, чтобы на свете вообще не было ни влюбленных, ни любви! — воскликнула она с горячностью и при этом искренне верила, что высказывает свое истинное желание.
При дневном свете Эмили, как это всегда бывает с людьми, нашла свое положение вовсе не столь трагическим и невыносимым, каким оно представлялось в темноте. Чек на неплохую сумму и приложенное к нему доброжелательное письмо, полное похвал, в значительной степени восстановили ее самоуважение и честолюбие. К тому же, вполне возможно, ей просто показалось, что в словах Дина и во взглядах, которые он бросал на нее, был какой-то тайный смысл. Нет, она не будет дурочкой, воображающей, будто всякий мужчина, будь то юноша или старик, которому приятно беседовать с ней или даже делать ей комплименты в саду, залитом лунным светом, непременно влюблен в нее. Дин по возрасту ей в отцы годится!
Спокойное, без всяких сантиментов прощание Дина с ней перед отъездом еще больше укрепило ее уверенность в том, что бояться нечего, и позволило ей скучать по нему без всяких сомнений в душе. А скучала она по нему ужасно. Дождь над осенними полями был в тот год очень тоскливым, так же как и серые призрачные туманы, медленно наползающие на берег с залива. Эмили обрадовалась, когда наконец выпал снег и все вокруг заискрилось и засверкало белизной. Она была очень занята, подолгу писала и так часто засиживалась за столом допоздна, что тетя Лора начала тревожиться за ее здоровье, а тетя Элизабет один или два раза недовольным тоном упомянула о подорожании минерального масла. Но так как Эмили сама платила за то масло, которое жгла в своей лампе, эти намеки на нее никак не подействовали. Она была решительно настроена заработать столько денег, чтобы суметь возвратить дяде Уоллесу и тете Рут те суммы, которые они потратили на нее за время ее учебы в школе. Тетя Элизабет находила это весьма похвальным намерением. Марри всегда были людьми независимыми. Как часто говаривали члены клана, даже во время всемирного потопа у Марри был отдельный ковчег. Общие ковчеги — это уж никак не для них.
Конечно, по-прежнему из журналов приходило много писем с отказами. Кузен Джимми приносил их домой с почты онемевший от негодования. Но количество принятых рассказов постоянно росло. Каждый новый журнал, в который удавалось пробиться, означал еще один шаг вверх по «альпийской тропе». Эмили понимала, что постепенно овладевает мастерством писателя. Даже «любовные разговоры», которые вызывали столько трудностей в давние дни, теперь получались легко и просто. Не глаза ли Тедди Кента помогли ей овладеть этим искусством? Если бы у Эмили было время размышлять и грустить, она, возможно, чувствовала бы себя очень одинокой. Хотя все же бывали часы, когда на душе становилось тоскливо… Как, например, тогда, когда пришло письмо от Илзи, в котором она рассказывала о веселых монреальских развлечениях, о своих успехах в Школе драматического мастерства и о красивых новых платьях. В долгие сумерки, когда Эмили с содроганием смотрела из окон старого фермерского дома на белые, холодные, пустынные заснеженные поля на холмах и думала о том, какими неприступными и трагичными выглядят стоящие в отдалении Три Принцессы, она теряла веру в свою звезду. Ей хотелось лета, полей с ромашками, морей — туманных под лучами восходящей луны или пурпурных на закате, дружеского общения, Тедди. В такие мгновения она всегда знала, что ей нужен Тедди.
Тедди, казалось, был невероятно далеко. Они по-прежнему исправно писали друг другу, но переписка была уже не та, что прежде. Начиная с осени письма Тедди неожиданно стали немного более сухими и официальными. При этом первом намеке на охлаждение в отношениях письма Эмили тоже стали значительно холоднее.
Зато она переживали и другие часы — часы восторга и внутреннего озарения, которые делали прекрасным прошлое и будущее, часы, когда она ощущала в себе неиссякаемые творческие силы, подобные неугасимому пламени, редкие, великие мгновения, когда она чувствовала себя богоподобной, совершенно счастливой и лишенной любых желаний. А еще всегда рядом был ее собственный мир, мир мечты, куда она могла убежать от однообразия и одиночества, чтобы вкусить необычное, сладкое, безоблачное счастье. Иногда воображение помогало ей ускользнуть назад, в детство и пережить там восхитительные приключения, о которых она постеснялась бы рассказать реальному взрослому миру.
