К счастью, в этот момент появилась Эллен Грин и объявила, что ужин готов.
— Тебе придется подождать, — шепнула она Эмили. — За столом для тебя не хватит места.
Эмили обрадовалась. Она знала, что не сможет проглотить ни кусочка под взглядами этих Марри. Все ее тети и дяди вышли из гостиной чопорно, не глядя на нее, — все, кроме тети Лоры, которая обернулась возле двери и украдкой послала ей крошечный воздушный поцелуй. Но прежде чем Эмили успела ответить, Эллен Грин закрыла дверь.
Эмили осталась одна в комнате, которую постепенно заполняли тени сгущающихся сумерек. Гордость, поддерживавшая ее в присутствии родни, вдруг куда-то исчезла, и Эмили почувствовала, что сейчас расплачется. Она направилась прямо к закрытой двери в дальнем конце гостиной, открыла ее и вошла. Гроб отца стоял в центре маленькой комнаты, раньше служившей ему спальней. Он был убран цветами — Марри и здесь, как во всем остальном, сделали, что следовало. Огромный якорь из белых роз, привезенный дядей Уоллисом, стоял вертикально, словно с вызовом, на маленьком столике в изголовье. Эмили не видела лица папы: его закрывал букет белых, с тяжелым запахом, гиацинтов, лежавший на стеклянной крышке гроба, а отодвинуть его она не осмелилась. Она свернулась клубочком на полу и прижалась щекой к гладкой стенке гроба. Там Марри и нашли ее спящей, когда вернулись в гостиную после ужина. Тетя Лора подняла ее и сказала:
— Пойду уложу бедняжку в постель… она совсем обессилела.
Эмили открыла глаза и сонно огляделась.
— Можно мне взять с собой Майка?
— Кто такой Майк?
— Мой кот… мой большой серый кот.
— Кот! — воскликнула тетя Элизабет возмущенно. — Ты не должна держать кошку в спальне!
— Почему бы нет… только один раз? — просительно сказала тетя Лора.
— Нет и нет! — заявила тетя Элизабет. — Кошка в спальном помещении — это абсолютно негигиенично. Лора, ты меня удивляешь! Отведи девочку наверх, уложи в постель и проследи, чтобы она была хорошо укрыта. Ночь холодная… но чтобы я больше не слышала о кошках в спальне.
— Майк — очень чистоплотный кот, — сказала Эмили. — Он сам умывается… каждый день.
— Отведи ее в постель, Лора! — распорядилась тетя Элизабет, игнорируя заявление Эмили.
Тетя Лора кротко уступила. Она отвела Эмили наверх, помогла ей раздеться, уложила в постель и заботливо подоткнула вокруг нее одеяло. Эмили была совсем сонной. Но, уже засыпая, она вдруг почувствовала что-то мягкое, теплое, мурлыкающее и дружеское, свернувшееся у ее плеча: тетя Лора тайком пробралась вниз, нашла Майка и принесла его наверх. Тетя Элизабет ничего не узнала об этом, а Эллен Грин не осмелилась возражать… разве Лора не принадлежала к числу гордых Марри из Молодого Месяца?
Глава 4
Тайный семейный совет
На следующее утро Эмили проснулась, когда было уже совсем светло. Через ее маленькое, ничем не занавешенное окно в комнату вливалось сияние восходящего солнца, и лишь одна бледная, белая звезда все еще медлила в хрустально-зеленом небе над Петушиной Сосной. Свежий, душистый ветерок с лужайки порхал вокруг низких свесов крыши. Эллен Грин спала на большой кровати и сладко похрапывала во сне. Если не считать этого звука, в маленьком домике царила полная тишина. Это был тот самый удобный случай, которого так ждала Эмили.
Она очень осторожно выбралась из кроватки, на цыпочках пробежала к двери и открыла ее. Майк, который лежал, свернувшись клубочком, на коврике посреди комнаты, встал и последовал за ней, потираясь теплыми боками о ее озябшие ноги. Чувствуя себя в чем-то немного виноватой, она бесшумно спускалась по голым ступенькам темной лестницы. Как скрипят половицы… они наверняка разбудят всех в доме! Но никто не появился, и, пробравшись вниз, Эмили тихонько проскользнула в гостиную, где с глубоким вздохом облегчения закрыла за собой дверь. Затем она, почти бегом, бросилась к другой двери.
Букет тети Рут все еще закрывал стеклянную крышку гроба. Эмили, поджав губы, что придало ее лицу странное сходство с лицом тети Элизабет, взяла цветы и положила их на пол.
— О, папа… папа! — прошептала она, прижав руку к горлу чтобы удержать что-то рвущееся из груди. Она стояла там, маленькая, дрожащая, в белой ночной рубашке, и смотрела на отца. Ей предстояло проститься с ним в последний раз именно сейчас; она должна сделать это, пока они наедине… она не станет прощаться с ним в присутствии всех этих Марри.
