— Зашел проститься, выписывают, — сказал он, рассматривая Марфеньку, лежавшую в гипсовой «кроватке».
У него были веселые блестящие карие глаза, в глубине которых притаилось бешенство. Высокий, жилистый, сильный, рукава болтаются, как подрезанные крылья.
Христина ушла в город за вишнями.
— Заново нам с тобой придется учиться жить… — сказал он сурово. — Первой-то жизни увидели краешек, даже не догадались, что это и было счастье… А другая — долгая — трудной будет. Ты, Марфа, хоть подвиг совершила, про тебя вон в «Комсомольской правде» писали. За подвиг, наверное, не так обидно расплачиваться, а я… Совсем по-дурному. Выпимши был… у братухи свадьба. А тут ночная смена. Перед рассветом так спать захотелось, прямо клевал носом. Вот и сунул обе руки под молот — сам не помню как.
— А ты от кого узнал… насчет меня? — небрежно поинтересовалась Марфенька.
— Докторица же, Раиса Иосифовна, меня и утешала. Ты, говорит, хоть передвигаться можешь, а злишься, ропщешь на судьбу и на людей, а Марфенька Оленева никогда не сможет ходить, а ей всего девятнадцать лет, и как бодра. В пример, значит, тебя ставила… А что ты так побледнела? Гм! Может, ты еще не знала?
— Догадывалась! — коротко ответила Марфенька внезапно охрипшим голосом.
— Значит, это я первый ляпнул… Тогда прости. Эка я парень нескладный какой… Идти надо. А поцеловать тебя на прощанье можно?
— Можно.
Парень поцеловал ее в щеку и ушел навсегда. Больше она его никогда в жизни не видела.
Христина возвратилась оживленная, раскрасневшаяся, потная: на улице было очень жарко. Принесла вишни, помидоры, сливы, шоколадные вафли, пирожное.
— Звонил Евгений Петрович, сегодня зайдут с Миррой Павловной, — сообщила она.
Пришли сразу Оленев с женой и Любовь Даниловна с мужем — встретились случайно в вестибюле. Было шесть часов вечера, день неприемный, но для таких высоких гостей главный врач всегда делал исключение.
В небольшой палате стало тесно, шумно, запахло дорогими духами и табаком.
— Ой, сколько родителей сразу! — всплеснула Марфенька руками.
Христина хотела выйти, но Евгений Петрович убедительно попросил ее остаться.
Улыбающаяся санитарка принесла еще стульев, и все кое-как расселись. Христина забилась в уголок за Марфенькиным изголовьем.
«Похоже, будет семейный совет по поводу «куда меня девать», — подумала Марфенька, с любопытством разглядывая неожиданных гостей. Режиссер заговорщически подмигнул ей.
Любовь Даниловна выглядела, как всегда, молодой и красивой, осанка, как у королевы (оперной), особенно когда она взглядывала на Мирру. А Мирра почему-то «облиняла» в последнее время, на лице появились коричневые пятна.
Все по очереди поцеловали Марфеньку, высыпали на постель и на тумбочку подарки, осведомились о здоровье и самочувствии.
— Хорошо! — весело ответила Марфенька. («Очень плохо, хуже некуда быть…») — Скоро буду ходить, — лукаво добавила она.
Одна Мирра не отвела глаз — ей, впрочем, было все безразлично. Евгений Петрович закашлялся.
— Это будет не скоро. Кха, кха! Сегодня мне звонил главврач… Христине Савельевне больше нельзя здесь уже оставаться: ждут комиссию, неловко. Еще месяца два-три, и Марфеньку выпишут… В больнице ведь не держат хроников, то есть, кха, она дома еще будет долечиваться. Надо посоветоваться. Хорошо, что как раз и Любочка… Любовь Даниловна здесь. Необходимо обсудить.
— Что же обсуждать? — пожала своими точеными плечами Любовь Даниловна. — У нас ведь не шесть комнат… Кстати, Женя, как тебе удалось так удачно устроить с квартирой? — Поменялся с соседями Мирры, потом пробили дверь, — с довольной улыбкой пояснил Оленев, но тут же лицо его приняло строго-серьезное выражение. — Так вот, товарищи, я продолжаю… Конечно, Марфенька — мое любимое дитя, я ее воспитал, больше ведь никому не было дела, возложили на меня. Теперь, когда случилось несчастье, кроме меня… Кха! Марфеньку придется брать мне. Мирра тоже не возражает.
— Геня может отдать Марочке любую комнату, — тихо, но очень отчетливо сказала Мирра.
— Дело в том, кто будет за ней ухаживать. Вот почему я пригласил Христину Савельевну остаться. — Оленев мельком взглянул в горящие глаза Марфеньки и повернулся к Христине. — Я надеюсь, Христина Савельевна, что вы не бросите нас в таком положении? Кха! Просто в безвыходном… Моя дочь столько для вас сделала… Я положу вам шестьсот рублей в месяц… Это почти ваша зарплата в баллонном цехе. И вы… — кха! — будете вести хозяйство и ухаживать за Марфенькой. Кха! За Марой… Вы согласны, Христина Савельевна?
