Появилась Валя. Пора на заседание месткома, к директору.
— Знаю, знаю. Иди, — кивнула головой Марина Осиповна.
Но как оставить Нину Михайловну? Скорее бы звонок с урока, и тогда училище наполнится веселыми голосами, шутками, выкриками, озабоченностью дежурных. А Семен этот дрянь. Действительно дрянь.
— Марина Осиповна, вы идите, — сказала Нина Михайловна. — Мне лучше. Спасибо. Я сама.
— Загляните к Эре Васильевне, а? — Да что такое, опять это дурацкое «а»? Совсем как у Вали.
Нина Михайловна чуть улыбнулась. Уголки ее губ раздвинулись в улыбке.
Нина Михайловна схватила трубку, набрала номер телефона школы, где недавно работала сама. Трубку сняла уборщица. Нина Михайловна с надеждой спросила:
— Моя дочь еще не пришла на занятия?
— Не пришла, — ответила уборщица. Потом подумала и добавила: — Игоря Вандышева тоже нет.
Нина Михайловна положила трубку. Игорь совсем не похож на Тосю. Первый и верный друг Али. И постоянный враг Семена. Семен его ненавидит. А кого он любит? Нина Михайловна вдруг как-то странно успокоилась. Потому что Игоря тоже не было на занятиях. «Братья Вандышевы, старший — такой спокойный, сильный, и младший — такой неспокойный, резкий, прозвище в школе Молекулярный Беспорядок, как вы мне сейчас нужны», — с нежностью подумала Нина Михайловна.
Потом встала и подошла к расписанию — нет ли сегодня на самом деле урока эстетики. Пускай что-нибудь о Фракии, о Микенах, о музее Прадо в Мадриде или о Ленинградском Эрмитаже.
Евгений Константинович Воротников проверял экспонаты в музее: как они разложены, не перепутаны ли подписи, даты, объяснения.
Училище уже затихло. Поздно. Ушли даже самые неуемные.
Евгению Константиновичу спешить некуда. Музей ему дорог не меньше, чем лаборатория электровозов. Если в лаборатории собрано все самое современное, нынешнее, чем Евгений Константинович занимается, то в музее — все прошлое Евгения Константиновича, прошлое железной дороги. И откуда что взялось! Ребята ходили и отыскивали старых железнодорожников — машинистов, кочегаров, проводников, сцепщиков, преподавателей школы. Собирали для музея документы, фотографии, предметы быта. Проникли в архив Министерства путей сообщения. Помог выпускник училища машинист Митя Грушков. Вон он, Митя, на фотографии среди выпускников своего года. Очень любил агитировать за железную дорогу. Приводил ребят из различных районов города. Мысливец напоминает Грушкова в юности, но отдаленно. Мысливцу не хватает Митиной увлеченности, горячности. А Тося Вандышев рожден для своего дела, в нем страсть, хотя внешне всегда сдержан, спокоен. И не очень стремится быть оратором. Тося замечательный командир группы и будет, без сомнения, замечательным руководителем на производстве. Его даже Никита Лиханов уважает. А ведь Никита — сущий бес. Хулиган.
Евгений Константинович включил тумблер на панели, и по рельсам двинулась модель паровоза ОВ. С керосиновыми лампами, кулисами, красными колесами впереди, «бегунками». Молодцы ребята, сделали. Чертежи, разметка, конечно, Феди Балина. Он рассчитает все что угодно и в любом масштабе…
В «овечке» было что-то от мальчишек. Что-то голенастое. В ее кулисах. Каждую машину, с которой мальчишки общаются, они невольно населяют собой, своим характером, своим отношением к ней. Машина становится их другом, товарищем.
«Овечка» двигается по рельсам и пыхтит. Посылает два длинных сигнала, когда начинает движение назад. Все, как в инструкции. Ну мудрецы!
Недалеко от паровоза висела фотография группы учащихся, среди них Юрий Матвеевич Рогов. Китель на нем каков! И фуражка! По тем временам писаной красоты. Сейчас в училище такой модник Дробиз.
Евгений Константинович брал в руки старые значки «Отличный путеец», удостоверения личности, эмблемы, пропуска в цех Московского электромеханического завода, на котором в сорок втором году учащиеся делали детали к реактивным снарядам для «катюш».
Паровоз ОВ продолжал потихоньку ходить взад и вперед, шипеть паром, двигать голенастыми кулисами, изредка моргать большими близорукими глазами.
Надо смотреть и смотреть, проверять. Сегодня остался и проверяет. Хотя знает, что остался он вовсе не для этого, а чтобы еще и еще раз побыть здесь пока что одному. Повспоминать. Вот он, первый выпуск электрификаторов из стен училища. Бравые ребята с прилизанными чубчиками и узенькими галстуками. А это что такое стоит? Металлический сундучок машиниста, рядом разложены инструменты из сундучка. Никита Лиханов! Неужели дал? Воротников ни с каким другим его не спутает. Должна быть глубокая царапина. Верно, вот царапина и цифра «132». Номер локомотива. И еще цифра — дата рождения у Никиты дочери. Верно. Имеется и эта цифра. Все верно.
