— А удочки? — спросил я.
— Выбирай любую… — показал отец на лес.
Мы рассказали, кто приехал.
— Веселее будет, — сказал отец. И, попросив нас разгрузить лодку, пошёл к костру. Отец предложил Вячеславу Семёновичу перебраться в наш дом, но тот отказался — дескать, у них тоже уговор: весь отпуск провести на колёсах, а если где и придётся временно обосноваться, то жить только в палатке. Она у них просторная. И три надувных матраса. Вячеслав Семёнович расспросил отца про дорогу на Островитино. Мне не хотелось, чтобы они уезжали в деревню. Пускай живут здесь. Но они, кажется, пока не собирались покидать это место. По-видимому, родственники действительно очень дальние. Иначе они бы сразу туда уехали.
Лариса Ивановна пригласила нас пообедать вместе. Но у них был маленький котелок, и мы отказались. Алёнка отправилась на кухню, тоже готовить обед. Нам костёр не надо разжигать. У нас есть примус. Гарик предложил мне прогуляться. Пока суп в котелке закипит. Как только мы скрылись за деревьями, он небрежно вытащил из кармана смятую пачку сигарет и закурил. Выпустив густое облако дыма, взглянул на меня:
— Куришь?
Мне захотелось вот так же пустить изо рта синий дым и мять в пальцах сигарету с золотым ободком. Но я не умел курить и боялся опозориться.
— Неохота, — дипломатично ответил я.
— Скоро опять в школу, — начал Гарик разговор издалека.
— Два месяца впереди, — сказал я.
— Дни летят, — вздохнул Гарик. — Не успеешь оглянуться — и в школу. Тебе в какой?
— В шестой.
— А-а…
— Алёнка? В девятый перешла, — сказал я.
— В Ленинграде у вас, наверное, знакомых полно?
— Хватает, — сказал я.
— Наверное, за ней бегают…
— Двое этой весной за гаражами подрались, — сказал я.
— А как она?
Я сделал вид, что не понял, о чём речь.
— Ну, это… реагирует? — пояснил Гарик.
— Нормально, — сказал я.
— Есть такой, кто ей больше всех нравится?
— Есть, — сказал я. — Айвенго.
— Вот как… — удивился Гарик.
— Рыцарь один, — сказал я. — Ты его не знаешь.
— Знаю, — засмеялся он. — Отличный парень…
Надо будет и мне прочитать этот роман. А то неудобно, все читали, а я знаю только одно название. Гарик выбрал травянистую лужайку и легко сделал стойку. Потом кульбит.
— Могу и сальто крутнуть, — сказал он. — Ты не удержишь…
— Удержу, — сказал я, сцепляя руки. Но Гарик не стал сальто делать. Он сжал кулак и согнул руку в локте. Я пощупал: ничего мускулы. Крепкие.
— Если врежу — с копыт долой! — сказал Гарик.
— Кому? — спросил я.
— У тебя враги есть?
Я стал припоминать своих врагов. Димка Лукин, он мне на перемене бутербродом в щёку залепил. Я его брюхатым индюком обозвал. Потом я ему по уху дал. С неделю он был моим лютым врагом. А на первомайской демонстрации мы помирились. Вдвоём несли транспарант: «Да здравствует мир и дружба!» Смешно лютым врагам нести такой плакат! Мы и не заметили, как помирились… Больше я не мог припомнить врагов. Какие и были, так я с ними сам справлялся.
— Нет у меня врагов, — сказал я.
— Будут — только скажи мне…
— Ладно, — пообещал я. От такого приятеля глупо отказываться. Врежет — с копыт долой. А кто знает, сегодня нет врагов, а завтра появятся.
Мы повернули обратно. Гарик докурил сигарету и бросил под ноги. Я на всякий случай затоптал. Неподалёку от нашего дома — столб с дощечкой: «Берегите лес от пожара!» А пониже ещё одна надпись в стихах: «Не поднимай на лес руку, он послужит тебе, сыну и внуку». Хорошая надпись, проникновенная. И без восклицательного знака. Надписи с восклицательными знаками я не люблю. Не надписи, а сердитые окрики.
С пригорка я показал Гарику остров.
— Ночью на этом острове…
— Русалки пляшут твист при луне? — засмеялся Гарик.
У меня пропало желание рассказывать. Гарик, заметив, что я нахмурился, сказал:
— Налажу рыболовные снасти — всех здешних чертей переловлю.
— Ты стихи сочиняешь? — спросил я.
— Хотел Алёне почитать…
— Шпарь мне, — сказал я.
С вечера я приготовил удочки. Две нашёл на чердаке, три вырезал в лесу. Отец помог сделать снасть. Когда-то он любил рыбачить. Я очень хотел, чтобы отец со мной отправился, но он вот уже второй день чертил схему какого-то станка.
