Артемка хмыкнул.
— Он когда с Украины к нам приехал, его кто-то во дворе спросил: «Как вас зовут?» Отвечает «Микола». По-нашему Николай. И отчество похоже — Семенович. Ну мы его и прозвали Микулой Селяниновичем.
— Он не обижается?
— Зачем же? Микула Селянинович — хороший человек. Былинный богатырь.
В передней раздался звонок.
— Кто бы это? — заспешила мама.
Через несколько секунд скрипнула входная дверь и раздался веселый мамин голос:
— Николай Семенович! Милости просим, заходите!
— Пришел домой, — говорят, звонить вы прибегали… хвораете тут чего-то… — загудел в коридоре густой голос Коваля. — Дай, думаю, загляну. Может, помочь чем?
— Ничего не надо, — замахала мама руками. — Артемка вдруг затемпературил. Но был врач, все в порядке. А вот обедать с нами садитесь.
На пороге кухни возник Микула Селянинович.
— Ну, если не шутите, не откажусь.
— Какие шутки! Садитесь, я наливаю!
— Здравствуй, Артем. Что же ты, гражданин, летом — и вдруг простуда?
— Футбол мы гоняли, а потом я сразу два мороженых съел.
— Футбол гоняли! — В голосе Коваля послышались нотки сожаления.
Артемка насторожился:
— А что, нельзя?
— Да нет, почему же. Футбол тоже занятие, особенно если время девать некуда.
— Мы же не весь день.
— Еще бы весь! — Коваль внимательно присмотрелся к Артемке. — Тебе сколько лет?
— Четырнадцать.
— Ну что ж, возраст солидный.
Артемка засмеялся:
— Солидный! Скажете тоже…
— А что? Из пеленок ты уже вырос. И давно. Восьмой класс заканчиваешь — вполне взрослый человек. После восьмого что делать будешь, решил?
Артемка пожал плечами.
— Не знаю… Наверно, в девятом учиться буду.
Николай Семенович посмотрел на него, прищурился.
— Ну что ж, почему не поучиться. Тем более что учение в нашей стране бесплатное. Мама тебя оденет и прокормит.
— Вы что, Николай Семенович, — испуганно проговорила Артемкина мама. — Конечно, прокормлю. Как же иначе? Артемка мне сын…
— Да я ничего, ничего… Просто мысли иногда приходят. Сейчас вот много пишут об акселерации… Процесс такой будто происходит: дети быстрей растут, развиваются. А мне иногда кажется, что, наоборот, задерживаются они нынче в своем созревании.
— Ну что вы!
— В чем-то они, может, и действительно обошли нас, четырнадцатилетних. Что ж удивительного — жизненные условия-то как улучшились! А вот чувство ответственности… Оно приходит к нынешним молодым иногда поздно. Очень поздно. Парню уже двадцать, а он все еще деточка, все еще мамуленькин сынуленька. И родители вроде не видят, не понимают. Балуют его, тряпочки всякие покупают. Рубашечки одна другой чуднее, курточки с лохмотьями…
— С бахромой, — поправил Артемка.
— Ну, с бахромой, — согласился Николай Семенович, — только чтобы цветастее других был одет. Пусть смешнее всех в городе, зато цветастее, не как все. А что дураком растет, грамоту одолеть не может, работать не хочет — не беда, прокормим! Вот и ходит такой нестриженый балбес, бренчит на гитаре. Все дали ему родители, только любви к труду, который человека человеком сделал, привить не сумели. Потом плачут: «И в кого он у нас таким уродился?»
— Но Артемка вроде не такой, — возразила мама.
— Да разве я про него! Я вообще…
— А вы, Николай Семенович, — Артемка лукаво смотрел Ковалю в глаза, — разве, когда вам четырнадцать было, не гоняли футбол, не играли на гитаре?
— Тогда не гитары, гармошки были в моде, — с улыбкой вставила мама.
— Ну, играл, — мотнул головой Николай Семенович, — Но я в четырнадцать-то лет и другое знал, не только гармошку. Я в четырнадцать лет семью из шести ртов кормил.
— В четырнадцать? — не поверил Артемка.
— Вам это странно слышать. Я же говорю, вы в свои четырнадцать — дети, несмышленыши. А мы часто опорой семьи были. Вот ты, Артем Скворцов, можешь представить, что через три года тебе дадут полк и ты будешь им командовать, распоряжаться судьбами людей?
Артемка засмеялся:
— Так же не бывает.
— Бывает. Семнадцатилетний Аркадий Гайдар как раз полком и командовал. Слышал ты, конечно, и про Олега Кошевого, и про пионеров-героев… А в тылу?.. Изможденные голодом девчонки и мальчишки, совсем дети, заменив родителей у станков, перекрывали нормы в несколько раз!
— Ну, это времена такие были, не дай бог… — махнула рукой мама.
