Миколка не знал, что ей ответить. Выходило, что она права. Но он не мог просто так спустить Андрюшке свою обиду.
— Ладно, ты нам тут зубы не заговаривай разными извинениями… — начал он. Но Майка его уже не слушала. Потом она вдруг протянула Витахе руку:
— А ты, мальчик, здравствуй! Будем знакомы. Меня зовут Майка.
Она сразу поняла — то ли по росту, то ли по белой бляха на поясе с двумя буквами «РУ», — что он здесь самый главный.
Витаха покраснел, часто заморгал длинными ресницами и, не глядя на Майку, быстро пожал ей руку.
— А теперь до свиданья! Мы бы ещё с вами поговорили, но нам пора обедать… Пойдём, Андрюша! — Майка сделала шаг.
— Ребята, чего же вы? А ведь она тоже на меня нападала! — растерянно сказал Миколка.
Но ребята уже расступились.
Андрюша уходил медленно, вразвалку. Он не чувствовал себя побеждённым. Но ему было стыдно перед Майкой. Она могла подумать, что он трус.
«Здравствуй, дорогой друг Серёжа!
Серёжа, как ты живёшь?
Летели мы здорово. Сначала светило солнце, а потом начались тучи. Рядом с нашим самолётом гремел гром и сверкали молнии. Все боялись, а я не боялся. А потом мы сделали три раза мёртвую петлю и полетели над облаками. И мне казалось, что мы летим над Северным полюсом. А на аэродроме нас встречал оркестр и принесли цветы. Наш лётчик сказал речь. У него десять орденов.
Утром мы с папой пьём чай из кастрюли, а она пахнет супом. Электрочайник включать воспрещается — электростанция ещё не работает, а тока от дизельпоезда на всех не хватает. И читать нельзя при лампочках — очень болят глаза.
В нашем доме живут отовсюду: из Кузнецка, из Тагила, из Свердловска. Как мой папа сюда приехал, так всё на заводе пошло наоборот. Очень быстро. На мартеновском цехе торчал всего кончик трубы, а сейчас она наполовину готова.
А всё-таки лучше было бы, если бы я не уезжал. Здесь скучно. И чем заняться, никак не придумаю. Вот если б мы тут с тобой жили, тогда бы уж повеселились! Здесь было много зайцев и лисиц. Они бегали в цехах, когда там росла трава. А сейчас там рабочие, а лисицы убежали. Я ходил их искать, но никак не нашёл. А то бы убил одну для живого уголка.
Я недавно лазил на домну. На ней очень интересно. А на Днепре я ещё не был. Не с кем пойти.
Серёжа, ловишь ли ты рыбу на даче?
А про гром и оркестр я тебе наврал для интереса.
Жду ответа. Я теперь уже могу говорить по-украински: кавун — это арбуз. Передай привет Галке.
Твой друг навсегда Андрей Марецкий».
У Семёна Петровича шёл приём. Рядом с ним за столом сидел Матвей Никитич.
За дверью кабинета стояла большая очередь рабочих, желавших лично поговорить с новым начальником.
Молодая работница-бетонщица в гулких деревянных башмаках и пыльной чёрной юбке — она, видимо, пришла прямо с работы, — робко опустив глаза, просила помощи. Она окончила семилетку и поступила в индустриальный техникум. Занятия там идут три раза в неделю. И вот, для того чтобы не опаздывать на лекции, она должна уходить с работы на час раньше. Мастер её не отпускает, а может быть, начальник разрешит?..
Вдруг Семён Петрович услышал разговор, который вёлся в приёмной сначала полушёпотом, а потом перешёл на громкие, раздражённые тона.
— Так что же, вы нас совсем не пустите? — спрашивал не то женский не то мальчишеский голос.
— Не пущу! — категорически отвечала секретарь. — Я же вас сразу предупредила, что сегодня не удастся.
— Да мы же здесь три часа сидим! И не для себя идём, а для всех.
— Ну хорошо, я узнаю.
Вслед за этим в кабинет вошла Маруся:
— Семён Петрович! Тут к вам одна делегация.
Семён Петрович ещё не сказал ни слова, а за спиной Маруси уже показался какой-то мальчишка. На вид ему было лет тринадцать-четырнадцать. Он был в полосатой тельняшке, босой. Чёрные, сросшиеся на переносице брови придавали лицу немного строгое выражение.
— Вот те на! — вдруг изумлённо воскликнул парторг, приподнимаясь из-за стола. — Витала!
— Я. Здравствуйте, Матвей Никитич!
В кабинет входил ещё один мальчик — белобрысый, в очках. Он нерешительно озирался. У него были большие голубые глаза. Под мышкой он держал старый парусиновый портфель, на котором вместо плоского никелированного замочка был пришит обыкновенный ремешок.
— И Миколка? — удивился Матвей Никитич. — А за дверью ещё кто-нибудь есть?
