– Это моё, – говорит Марина. – Меня им вытирали, когда я была грудной.
Я представляю, как обтирали грудную голенькую Марину этим самым лилипутским полотенцем, и краснею.
– Спасибо, – говорю я, глупо улыбаясь.
– Пошли пить компот, – зовёт меня Марина.
И я иду пить компот…
Я сижу за столом, на стуле, а Марина передо мной, на угловом диванчике.
Марина смотрит на меня, подперев ладонями подбородок, а я пью тёплый компот мелкими глотками, словно это горячий чай.
Я смущаюсь.
– Не смущайся, – говорит Марина. – Пей себе спокойно.
– Я не смущаюсь, – говорю я.
Я смотрю на золотых дяди-Юриных рыбок.
– А где все? – спрашиваю я, имея в виду тётю Алю и дядю Юру.
– Все – в небе! – говорит Марина и взмахивает рукой. – Летят в своих красивых самолётах!
– Здорово! – говорю я.
– Что? – спрашивает Марина. – Ты тоже хочешь стать лётчиком, да? В нашем доме все летают!
Мне не нравится, как она говорит. Как-то… не зло, а сухо, что ли?
– Мой папа не летает, – говорю я.
– Твой папа чинит, да? Все эти огромные стремительные машины, да?!
– Мой папа инженер, – говорю я.
– Да… – вдруг печально произносит Марина. – Твой папа инженер, а мама учительница французского… А мой папка летает, летает, летает… И мамка моя тоже летает, летает, летает…
Я вдруг понимаю, почему Марина сердится.
– Они всегда летали… – говорит Марина. – А я всегда их ждала. У этого вот окна.
Я боюсь поставить чашку с выпитым компотом на стол и вообще издать какой-нибудь звук. Я сижу и не дышу.
Марина не смотрит на меня.
Я и не вижу, куда она смотрит. Может быть, никуда. Я не вижу.
Марина вздыхает и улыбается:
– Ты чего застыл?
Я не знаю, что сказать.
Вдруг Марина дотрагивается до моей щеки своими тёплыми тонкими пальцами и говорит:
– У тебя скоро борода начнёт расти.
Я сижу багровый и чувствую Маринины пальцы.
Во мне всё дрожит. Всё во мне немеет. И перехватывает дыхание.
– Тебя мама послала? – спрашивает Марина.
– Да, – еле слышно отвечаю я.
– За чем? – говорит Марина.
– За тремя яйцами, – отвечаю я.
– У нас только одно, – говорит Марина, заглядывая в холодильник. – Я все съела. Придётся тебе пойти к кому-нибудь ещё.
Но мне не хочется ни к кому идти!
Мне хочется сидеть так в сумерках. Перед Мариной. И слушать её голос.
– Иди, – говорит Марина. – Уже поздно. Мама будет волноваться.
Я встаю из-за стола. Я иду в коридор.
Марина открывает мне дверь, а колокольчик позвякивает:
– Дзынь-дзынь-дзынь!.. Дзынь!..
Я поднимаюсь по лестнице.
Марина стоит в дверях.
Она водит своей косой по губам, и я не вижу, улыбается она мне или не улыбается.
Наверное, всё-таки улыбается.
Я иду к нашей соседке тёте Вере и одалживаю три яйца.
А потом мама печёт блины. И мы их съедаем.
На улице меня поджидал Баран.
– Слышишь, Гошан? – сказал он. – Ты поговори с отцом.
– О чём? – удивился я.
– Да он брательника моего достал!
– Папа?
– Ну!
Баран нервничает. Он, когда нервничает, начинает плеваться. Причём с невероятной скоростью. И практически после каждого слова.
– Вот смотри, – волнуется Баран. – Если… (плевок) кто рядом (снова плевок), разговоры всякие ведёт… (ещё один плевок) о зеках (плевок), мол, это конченые люди… (плевок) говорит (очередной плевок), им не место среди нормальных людей… (сердитый плевок)…
Баранов, брат Бори, устроился на старую работу, в аэропорт. Механиком. Вот и встречается там с папой. И, видать, часто…
– Папа ТАКОЕ говорит?! – я не верю своим ушам.
– Чего ты заладил?! (плевок) Значит, говорит, раз говорю! (плевок)
Баран не смотрит на меня. Ему жутко неудобно. Да и я не в своей тарелке.
– Лучше бы врезал ему, что ли! – говорит Баран. – И отстал бы! Он же своё отсидел!
– Кто? – спрашиваю я.
– Кто-кто?! Брательник мой.
– A-а… Ну да! – киваю я.
Мы колупаем стену дома носками ботинок. Баран не уходит. А мне как-то неловко оставлять его в таком раздражённом настроении. Ещё пристанет к кому-нибудь.
– Ты сейчас куда? – спрашиваю я.
– А ты? – говорит Боря.
– За яйцами, – отвечаю я. – Только неохота ужасно! Не люблю я ходить по магазинам!
Баран смотрит на меня. Соображает…
Наконец он понимает, что я предлагаю ему составить мне компанию.
– Чего там! – говорит Баран. – Пошли вместе! Я пожалуйста! Мне всё равно делать нечего…
Мы идём к соседнему дому. В гастроном.