Папа выглядел таким красивым. Все морщинки, оставленные гримасой боли на его лице, исчезли: оно казалось почти юношеским, если не считать серебристых прядей надо лбом. И он даже чуть-чуть улыбался — такой славной, утонченной, мудрой улыбкой, как будто вдруг открыл для себя что-то прелестное, неожиданное и удивительное. Она видела немало хороших улыбок на его лице при жизни, но такой — никогда.
— Папа, я не заплакала перед ними, — прошептала она. — Я уверена, что Старров не опозорила. То, что я не пожала руку тете Рут, Старров не позорит, правда? Ведь она на самом деле совсем не хотела, чтобы я… ах, папа, думаю, я никому из них не понравилась… разве только, может быть, тете Лоре… чуть-чуть. А теперь я должна немного поплакать, папа, потому что не могу бороться со слезами все время.
Прижавшись лицом к холодной стеклянной крышке гроба, она зарыдала — горько, но коротко. Нужно было попрощаться с ним до того, как кто-нибудь застанет ее здесь. Подняв голову, она остановила долгий и серьезный взгляд на родных чертах.
— До свидания, самый дорогой и любимый, — прошептала она сдавленно и, смахнув слезы, застилавшие глаза, водрузила на место букет тети Рут, который навсегда скрыл от нее папино лицо. Затем она выскользнула за порог с намерением поскорее вернуться в свою комнату, но чуть не налетела на кузена Джимми, который сидел на стуле под самой дверью, закутавшись в огромный, клетчатый халат, и гладил Майка.
— Тс-с-с! — шепнул он, поглаживая ее по плечу. — Я слышал, как ты спустилась, и пошел за тобой. Уж я-то знал, что ты собираешься делать, и сел здесь, чтобы не впустить никого из них — на случай, если бы вдруг кто-нибудь явился следом за тобой. Вот, возьми-ка это и беги в постель, киска.
«Это» оказалось кулечком мятных леденцов. Эмили стиснула его в руке и убежала, пристыженная тем, что кузен Джимми видел ее в ночной рубашке. Она терпеть не могла мятных леденцов и никогда их не ела, но то, что кузен Джимми Марри проявил к ней такое внимание, вызвало в ее сердце трепет восторга. А еще он назвал ее «киской» — это ей понравилось. Прежде она боялась, что никто никогда уже не назовет ее никаким ласкательным именем. У папы для нее их было так много: «любимая» и «прелесть», и «крошка моя», и «драгоценная малютка», и «сладенькая» и «эльфенок». Для каждого настроения у него было особое ласкательное имя, и она любила их все. Что же до кузена Джимми, то он, несомненно, был очень милым. Если у него чего-либо и не хватало, то явно не душевного тепла. Она была так благодарна ему, что, благополучно оказавшись снова в постели, заставила себя проглотить один из леденцов, хотя на это ей потребовалась вся ее сила воли.
Похороны состоялись в тот же день, еще до обеда. Впервые уединенный маленький домик в низине заполнился людьми. Гроб перенесли в гостиную, и Марри — самые близкие покойному люди из всех присутствовавших — расселись, чопорно и благопристойно, вокруг него, и среди них — Эмили, бледная и напряженная, в своем черном платье. Она сидела между тетей Элизабет и дядей Уоллисом и не смела шевельнуться. Никто из Старров на похоронах не присутствовал: ни одного из родственников ее отца уже не было в живых. Жители Мейвуда подходили и смотрели в его мертвое лицо с бесцеремонностью и дерзким любопытством, каких никогда не позволяли себе при его жизни. Эмили раздражало, что они так смотрят на ее отца. Они не имели на это никакого права… они никогда не относились к нему дружески, пока он был жив… они отзывались о нем грубо и жестоко… Эллен Грин иногда передавала их слова… Эмили ранил каждый взгляд, брошенный ими на ее отца; но она старалась не подавать вида и сидела совершенно неподвижно. Тетя Рут сказала потом, что никогда не видела ребенка, столь абсолютно лишенного всех естественных чувств.
Когда заупокойная служба кончилась, Марри поднялись и промаршировали вокруг гроба, чтобы, как полагается, в последний раз взглянуть на покойника. Тетя Элизабет взяла Эмили за руку и хотела потянуть за собой, чтобы та прошла вместе с ними, но Эмили попятилась и отрицательно замотала головой. Она уже попрощалась с ним. В первое мгновение показалось, что тетя Элизабет будет настаивать, но затем она с мрачным видом прошествовала вперед одна — настоящая Марри, с головы до ног. На похоронах не должно быть никакой неприличной сцены.
Дугласа Старра предстояло отвезти в Шарлоттаун, чтобы похоронить рядом с женой. Все Марри направлялись туда, но Эмили оставили в Мейвуде. Она смотрела вслед похоронной процессии, которая медленно, извиваясь, поднималась по длинному зеленому холму, под начинавшим накрапывать серым дождиком. Эмили была рада, что идет дождь; она не раз слышала от Эллен Грин: «Счастлив тот покойник, которого окропит дождем», — и было приятнее смотреть, как папа уходит в эту мягкую, добрую серую дымку, чем если бы он исчезал в сверкающем, смеющемся солнечном свете.