— Я не знаю планов Марфеньки… Как она скажет, так я и сделаю, — ответила торопливо Христина.
— Этого никогда не будет! — отчеканила Марфенька.
Щеки ее зарделись, черные глаза сузились. Она попыталась подняться выше, но никак не могла подтянуться.
Христина поспешно подсунула ей под плечи вторую подушку, со своей кровати.
— Что не будет? — с недоумением уставился на нее Евгений Петрович.
— Христина никогда уже не будет домработницей, Это прошлое, которое необратимо — по счастью! Христина уедет обратно в обсерваторию и станет работать в баллонном цехе. Место оставлено за ней: Мальшет обещал мне!
— Но кто же тогда будет за тобой ухаживать?
— Не знаю. Сдайте меня в инвалидный дом. Но Христина никогда уже не пойдет в домработницы! Это так же невозможно, как если бы предложили поступить в домработницы Мирре Павловне.
— Марфенька, ты грубишь!.. Конечно, больная, нервная, но все же…
— Я совсем не нервная! И я не грублю! Видишь ли, папа, единственное, что я сделала хорошего в жизни, — это однажды помогла хорошему человеку. Больше я ничего не сделала — не успела… И если Христина любит и уважает меня хоть немножко, она сделает так, что я буду гордиться ею. Христина, ты понимаешь меня?
— Я понимаю… Как же я смогу тебя оставить? — прошептала Христина и отвернулась, скрывая навернувшиеся слезы.
— Но как же тогда быть с тобой? — начал было Оленев.
— Не будем больше возвращаться к этой теме, — непреклонно отчеканила Марфенька.
Обескураженные родители скоро удалились. Виктор Алексеевич, расстроенный — ему было жаль Марфеньку, которую он искренне любил, — шепнул ей, прощаясь, чтоб она не унывала.
— Меньше слушай врачей, я уверен, что ты будешь скоро ходить! — добавил он, целуя ее.
— Как я смогу жить без тебя! — настойчиво спросила Христина, когда они остались одни. — Почему ты меня прогоняешь?
— Так это не я прогоняю, а главный врач!
— Я пойду к нему и попрошусь в санитарки! — воскликнула Христина. — Им как раз нужны санитарки, я видела объявление. Тогда я постоянно буду при тебе.
Марфенька рассмеялась, очень довольная.
— Сядь. Не надо мне такой жертвы. Ведь ты будешь тосковать по обсерватории… по Мальшету. Ты нашла там себя, разве не так? Ведь тебе не хватает этих людей, ты с ними уже сработалась? Правда?
— Не хватает… — честно призналась Христина. — Такие хорошие люди: Васса Кузьминична, Лизочка, электрик Гриша, Давид Ларионович… Но ты мне дороже всех, и ты… хвораешь. А разве я тебе не нужна?
Марфенька улыбнулась, просияв:
— Конечно, нужна! Страшно даже подумать: вдруг тебя не было бы совсем… Слушай, Христина, я решила. Ты поедешь домой, на Каспий, и будешь работать как работала, давно пора, так можно потерять место. Я постараюсь подлечить себя, а потом… Ты слушаешь? Ну, чего ты плачешь? — Как я оставлю тебя одну? — всхлипнула Христина. Сердце ее, что называется, надрывалось от жалости к Марфеньке.
— Не плачь! Ты слушай… Меня здесь долго не продержат, не беспокойся!.. Ведь я хроник… Слышала, папа проговорился. А когда меня выпишут, я тебе телеграфирую, и ты приедешь за мной. Не идти же мне действительно в инвалидный дом или к этой… Мирре. Придется тебе уж… за мной ухаживать.
— Марфенька! — смеясь и плача, Христина обняла ее.
— Примешь меня к себе? — строго спросила Марфенька. — Примешь, да?
— Марфенька!
— Да, да, я знаю, что никто не будет мне так рад, как ты… Но ты еще молодая женщина и можешь выйти замуж… И тогда я буду помехой… Но я что-нибудь придумаю, Христя!
— Я никогда не выйду замуж, — сказала Христина.
— Не будем загадывать далеко, а пока я поживу у тебя… Кто-то должен меня принять?… Вот какое… Ну ничего, ты не расстраивайся, Христина. Я непременно что-нибудь придумаю. Какой-нибудь выход. И ты меня не жалей. Я сильная, даже если перебиты какие-то там позвонки.
— Почему же все-таки случилась авария? — в сотый раз спросила Христина.
— Тень от облака… От солнца — сразу в тень. Даже аэростат не выдержал, — непонятно сказала Марфенька.
