Ребята разгребли траву, вытащили железные тавра, забросили их в кустарник и снова спрятались за скалой.
Огороженная площадка была видна, как на ладони. Ждать пришлось долго. Наконец, послышался топот приближающихся лошадей, и табун голов в пятнадцать стремительно влетел на площадку и заметался по загону. Не отставая, следом за табуном на рыжем жеребце вихрем пронесся Евстигней, и, спрыгнув на ходу с лошади, кинулся к пролету, и задернул жерди. Табун оказался в ловушке.
На взмыленных конях примчались Яжнай и Чугунный. Хлопая бичами, они сгрудили табун посередине загона. Это были молодые — до двух-трех лет, — сытые, не знавшие узды, полудикие кони. Их вожак храпел, бил копытами землю и злобно скалил зубы на суетившихся людей.
Кирик вздрогнул. Ему показалось, что табунный вожак — жеребец Темира: та же буланая масть, та же длинная челка и грива. Заныло сердце.
Яжнай размотал один конец аркана и набросил его на ближайшую лошадь. Брыкаясь, конь то поднимался на дыбы, то падал на землю, но чем сильнее он бился, тем туже стягивала веревка его шею.
— Неси тавро! — крикнул Евстигней Ивану.
Топая, как медведь, Иван направился к, лиственнице. Пошарил рукой в траве и раскрыл в изумлении глаза. Тавра не было.
— Ну, что ты там возишься? — крикнул Зотников.
— Тавров нет, — прохрипел Чугунный простуженным голосом.
— Как нет? Обоих? — встревоженный Зотников подошел к Ивану.
— Обоих, — подтвердил тот и заскреб затылок.
— Что за оказия! — пробормотал Зотников и оглянулся воровски. — Яжнай, пойди-ка сюда! Тавра пропали.
Яжнай испуганно уставился своим единственным глазом на Зотникова.
— Ну просто диво берет, кто мог быть! Ежели алтайцы, то они бы разворотили загородку. — Евстигней трусливо оглянулся и зашагал по поляне. — Остается, пожалуй, одно: ехать в Тюдралу и заказывать новое тавро.
— А с лошадьми как? — спросил Чугунный.
— Ты оставайся здесь, карауль. К утру вернемся, — ответил хозяин.
Евстигней и Яжнай уехали. Сумрак сгущался. В ложбине стало темно. Иван развел костер и, изредка поглядывая на притихших лошадей, начал дремать.
Кирик зашептал на ухо Яньке:
— Надо выпустить из загона лошадей.
— А Чугунный?
— Подойдем к нему с двух сторон: ты с ружьем зайдешь с загона, а мы с Делбеком станем у пролета. Ты стреляй, а я сниму жердь и натравлю на лошадей собаку. Чугунный подумает, что на него напали беглые, ну и даст тягу.
Ребята спустились с горы. Кирик пополз к лошадям, а Янька с ружьем наготове осторожно направился к дремавшему у костра Ивану.
Прошло несколько минут. Раздался выстрел.
В тот же миг упала жердь и послышался свист.
Мимо ошалевшего от страха Ивана пронесся в темноте с громким лаем лохматый Делбек.
Лошади стояли тесной кучей, не двигаясь, с опаской поглядывали на незнакомую собаку. Напуганные вторым выстрелом, они шарахнулись на середину загона и, описав полукруг, помчались через открытый пролет в ночную темь Верхнего Яргола.
Чугунного у костра уже не было. Он бежал что есть духу и, запнувшись о какую-то корягу, упал в траву. Там и пролежал до рассвета.
Утром рассказывал Евстигнею:
— Как вы уехали, с вечера было тихо. Ночью слышу над головой: бах! Я не оробел. Вскочил. Слышу, упала жердь. Потом поднялся крик, шум, и опять — бах! Их, наверно, было человек десять. Что делать? Одному не совладать, ну и подался в лес…
Зотников сгреб бороду в большой кулак и переглянулся с Яжнаем.
— М-да, — промычал неопределенно заимщик. — Изгородь, колья надо убрать, кузницу отвезти домой.
Вскочив на лошадь, он подал Яжнаю знак следовать за собой.
* * *
Теньгинский волостной старшина Сапок Кульджинов устраивал праздник. На берегу реки, что протекала ниже стойбища, горели костры. Сапок не жалел баранов на угощение гостей. Из Онгудая прибыл полицейский пристав Огарков с тремя стражниками.
Приехал Евстигней Зотников со Степкой и Чугунным. Прискакал нарядно одетый Яжнай. Ожидали приезда бийского исправника Кайдалова.
Высланные на Чуйскую дорогу дозорные сообщили старшине, что исправник в сопровождении небольшого конвоя казаков спускается с перевала.