— Нет, нас только двое, — ответил Витаха. — И мы к вам лишь на пять минут. Можно, а?
— Что ж с вами делать! — развёл руками Матвей Никитич. — Раз пришли — садитесь… Маруся, пододвиньте ребятам стулья… Это наши заводские пионеры, — пояснил он Семёну Петровичу. — Вот Витаха Грицай, сын нашего героя…
— Того, что строил мартеновский цех? — спросил Семён Петрович.
— Да. А этот — Миколка… Миколка, как тебя прозвали-то? — вдруг обратился Матвей Никитич к мальчику, державшему парусиновый портфель.
— Секретарь! — ухмыльнулся Витаха.
— Ах да, вспомнил! Секретарь. Про него, Семён Петрович, говорят, что он канцелярию любит. И ещё он — натуралист.
— Лягушатник, — сказал Витаха, — червяков копит.
— Чего ты врёшь? — обиделся Миколка и густо покраснел. — Я просто жуков собираю для коллекции.
— Ну, тише, тише, орлы! — сказал Матвей Никитич. — Вы же делегация. По какому делу-то пришли?
— Нам бумажку, Матвей Никитич, надо, — сказал Витаха, — чтобы нас не гоняли.
— Охранную грамоту, что ли? — удивился Семён Петрович.
— Разрешение от вас, — сказал Витаха и обернулся к приятелю: — Миколка, достань-ка!
«Секретарь» открыл портфель и, порывшись в каких-то книгах и блокнотах, развернул на столе небольшой план. Он был сделан на ватманском листе тушью, и по маленьким, аккуратным стрелочкам и по чёткому шрифту было видно, что чертил его человек, умеющий обращаться с рейсфедером и знающий масштабы.
— «Детская спортплощадка. Проект В. Грицая», — прочёл Матвей Никитич в нижнем правом углу чёрные буквы и, мельком взглянув на чертёж, сразу всё разобрал. Это был настоящий стадион с футбольным полем, с турником, с волейбольной и баскетбольной площадками. Маленький квадрат с точкой посередине изображал трибуну с мачтой. Вокруг футбольного поля тянулась беговая дорожка.
— Так… — сказал парторг. — Чертёж понятен. А кто вас гоняет и за что — непонятно.
— Гоняет комендант посёлка Потапов! — возмущённо сказал Витаха. — Вот человек — никак мозгами не шевелит! Все кругом работают, ну и я с мальчишками в каникулы тоже решил работать — на Ильинском пустыре спортплощадку строить, — а комендант кричит, будто ему земли мало…
— И сторож брёвен не даёт, — вставил Миколка. — А это основной материал.
— А где же вы хотите брать брёвна? — спросил Матвей Никитич. — На складе?
— Нам со склада не надо. Мы погоревший барак хотели разобрать.
— Так… так… Это что-то вроде Пионерстроя выходит, — задумчиво сказал Матвей Никитич. Потом поднял голову: — Слушайте, строители, а может быть, подождёте со строительством? Мы вот как управимся с домной, так вам и плотников настоящих дадим, и материал свежий отпустим. А сейчас кто же этим займётся? Ведь ни одного человека нет свободного.
— А мы сами, — сказал Витаха.
— Да что вы, Матвей Никитич! — подхватил Миколка. — Неужели мы без взрослых не справимся? Мы уже лодку сделали, планер из фанеры построили…
— Ну-у… не знал, что вы такие мастера! — сказал Матвей Никитич. — Хочу им лучшего, а они говорят — сами. Впрочем, стройте. Так и быть, дадим вам разрешение. Ну, Витаха, а как твоя мама живёт?
— Спасибо, хорошо.
— Об отдельной квартире мечтаете?
— А кто о ней не мечтает! Всякому охота, чтоб лучше…
— Знаю, знаю. Вот мы тут поставили вашу семью на очередь. Как примем первый дом, один из ордеров — вам. Так что уж потерпите…
— Есть терпеть! — ответил по-морскому Витаха. — У других ещё хуже с жильём.
— Это кого ты имеешь в виду? — улыбнулся парторг.
— А вот хотя бы стоит перед вами! — Витаха пальцем указал на Миколку.
— И ему дадим. Мы рабочий люд поддерживаем…
— Матвей Никитич, — вдруг засмущавшись, сказал Витаха, — а вы заодно мне рекомендацию не напишете? Я в комсомол хочу вступать в ремесленном. Вы же меня давно знаете, отца знали…
— Рекомендацию хочешь? — переспросил Матвей Никитич задумчиво. — Гм!.. Это верно, что я давно знаю вашу семью. Настоящий человек был у тебя отец, иного слова нет. Ну что ж, за этим дело не станет. А может, поработаешь сначала? Посмотрим, как ты справишься.
— Он способный! — сказал Миколка. — В ремесленном на доске отличников висит. И, будь я на вашем месте, я бы уж ему давно написал.