Ей нравилось много бродить в одиночестве, особенно в сумерки или при лунном свете, наедине со звездами и деревьями, лучшими из всех возможных спутников.
— Я не могу спокойно сидеть в четырех стенах, когда за окном лунная ночь. Я должна встать и выйти из дома, — пыталась она объяснить тете Элизабет, не одобрявшей этих поздних прогулок. Тетю Элизабет все еще тяготило сознание того, что мать Эмили убежала из дома. Да и вообще, бродить в темноте — это так странно. Ни одна другая девушка в Блэр-Уотер не бродила в темноте.
Как хороши были прогулки по холмам в сумерки, когда всходили звезды — одна за другой, образуя громадные созвездия, чудесные образы из мифов и легенд! И восходы луны в морозные вечера, восходы, такие красивые, что от их красоты Эмили было больно, и шпили островерхих елей на фоне пламенных закатов, и еловые рощи, темные и таинственные… И как приятно было расхаживать взад и вперед по Завтрашней Дороге! Не по июньской Завтрашней Дороге в легкой дымке цветов и нежной молоденькой зелени, не по октябрьской Завтрашней Дороге в великолепии пурпура и золота, а по Завтрашней Дороге снежных, неподвижных зимних сумерек, по белой, таинственной и молчаливой тропе, где все вокруг было полно волшебства. Эмили любила Завтрашнюю Дорогу больше всех других дорогих ее сердцу мест. Духовное наслаждение, которое приносили эти прогулки наедине с мечтами, никогда не вызывало пресыщения, его холодное очарование никогда не наводило скуку.
Если бы только рядом был друг, с которым можно поговорить! В одну из морозных ночей Эмили проснулась и обнаружила, что ее лицо залито слезами, а спускающаяся к горизонту яркая голубоватая луна холодно смотрит на нее сквозь покрытые ледяными узорами окна. Эмили приснилось, что из рощи Надменного Джона до нее донесся знакомый свист Тедди: три милые, давние птичьи нотки, условный сигнал их детских лет, и она с радостью побежала к роще через сад. Побежала, но не смогла найти Тедди.
— Эмили Старр! — страстно сказала она сама себе. — Чтобы я никогда больше не видела, что ты плачешь из-за какого-то сна!
Всего лишь три события разнообразили в тот год спокойное течение жизни Эмили. Осенью у нее был роман, как выразилась в своей викторианской манере тетя Лора. Достопочтенный Джеймс Уоллес, новый, исполненный самых благих намерений, женоподобный молодой священник из Дерри-Понд начал под разными предлогами довольно часто посещать дом пастора в Блэр-Уотер, а возвращаясь от пастора, неизменно заезжал в Молодой Месяц. И вскоре обывателям в Блэр-Уотер и Дерри-Понд стало известно, что за Эмили Старр ухаживает священник. Слухи распространились широко и быстро. При этом все считали само собой разумеющимся, что Эмили с радостью примет его предложение. Еще бы! Священник! Хотя многие, говоря об этом, с сомнением качали головой. Из нее никак не получится подходящая жена для священника! Ни за что на свете! Но так уж всегда бывает. Священник чаще всего выбирает в жены именно ту девушку, на которой ему никак не следовало жениться.
В Молодом Месяце мнения разделились. Тетя Лора, открыто признававшаяся в беспричинной антипатии к мистеру Уоллесу, очень надеялась, что Эмили «не примет предложение». Тетя Элизабет — втайне — тоже была не в восторге от жениха, но у нее захватывало дух от перспективы иметь зятем священника. К тому же это был бы такой надежный и безопасный возлюбленный. Священнику никогда не придет в голову убежать с невестой. Тетя Элизабет считала, что Эмили сможет считать себя очень везучей девушкой, если ей удастся его «заполучить».
Когда, как ни прискорбно, стало ясно, что визиты мистера Уоллеса в Молодой Месяц прекратились окончательно, тетя Элизабет мрачно спросила Эмили о причинах этого и пришла в ужас, услышав, что неблагодарная, дерзкая девчонка отказала мистеру Уоллесу.
— Почему? — ледяным тоном потребовала ответа негодующая тетя Элизабет.
— Из-за его ушей, тетя Элизабет, из-за его ушей, — отвечала Эмили легкомысленно. — Я никак не могла пойти на такой риск. А вдруг мои дети унаследовали бы такие уши?
