А ведь ему, наверное, лет двадцать!
— Вот видишь, у тебя уже поклонники, — сказала Наташа и засмеялась.
Мне вдруг стало так радостно, что захотелось её обнять! А потом вскочить на ноги и ехать стоя, и махать руками прохожим, а ещё петь — чтобы совсем как в каком-нибудь американском клипе!
Наверное, Наташа это почувствовала, потому что она прибавила газу и врубила на полную громкость музыку.
По сторонам замелькали машины, деревья, люди, дома. Я ехала и смотрела на себя в зеркало. И не узнавала себя.
* * *
— Лиза, а когда мы умрём?
— Каждый умирает тогда, когда должен.
— Но ты же сама говоришь, что мы никому ничего не должны.
— Значит, мы не умрём никогда.
Бабушка планирует залезть в хрустальный гроб, как принцесса, и уснуть там где-то на сто лет. Когда люди, у которых хранится ключ от гроба, умрут, Лиза наконец сможет ото всех отдохнуть.
Баба Лиза собирается жить вечно. А для этого нужно много сил.
* * *
— Что это такое, а? Откуда все эти вещи?
— Мы ездили по магазинам…
— Мы? Кто это «мы», позволь полюбопытствовать?
— Мы с Наташей. С Натальей Юрьевной.
У мамы глаза становятся узкими щёлками, как у покойного Жозефины.
— Так-так… — тянет она. — И что, вот эту мерзость на твоей голове тоже Наталья Юрьевна устроила?
— Это не мерзость! Это тренд сезона, ты не понимаешь.
— Ну, конечно, мать у тебя глупая, совсем ничего не понимает! Ты хоть знаешь, что от краски волосы выпадают?
— Это в твоей молодости они выпадали, а теперь есть специальные краски, щадящие. Они и седину закрашивают.
Мама нервно касается рукой своих волос. Потом она берёт мои пакеты и вытряхивает их содержимое на диван. Вниз беззвучно сыплются юбки, платья, колготки, красивое нижнее бельё… — листопад в тихую безветренную погоду.
— А ты, я смотрю, не теряешься — прибарахлилась. Не совестно тебе подачки от этой… принимать? — мама осекается.
— Нет, не совестно, — отчеканиваю я. — И это не её подачки, это куплено на папины деньги. Это подарок к новому учебному году.
— Серьёзно? — ухмыляется мама. — А я-то наивно полагала, что к новому учебному году тетради с учебниками принято покупать, а не тряпки.
— Мам, может, хватит уже? — кажется, сейчас самое время побыть сахарочком. Я прижимаюсь к маме и целую её в щёку, но это не действует.
— Слушай внимательно, дорогая моя: если я ещё раз услышу, что ты проводишь время с этой… с Натальей Юрьевной… я не знаю, что я с тобой сделаю. О чём ты только думаешь? Через три дня ты идёшь в новую школу! Значит так, с завтрашнего дня ты никуда не выходишь. Ты сидишь дома и занимаешься английским. Вон учебники, я принесла.
— Мама!
— Скажу Глафире Леопольдовне, чтобы проверяла тебя каждый час.
И я молчу. Я повинуюсь. Я понимаю, что никакие слова сейчас не подействуют и не помогут. Мама уже даже не батон, она кирпич, кремень, железобетонная конструкция! Её не прошибёшь ни слезами, ни из ручного гранатомета.
— А барахло отдашь назад. И смой с головы эту пакость, а то я сама это сделаю.
Господи, как же она мне осточертела.
* * *
Я сбежала из дома.
Всего на часочек, когда баба Глаша уснула.
Я сижу на берегу и жду мою Морскую птицу.
— Собачкин, разве ты несчастна? — спросит меня баба Лиза.
— Я не знаю. Иногда я очень счастлива. Особенно теперь, когда появился папа. А иногда… Понимаешь, это всё из-за мамы…
— Да-да…
— Мне очень хочется, чтобы она тоже была счастливой. Потому, что не бывает так, что один человек счастлив, а другой — нет, если они живут вместе, в одном доме. Если они одна семья. Вернее, так не должно быть. Понимаешь?
— Понимаю.
Я открываю альбом и рисую дом. Трёхэтажный, с красной фигурной крышей и дымоходами — как у папы. На пороге дома стоим мы: я, папа, мама и баба Лиза.
— Пожалуйста, Морская птица, сделай так! Ну, пожалуйста!
Глава 8
Историк после обеда
Сегодня первое сентября.
На мне новая школьная форма: чёрная плиссированная юбка, белая рубашка, бордовый галстук и жилет. А на жилете золотыми и серебряными нитками вышит герб нашей школы — два совёнка в четырёхугольных шапках и раскрытая книга. Почти как в Хогвартсе, обалдеть! Всё это мне ужасно идёт, особенно с новой причёской. Только немного жарко, хотя всё лёгкое. Видели бы меня сейчас наши девчонки — закачались! А Федоренка бы точно рухнула.