Из гастронома выходит Федя Федотов.
– Привет! – здоровается он и косится на Барана.
Баран даже не смотрит на Федотова. А так – поверх его головы.
– Привет, – говорю я и останавливаюсь.
– Ты это… – спрашивает Федотов. – Математику сделал?
И зыркает на Барана.
– Сделал, – говорю я.
Мы молчим.
– Ну ладно, – говорю я. – Мы пошли.
В магазине Баран хватает меня за локоть:
– Чего ты с ним болтаешь?!
– С кем? – говорю я.
– С этим придурком?
– С Федотовым?
– Да я не знаю! Ну с этим, который про математику впаривал!
– Это Федотов, – говорю я.
– Да хоть этот… Джеки Чан! Ты чего, не знаешь?
– Что? – спрашиваю я.
– Да он же с Иркой ходит! Волочится за ней… как этот!..
Я стою и смотрю на Барана. И думаю: «Что он такое сказал?»
– Хочешь, я ему врежу?! – кричит Баран.
– Чего разорались? – одёргивает нас кассирша.
– Хочешь, – шепчет Баран, – я ему врежу?!
Я стою перед Бараном, смотрю на него, а он почему-то расплывается перед глазами. Эх, как же это смешно!
– Гошан, ты чего? – бормочет Баран. – Гошан?! Да не реви ты! Брось ты… это! Ты чего? Ты, того… Это самое…
Баран треплет меня по шее. А я думаю: «Он мне так голову оторвёт… Ну и пусть… Буду ходить без головы… Зачем мне такая глупая голова?»
– Слышишь, Гошан?! – Баран хлопает меня по спине. – Давай деньги. Я сейчас эти куплю… Яйца! А потом домой пойдём. Ты чайку попей и спать ложись… Лады? А завтра – новая жизнь! Житуха пойдёт! Лучше старой! Ну их всех! Слышишь, Гошан?! Бабы – дуры! Я, это… Я точно знаю! Ну! А давай я тебе, это… анекдот расскажу! Про Чебурашку! Бежит, значит, Чебурашка вдоль забора и, значит, это… думает: «Когда же бочка будет?!»
Баран купил яйца. Довёл меня до дома. Поднялся вместе со мной на наш четвёртый этаж. А когда я позвонил в дверь, махнул мне рукой и умчался вниз. А точнее, с грохотом сбежал по лестнице.
И хлопнул тяжёлой дверью.
Федя Федотов?!
Неужели и с ним ты качаешься на бабушкиных качелях?!
– Ты нюхай, нюхай! – говоришь ты Федотову. – Когда я нюхаю бабушкины цветы, мне хочется летать!
Вы взлетаете на качелях всё выше и выше.
Качели широкие. На таких качелях может уместиться по две Иры и по два Федотова.
Но вам хорошо и так!
Вы взлетаете, взлетаете к чёрным тучкам, которые мчатся по тёмному ноябрьскому небу.
Вы взлетаете…
– Кто тут? – слышите вы. – Кто тут? Кто тут? Кто тут?!
Это твоя бабушка.
– Это мы, бабушка! – кричишь ты, не переставая взлетать к чёрным тучкам.
– Ирочка! – радуется бабушка. – А кто второй?
– Это Феденька, бабушка! – кричишь ты. – Феденька!
– Феденька! – радуется бабушка. – Какое замечательное имя! Такое имя может принадлежать только очень хорошему человеку! Как хорошо, как чудесно, Федя Федотов, что ты зашёл к нам! Сейчас мы попьём чайку! Я ведь пирожков напекла! С яблоками!
Вы хохочете!
Какое счастье! В нашем городе все старушки пекут пирожки с яблочной начинкой!
Вот это жизнь!
– Я люблю пи-рож-ки! – кричишь ты.
– Я люблю пи-рож-ки! – кричит Федя Федотов.
– Я люблю пи-рож-ки! – кричите вы.
А потом!.. Неужели потом, после бабушкиных пирогов, ты его поцелуешь?
Неужели?! Неужели?!
…Как я войду завтра в класс?
Я не знаю…
…Три часа ночи.
Где вы, мои мушкетёры?!
Д'Артаньян задумался; душа миледи представилась ему какой-то бездонной и мрачной бездной…
– Послушайте, – сказал Атос, взяв его за руку, – вы знаете, д’Артаньян, что я люблю вас. Будь у меня сын, я не мог бы любить его больше, чем вас. Поверьте мне: откажитесь от этой женщины! Я не знаю её, но какой-то внутренний голос говорит мне, что это погибшее создание и что в ней есть нечто роковое.
– Вы правы, – ответил д’Артаньян. – Да, я расстанусь с ней. Признаюсь вам, что эта женщина пугает и меня самого.
– Хватит ли у вас решимости? – спросил Атос.
– Хватит, – ответил д’Артаньян. – И я сделаю это, не откладывая.
– Хорошо, мой мальчик. Вы поступите правильно, – сказал Атос, пожимая руку гасконцу с почти отеческой нежностью. – Дай бог, чтобы эта женщина, едва успевшая войти в вашу жизнь, не оставила в ней страшного следа…