Я хотел встать пораньше, но из этого ничего не вышло. Проспал. Будильника у нас не было. Зато на стене висели старинные часы в буром деревянном футляре. На нём был домик для кукушки, чтобы она выскакивала, когда часы бьют. Но часы не бьют, и кукушка давно умерла. Её и не видно в домике. Уже много-много лет часы показывали один и тот же час. Пятнадцать минут четвёртого. Мы с отцом хотели починить их, но Алёнка отговорила. «Эти часы, — сказала она, — память о наших предках. Пусть они молча стоят в углу, и не надо их тревожить».
На рыбалку мы отправились с Алёнкой. Ей очень хотелось поймать большую рыбу. Она о ней только и говорила. Все уши прожужжала. Солнце взошло, в лесу насвистывали птицы. Стрекозы летали над самой водой. Среди зелёных блинов белели лилии. Где-то у острова, набегая на берег, негромко всплёскивала вода. Осока шевелилась, скрипела. Кто-то возился в ней, шлёпал то ли хвостом, то ли плавником. Я никогда не был утром на озере. Эта прозрачная тишина, воздух, пахнущий смолистой хвоей, спокойное, нежаркое солнце и журчащая за бортом вода вызвали у меня чувство беспричинной радости. Я подумал, как хорошо, что есть такое озеро, лес, наш старый дом. И как жалко, что раньше я ничего этого не видел. Мне даже как-то обидно стало. И ещё я подумал, что, вернувшись в город, обо всём этом расскажу ребятам. Я стал искать слова, которыми передам эту утреннюю красоту лесного озера, и не нашёл таких слов. Наверное, об этом не расскажешь, это нужно увидеть. Всё это было незнакомым для меня и новым. Я вдруг вспомнил, что в книжках всегда пропускал описание природы. Дурак я дурак, оказывается, самое интересное не читал.
Я перегнулся через борт и увидел под водой дремучий зелёный лес в уменьшенном виде. Холмы, низины и пологие горы прятались под водой. Встречались и жёлтые проплешины озёрных пустынь. Водоросли, напоминающие ёлочные лапы, шевелились, как ветки деревьев на ветру. Меж ними проносились быстрые тени. Приглядевшись, я увидел рыб. Маленьких и больших. Маленькие стайками сновали в просвете озёрных зарослей. Большие держались или в одиночку, или по три-четыре штуки. Они быстро уходили в тень, которую оставляла наша лодка.
— Я видела рыбину, — услышал я голос Алёнки. — Большую-большую… Она стояла на месте, а потом — как торпеда…
Алёнка сидела посередине лодки, подняв вверх вёсла. Она, не отрываясь, смотрела на островок из водорослей и кувшинок. Судя по всему, большая рыбина ушла туда.
— Ты бы её веслом, — сказал я.
— У неё спина тёмная, а на боку пятна…
— Щука, — сказал я.
— Красивая…
Я взглянул на холм, где стояла голубая палатка. От росы она потемнела. Из палатки вышел Гарик. Он был в белых трусах и красной майке. Даже издали видно, что лицо у него заспанное, волосы торчком. Он потянулся, зевнул и стал приседать, выбрасывая руки в стороны: нас он не видел.
— Крикнуть? — спросил я Алёнку.
— Рыбу распугаешь, — сказала она.
Алёнка перешла на корму, я сел на вёсла. Хватит природой любоваться. Наши удочки свисали с лодки, касаясь концами воды. Грёб я плохо. Вёсла почему-то криво опускались в воду, и брызги летели на Алёнку.
— Ты нарочно? — спросила она.
— Оставалась бы на берегу, — сказал я ехидно. — Вместе бы зарядку делали…
Алёнка промолчала.
Мы выбрали место неподалёку от плавучих водорослей и опустили камень, упрятанный в хозяйственную сетку, к которой была привязана длинная верёвка. Этот якорь придумал отец. Я уже предвкушал, как первый заброшу снасть, и тут выяснилось, что Алёнка забыла на берегу консервную банку с червями. Меня такое зло разобрало, что готов был Алёнку с лодки спустить. Или веслом огреть.
— Плыви, разиня этакая, за червями, — сказал я.
— У меня есть печенье, — сказала Алёнка, засовывая руку в карман. — Попробуем на печенье?
— Поменьше бы глаза на Гарика таращила, — сказал я. Вытащил сетку с камнем, и мы поплыли к берегу.
Снова брызги летели на Алёнку, но она молчала. У палатки дымился костёр. Лариса Ивановна жарила на алюминиевой сковородке яичницу. Вячеслава Семёновича и Гарика не видно. Захватив банку, мы вернулись на прежнее место. Это место я облюбовал. Здесь вчера вечером рыбак из деревни ловил рыбу.
Время шло, а мы всё ещё копошились. Никак не могли наживку нацепить на крючок. Алёнка держала червя далеко от себя и, наморщив нос, надевала на крючок. Червяк извивался, не хотел надеваться. Кое-как я нанизал своего червя и первым взмахнул удочкой. Алёнка вскрикнула: крючок с червяком запутался в её волосах.