В школу меня привёз папа. Мама занята — у неё тоже линейка. Я сижу в папиной крутой тачке с огромным букетом бордовых роз — это для учительницы. Она настоящая англичанка, представляете?
Я думала, меня одну на машине привезут. Даже просила папу во двор не заезжать — неудобно как-то. Но нет. Машины подъезжали одна за другой, и из них вылезали дети — малышня и старшеклассники. Кто-то из них мои будущие одноклассники. Скорее бы со всеми познакомиться!
При этой мысли сердце у меня куда-то проваливается, а потом вдруг начинает стучать в разных местах: в руках, ногах, в животе, в голове, в ушах… Конечно, оно всё время внутри стучит, но сейчас оно стучит слышно. Меня распирает от страшного любопытства или даже от любопытного страха — не знаю, как выразить. А в горле щекотно, как после долгих слёз.
— Ну что? Как настроение? — спрашивает папа. Он смотрит на меня с хитрым прищуром, как леопард, и, кажется, мною гордится. Ещё бы! Ведь у него такая взрослая дочь — уже в седьмой класс перешла!
— Настроение отличное! — говорю.
— Вот и здорово. Ну ладно, давай — вперёд и с песней! Водитель тебя заберёт после пятого урока.
— Может, не надо? Я сама — тут же совсем близко, — говорю я, думая о том, что за мной вполне может прийти мама — с проверкой. С неё станется, если, конечно, успеет.
— Ну, как знаешь. Всё, пока, удачи! Погоди-ка, совсем забыл…
Он шарит по карманам и вдруг вынимает новенький смартик.
— Держи, это тебе. Пользоваться умеешь?
Пользоваться? У меня раньше был телефон — с чёрно-белым экраном, ещё мамин старый, но я его в речке случайно утопила… А тут сразу целый смартфон!
Папа всё понимает без слов.
— Вот тут инструкция на русском, разберёшься?
— Угу, — киваю я. — Спасибо, папа.
Он вдруг берёт и целует меня в макушку. Он целовал меня так давно, в детстве — я сразу вспомнила.
Кровь бросается мне в щёки. Кажется, я первый раз назвала его папой.
— Пока! — говорю я и выскакиваю из машины.
* * *
— Дорогие ребята! Сегодня замечательный день! Начало нового учебного года… — торжественно говорит женщина в красном костюме.
Она вся большая и круглая, и в этом костюме похожа на томат в собственном соку. Это директриса. У неё такой занудный голос, что впору повеситься. Я сразу перестаю слушать и оглядываюсь по сторонам.
На линейке почти вся школа, кроме младшеклассников. Седьмой «А» — это наши. Я начинаю считать в уме: один, два, три, четыре… Двенадцать девчонок и девять мальчишек. Почти поровну. Они все внимательно слушают директрису. Вернее, только делают вид, что слушают. У кого-то в ушах провода, кто-то тихонько болтает по телефону. А один парень — он в серёжках! — пустил по ряду записку. Все по очереди читают и беззвучно смеются.
— …Должны помнить, какая на вас лежит колоссальная ответственность! Перед родителями, учителями, перед собой, в конце концов! Но прежде всего — перед своей Родиной! Далеко не каждому выпала такая честь — учиться в нашей школе. В недалёком будущем вы станете лицом своей страны. Вы будете представлять Россию в зарубежных странах и даже на других континентах! Помните о том, что за вами стоят люди, которые вкладывают в вас…
— Заладила: родина-родина! Да я слова по-русски не скажу, когда свалю к папочке в Лондон, — довольно громко шепчет девочка с длинными волнистыми волосами.
Если бы не розовые прядки, она была бы вылитой русалкой. Лицо девочки мне кажется знакомым.
— Держи! — кто-то суёт мне в руку записку.
— Спасибо, — говорю я и разворачиваю листок в клеточку.
«Hey newbie! How about a quick snog?[3]».
Я не понимаю, что это значит, но судя по лицам одноклассников, — какая-то пошлость.
Я вспыхиваю. Они разглядывают меня с любопытством — особенно девчонки, парни снова ржут. А Русалка что-то шепчет на ухо своей подружке с угольками вместо глаз.
— …Выпускники нашей школы — это наша гордость, наша элита, не побоюсь этого слова…
Вспомнила, где я её видела, эту Русалку. На пляже. Она меня ещё овцой обозвала.
* * *
— Познакомьтесь, ребята, это Валентина Фомина, наша новая ученица, — говорит классная на чистом английском.
