Тётя Паня работала, в зал никто не входил, а Валерка вошёл. И вернулся с ног до головы в крапинку, даже нос, даже уши!
Когда Олешек увидал Валерку в крапинку, он открыл рот и громко сказал:
— А!
— Ничего особенного, — ответил Валерка. — Чего испугался, трус!
Неправда, Олешек не трус. Он ещё прошлым летом майского жука прямо рукой брал. И мимо колхозного бычка ходил, совсем рядом. И даже громко пел. А у бычка уже рожки прорезались…
Правда, Валерка всего этого не знает. Он приехал сюда недавно. Говорят, он теперь навсегда останется жить у дяди. Лучше бы уезжал к себе домой обратно. Всё равно тут в школе он уже наполучал целую кучу плохих отметок.
Из-за этого Валерки у Олешка одни только неприятности. Если Олешек говорит: «Я сегодня белку видал!» — Валерка отвечает: «Не было никакой белки!»
А белка была! Очень неприятно, когда тебе не верят.
И ещё Валерка прослышал однажды, что Олешек, когда был маленьким, говорил: «пузов» машины. И теперь дразнится: «Эй ты, толстый пузов!»
Нет, уж пусть лучше уезжает к себе домой обратно…
Так думая, Олешек поднимается в гору. Впрочем, мысли не мешают ему шуметь и разговаривать во весь голос. Снег поскрипывает под его валенками, и Олешек тоже произносит им в лад:
— Тр-пр-тр-пр…
Он несёт маме завтрак. Он сам ходил сегодня в магазин, сам купил двести граммов колбасы. Ещё и сдачи осталось четыре копейки, вот они позвякивают в кармане. Сегодня Олешек будет завтракать с мамой. Олешку нравится завтракать с мамой. Они вымоют руки под краном, постелют на подоконник чистую газету — это у них будет стол. Пододвинут ящик — это будет скамейка. Мама нарежет хлеб ломтями, колбасу кружочками и нальёт чаю в два гранёных стакана. А сахар они будут размешивать по очереди одной ложкой.
Олешек торопится. У всех рабочих перерыв начинается в двенадцать часов. Надо войти в дом как раз в ту минуту, когда в Вертушине, за берёзовой рощей, загудит ткацкая фабрика. А до этого надо успеть встретить Валерку и показать ему сосульку. Олешек нашёл удивительную сосульку, похожую на петуха. Он носит её в кармане уже целый час, она может растаять. А Валерка ведь ещё никогда не видал такую! Куда ж он делся?
Вдруг крепкий снежок ударяет Олешка в лоб. Конечно, это Валерка. Он стоит возле дома и крутит рукоятку от лебёдки, хотя все знают, что крутить её без дела нельзя.
— Здоро́во, толстый пузов! — кричит он Олешку.
Олешек делает вид, что не слышит обидных слов, и подходит ближе.
От лебёдки вверх, к самой крыше, протянут трос. По нему, когда крутишь рукоятку, поднимается бадья, в которой наверх, в окно второго этажа, подают штукатурам мел и раствор.
Но сейчас окно закрыто, и пустая бадья по воле Валерки со скрипом ползёт по тросу вверх и вниз.
— Гляди, чего я нашёл! — говорит Олешек и лезет рукой в карман. — Во какая!
На покрасневшей от холода маленькой ладони лежит сосулька. Но как она не похожа на себя! От неё осталась только плоская ледышка.
— Она была совсем как петух! С гребнем и с хвостом… — говорит Олешек.
— Какой там ещё петух! — недоверчиво отвечает Валерка.
— Ну правда, с хвостом! — Олешку так хочется, чтобы Валерка поверил и порадовался, какие бывают сосульки.
— Не было никакого петуха! — Валерка щелчком отправляет сосульку в сугроб. Остаётся только дырочка в снегу. — У тебя мать на втором этаже работает? — спрашивает он.
— На втором. — Олешек грустно глядит на дырочку в снегу.
— А ну, залезай в бадью, я тебя мигом на второй этаж доставлю!
Олешек с сомнением смотрит на бадью. Конечно, здорово бы подняться сразу, без лестниц, на второй этаж. Только бадья грязная…
— Ты причин не выдумывай, — говорит Валерка. — Лучше прямо скажи: «Я, Олег Матвеев, трус!»
Трус? Олешек засовывает мамин завтрак поглубже в карман, поднимает ногу и ставит её в бадью. Едва он успевает перенести через край бадьи вторую ногу и ухватиться за проволоку, как Валерка дёргает рукоятку, и бадья подпрыгивает вверх на целый метр, до самого подоконника.
— Граждане, берите билеты! — кричит Валерка.
— А сколько стоит билет? — спрашивает Олешек.
— А сколько у тебя в кармане звенит?
— Четыре копейки. Они мамины.
— Ничего! — Валерка живо выгребает из кармана монеты. — Держись, поехали!
Бадья со скрипом ползёт вверх. Вот уже уплыл подоконник, вот уже форточка осталась внизу. Перед глазами Олешка — заснеженный карниз второго этажа. Олешек начинает гудеть, как мотор. Будто поднимается на вертолёте. Вертолёт уже возле стёкол второго этажа. Сквозь них пассажир видит забрызганный извёсткой подоконник, на нём кисть и чью-то сделанную из бумаги шляпу.