В двухэтажном доме, где помещалась волостная управа, засуетились. Вытащили цветные, украшенные причудливым монгольским орнаментом большие кошмы и разостлали от ворот к дому.
Простой народ толпился тесной кучей недалеко от управы. За пригорком показалась пыль.
— Дорогу! Дорогу! — размахивая нагайкой, кричал передний казак.
Показалась мягкая рессорная коляска, в которой сидел тучный исправник.
Пристав вытянулся в струнку. Сапок склонил перед гостем голову и сказал подобострастно:
— Пусть будет покрыто травой место, где ты ночуешь, пусть будет праздничным место, куда ты приходишь! Прошу в дом.
Из уважения к богатому хозяину Кайдалов приветствовал его по-алтайски и, не снимая лайковой перчатки, подал руку.
— Ну, как у тебя дела, Фрол Кузьмич? — повернулся он к приставу.
— Во вверенном мне участке все благополучно! — отрапортовал тот.
— А вот алтайцы жалуются, что кто-то коней у них таврит… Как они, эти самые конокрады, по-вашему называются? — обратился он к старшине.
— Урчылар, — ответил тот в смущении.
Стоявший рядом Яжнай побледнел и посмотрел в сторону Евстигнея. Зотников опустил глаза.
— Ну, так вот, — продолжал исправник, — этих самых урчыларов, как попадут, немедленно в бийский острог отправляй.
— Слушаю-с, ваше высокоблагородие! Будет исполнено! — козырнул Огарков.
— Ну, веди, хозяин, в дом, — обратился Кайдалов к Сапоку. — Посмотрю на праздник — и дальше в путь.
Несмотря на свою дородность, бай торопливо засеменил на кривых ногах к крутой лестнице дома.
Неожиданно дорогу знатному гостю преградил горбатый Кичиней и упал перед ним на колени:
— Я — Кичиней из Мендур-Сокона. У меня было три жеребенка. Теперь их нет. Чем буду жить?
— О чем он говорит? — брезгливо обратился Кайдалов к сопровождавшему его переводчику.
— Он говорит, что у него было три жеребенка, а теперь их нет.
— Ну!… — сдвинул брови исправник.
С мольбой в голосе Кичиней продолжал:
— Я видел одного из них в табуне Яжная. Жеребенок мой, но тавро чужое.
— Чье? — нетерпеливо спросил Кайдалов.
— Ваше высокоблагородие, разрешите доложить! — Пристав вытянулся перед исправником. — Этот алтаец не в своем уме. — И, повернувшись к Кичинею, крикнул: — Клевета!
Сапок снял шапку, опушенную мехом выдры, и поклонился Кайдалову.
— Да, этот человек не в своем уме, — указал он на Кичинея.
— А-а!.. — протянул неопределенно исправник и кивнул головой казаку.
Тот оттащил жалобщика в сторону.
— Мой мухортый[20] конь, мой мухортый конь! — И, обхватив голову руками, Кичиней затянул нараспев: — Кокый корон!
Конские состязания в Теньге начались с борьбы. Утром на небольшой площадке перед волостной управой стал собираться народ. Кайдалов с приставом сидели на венских стульях, которые привез из Улалы богатый Аргымай. Возле них на скамейках расположились Зотников со своим другом Яжнаем и местная знать. За спиной Евстигнея, в новой ситцевой рубахе и яловых сапогах, стоял Чугунный.
Сапок хлопнул в ладоши. На круг вышел борец, любимец теньгинского старшины Тужелей. Играя могучими мышцами рук, он оглядывал толпу.
— Есть борцы? — приподнимаясь с узорчатой кошмы, спросил Сапок.
Толпа молчала. Схватиться с известным силачом охотников пока не находилось.
— Есть борцы? — вторично спросил старшина и, не получив ответа, самодовольно погладил усы. — Боятся, — усмехнулся он, подмигнув исправнику, — трусят. Кто желает? — повторил Сапок свой вопрос.
Из толпы вышел молодой парень и, сбросив шубу, встал против Тужелея. Схватка была короткой. Ноги молодого борца мелькнули в воздухе, и он, охнув, упал на землю.
— Ловко! — довольный Сапок посмотрел на своих гостей.
— Есть борцы? — послышался насмешливый голос Аргымая.
— Есть! — на круг вышел Темир. — Есть! — Он поднял руку и легким шагом направился к Тужелею.
Противники схватились. Сделав несколько кругов, Темир неожиданно упал.
Раздались испуганные голоса. Но, падая, Темир успел упереться ногами в толстый живот Тужелея, и в тот же миг огромная туша знаменитого борца, перелетев через голову охотника, грохнулась на землю.
В толпе раздался гул одобрения. Сапок вскочил на ноги и, переваливаясь, точно утка, торопливо подошел к своему любимцу.
Темир, тяжело дыша, поднялся.