— Да, времена… Вот и гляжу на нынешних наманикюренных парней. Думаю, сравниваю. Увижу такого вот лохматого с бахромой, и так неспокойно мне станет…
— Да не так уж их много, Николай Семенович! — возразила Артемкина мама. — Просто все эти лохматые да немытые глаза нам намозолили.
— Может, так оно и есть, — согласился Коваль. — Дикое всегда в глаза бросается.
Тут Артемка вспомнил про Акулу и обрадовался:
— Вот вы говорите, Николай Семенович, если патлатый да с цепочками на шее, так, значит, уж совсем пропащий. А Пашка Пантюхин на работу поступил! Слесарь пятого разряда.
— Кто это тебе сказал?
— Сам Пашка.
— Ну не сам, — вмешалась мама, — ты же говорил, что не видел его.
— Знакомый один встретился… рассказывал. — Артемка почувствовал, что краснеет. Но, кажется, никто ничего не заметил.
Коваль задумался.
— Ну что ж, — сказал он, — известие, в общем-то, приятное. Только вот…
— Что?
— На работу-то он, может, и в самом деле поступил, а насчет разряда… наврал.
— Наврал?
— Определенно. Ты знаешь, что такое пятый разряд? До него, братец, надо тянуться и тянуться. На какой завод Пашка поступил?
— Не говорит. Он от тетки своей прячется.
— Да-а… — выдохнул Коваль. — Степанида Кондратьевна — это тоже фрукт.
— Вот видите, — оживилась Артемкина мама, — а ведь она не Артемкино поколение и даже не мое — ваше!
— Что ж… — Николай Семенович отодвинул тарелку, — В семье не без урода. Худой человек Пантюхина. Это верно. Племянника тунеядцем пыталась сделать — сбежал. Теперь внука себе выхлопотала.
— Внука?
— Вчера вечером встретил. Ведет парнишку с вокзала. Она же скрытная, так и не понял: что-то с его родителями случилось.
— Видно, сын Степанидиной дочери.
— Без помощников она не может. Кто же ей корзины на базар таскать будет, кто станет там комедию ломать? Пакостная старуха! Надо бы как-нибудь за нее взяться. — Николай Семенович встал. — Спасибо за угощение!
— Да чего там! Какое угощение! — отмахнулась Артемкина мама. — На здоровье. Спасибо вам, что заглянули.
— Ты, Артем, не сердись, что я тебе тут всякие нравоучения читал. Вреда от них не будет. А только мне кажется, что восьмой класс — то самое время, когда человек должен всерьез задуматься о жизни, о своем будущем. Да и не только о своем.
— Я подумаю, — неуверенно пообещал Артемка.
— Слушай! А что, если прихвачу я тебя как-нибудь на свой завод, а? Вроде экскурсию устроим. Походишь, поглядишь. Ты же в заводских цехах не был.
— Не был.
— Ну как же так! Вот надумаешь ты, к примеру, рабочим стать, а какое у тебя об этой профессии представление? Никакого! Ты ведь даже не знаешь, что делает на заводе твоя мать!
— Знаю. Крановщицей работает.
— А что за профессия — крановщица?
— Крановщица — это…
— То-то же! Ну, решено. Заберу я тебя как-нибудь с собой. А пока — поправляйся. — И Коваль протянул Артемке свою широченную и сильную руку.
Артемка допивал компот, мама убирала со стола. Они молчали. Наконец Артемка сказал:
— Интересно… Я вообще-то не люблю, когда мне нравоучения читают, а вот на Микулу Селяниновича никогда не обижаюсь. Почему это?
— Потому что сам он человек замечательный. Работает на совесть, никто никогда не видел, чтобы на работу он опоздал или прогулял, скажем… Вот и с других имеет право спросить. Любого лодыря устыдит. Любого пьяницу. У нас на него тоже никогда не обижаются. Крепкий он человек. Настоящий.
Мама замолчала. Задумалась. Артемка догадался о чем.
Он вспомнил, как однажды отец почему-то задержался. Уже Артемка навел порядок в комнате, уже мама накрыла на стол и нетерпеливо поглядывала на часы, а отца все не было. Они начали волноваться, но тут раздался звонок. Резкий, длинный.
Как всегда, отец принес с собой запах бензина, металла. Но в тот день в эти привычные запахи вплелся новый — незнакомый, неприятный…
Отец улыбался, но Артемке вдруг показалось, что улыбка у него какая-то… глупая.
Мама прислонилась к косяку и упавшим голосом проговорила:
— Толя, что с тобой?
— Я?.. — Я ничего… Понимаешь, у нас в автобазе у одного родился сын… Ну, обмыли.
Отец некрасиво кривил губы и все никак не мог сесть на стул, который стоял в прихожей. И Артемка вдруг с ужасом догадался: «Он пьян…»