Евгений Константинович подержал за железную ручку сундучок. От сундучка пахло паровозной топкой. Или выдумывает? Конечно, выдумывает. Ему даже кажется, что он чувствует огонь топки, слышит лязг лопаты, погружаемой в уголь, и сейчас уголь легко соскользнет с лопаты и полетит глубоко в топку, в огонь.
А кореш все-таки дал сундучок. Выпросили у него. Кто же, интересно? Тося Вандышев? Дробиз? Ефимочкин? Кто-то из них. Федя Балин к Лиханову даже не подойдет. Шмелев — тоже, после случая в цеху у выпрессовочного аппарата. Да многие ребята не подойдут. А может быть — сам Юрий Матвеевич?
Евгений Константинович отключил модель. Перестал шуметь пар, погасли керосиновые фонари. Погасло прошлое.
Поздно уже, пора домой.
Ефимочкин караулил трамвай. Он приходил на дальнюю от училища остановку, чтобы не было поблизости никого из знакомых, и ждал. Пока что Ефимочкина здесь видел один Тося. Но тут можно быть спокойным, полное молчание, никаких глупых шуточек. Не увидел бы кто-нибудь другой. Изведут.
Трамваи расплескивали колесами волны талого снега. Каждый раз люди на остановке отскакивали от приближающегося трамвая, хотя незачем было подходить близко, но все равно подходили. Ефимочкин тоже. Несмотря даже на то, что он-то ждал определенного трамвая, который водила Лиза Буканова, рыжая девушка.
Виталий входил в трамвай и занимал место поближе к кабине. Ехал до конечной остановки.
Когда он совершил свою поездку в первый раз, Лиза (то, что ее зовут Лизой, а фамилия Буканова, он узнал из информационной таблички) сделала вид, что не обратила на это внимания. Так полагается в подобных случаях, решил Ефимочкин. Во второй раз Лиза как будто узнала его. Виталий спросил, почему она не зайдет в училище? Все-таки смежные профессии. Она не отрицала, что профессии смежные. Но о том, чтобы зайти в училище, ничего не сказала.
Ефимочкин и Лиза на конечном пункте отмечали контрольное время, а потом вели трамвай в обратный путь: Лиза на водительском месте, Ефимочкин сзади, на сиденье для пассажиров.
Он ей сказал:
— Ты прилично водишь трамвай.
— Я научилась, — сказала Лиза.
Их разговоры состояли из таких отдельных фраз, которые можно было произносить в момент коротких передышек, когда Лиза не сидела за управлением: заряжала билетную кассу, протирала переднее стекло. Виталий обычно ездил в трамвае от двенадцати до часу дня. Двадцать минут уходило на обед, сорок минут он проводил в Лизином трамвае. Это значит днем. И еще вечером. Соответствующее время.
Лиза теперь подпоясывала свою куртку лаковым ремнем с красивой пряжкой.
Однажды она сказала Виталию:
— Путь ко мне долгий. Я не из здешней местности. Ты понял?
— Понял.
— Может, теперь сойдешь? Не люблю случайных попутчиков, — и глянула на него так, будто видит в первый раз.
«Недаром рыжая», — подумал Ефимочкин. Он и сам не без некоторого количества медных запятых у переносья. Признак настоящего характера, считал Ефимочкин. Иначе зачем природе метить таких людей огнем.
— Я терпелив, — сказал Виталий. — Обожду.
Был подобный, не очень складный, разговор и в трамвайном парке.
— Катайся, но сюда не приходи, — сказала Лиза.
— Почему?
— Не хочу разговоров.
— Ты такая?
— Да. Я такая.
— Наберусь еще терпения.
У них получалось как-то все наоборот: начинали с приятного знакомства, а двигались к тому, чтобы раззнакомиться. Но чем непреклоннее становилась Лиза Буканова, тем больше она нравилась Виталию. Ее простая «аптечная» прическа отражала сущность Лизы, ее нежелание украшать себя и свой характер. Только лакированный пояс, пожалуй, был единственным ее украшением.
Ребята засекли Ефимочкина. Лучковский немедленно скорчил глупейшую рожу — демаскировал влюбленного. Костя Зерчанинов постучал в стекло кабины и начал что-то изображать на пальцах. Короче говоря, после этого случая Лиза почти перестала разговаривать с Ефимочкиным. Как будто он виноват в поведении друзей. Но Лиза, очевидно, считала, что он за них в ответе и за всякие с их стороны намеки — тоже. Дал в училище повод. Так ее охарактеризовал.