Стоп! Бадья дёрнулась и остановилась.
— Заело! — крикнул с земли Валерка. — Сейчас исправлю!
Он тянет проволоку, толкает рукоятку. А Олешек висит в бадье. Вниз — далеко, вверх — высоко.
— Скоро? — дрогнувшим голосом спрашивает Олешек сверху.
— Скоро, — отвечает снизу Валерка.
Но случается что-то непонятное. Валерка исчезает. Только что возился тут у лебёдки, и нет его, как ветром сдуло.
— Валерка-а! — кричит Олешек, и бадья, скрипя, танцует под его ногами.
Сквозь рукавицы пробирается к пальцам холод от промёрзшей проволоки. А снежный ветер, как лохматый пёс, дёргает за полы курточки и толкает Олешка и раскачивает бадью.
— Валерка-а-а!..
Но только вороны, испуганные криком, слетают с верхнего карниза. И откуда-то издалека, из-за голой берёзовой рощи, поднимается вверх и течёт по воздуху густой гудок. Значит, уже двенадцать часов! Значит, у всех рабочих уже перерыв и мама сейчас пьёт пустой чай.
Пассажиры вертолётов не плачут. Они не плачут, даже если слёзы подступают к глазам и нижняя губа сама собой вытягивается совком. Пассажир шмыгает носом, один только раз, и подпрыгивает в бадье двумя ногами. Может быть, она всё-таки спустится вниз? Прыг! Ещё раз: прыг! Надо только покрепче держаться за проволоку, чтобы не вывалиться. Прыг-скок! Нет, не идёт, ни с места.
Бадья висит над землёй, а ветер сдувает с крыши снег и кидает его горстями прямо в лицо Олешку.
Тут в окне за стёклами чья-то рука берёт с подоконника кисть и бумажную шляпу, чьи-то глаза, остановившись, глядят на Олешка. Ну конечно, это бригадир маляров тётя Паня. Вот она молча всплеснула руками и убежала. А это кто с таким страшным белым плоским носом? И почему он беззвучно раскрывает и закрывает рот, как рыба в аквариуме? Да это ж завхоз Николай Иванович! Просто он прижался к стеклу и нос его расплющился. Он что-то кричит, а через стекло не слышно.
Все убежали от окна. И вот внизу на террасе дверь сердито скрипнула: «Прри-бью!» — и толстый Николай Иванович без шапки сбежал по ступенькам в своих лохматых, как собаки, сапогах.
— А ну слазь! — закричал он. — Сейчас уши надеру!
Даже если бы Олешек очень хотел, чтобы Николай Иванович надрал ему уши, он и то не смог бы слезть.
— Сейчас я тебе… — пообещал Николай Иванович и взялся за рукоятку лебёдки.
И проклятая бадья, которая раньше не хотела спускаться, теперь, покорно повизгивая, поползла книзу. Всё ближе снежная земля, всё ближе лысая голова Николая Ивановича…
Но тут дверь из дома опять распахнулась: «Пррочь!» — и в брюках, забрызганных извёсткой, в накинутой на плечи рабочей куртке, сбежала с террасы мама. Она схватила Олешка в охапку, вытащила из бадьи.
— Сынок! Да зачем ты туда залез? Да кто же тебя поднял? Захолодал весь… — Мама ведёт его в дом и на ходу оттирает ему пальцами замёрзшие щёки.
— Никто, я сам, — отвечает Олешек и покрепче прижимается щекой к её ласковой руке.
— Сам себя поднял на второй этаж? — сомневается Николай Иванович. — Быть того не может. Тут без моего Валерки не обошлось.
Олешек тихонько дёргает маму за рукав, и мама внимательно взглядывает ему в глаза.
— Раз мой сын сказал, что виноват он сам, значит, так и есть, — строго говорит она Николаю Ивановичу и вводит Олешка в дом. Дверь вежливо просит их: «Ппрри-крой», и они прикрывают её и сразу вдвоём с мамой убегают вверх по засыпанной опилками, залитой побелкой лестнице.
Когда, запыхавшись, они останавливаются на верхней площадке меж высоких окон, у заляпанных жёлтой краской деревянных подмостей, Олешек говорит:
— Ты у меня молодец, мама. Знаешь, какой он сердитый дядька? Если бы он узнал, что Валерка…
— А ты вот не молодец, — отвечает мама. — Зачем залез в бадью? — Она вынимает из кармана сына завтрак, пододвигает к окну ящик и стелет на подоконник газету.
— Я хотел как лучше, — грустно говорит Олешек.
— Ты всегда хочешь как лучше, а почему-то получается как хуже.
— Да, вот правда, почему? — удивляется Олешек.
Они сидят рядом на ящике, и едят хлеб с колбасой, и пьют из гранёных стаканов чай без всякого молока, и мешают сахар одной ложкой по очереди. И Олешек чувствует себя настоящим рабочим парнем, у него даже колено выбелено извёсткой.
