Глава VII
У нее уже начинали болеть ноги от усталости, а она все продолжала идти, наслаждаясь чудным вечером, довольная, что на дороге теперь совсем не осталось прохожих встречи с которыми в течение дня внушали ей тревогу. И как ни приятно было идти при таких условиях, все-таки приходилось подумать и о ночлеге: иначе, когда совсем уж стемнеет и усталость возьмет свое, ей придется устраиваться на ночь или в придорожной канаве, или на ближайшем поле, что было небезопасно.
Немного погодя Перрине показалось, что она нашла местечко, где можно было бы приютиться на ночь. На одном из полей, засаженных артишоками, она увидела крестьянина который вместе со своей женой торопливо обрывал головки растений и складывал их в корзины; как только какая-нибудь корзина наполнялась, ее сейчас же относили на повозку, стоявшую на дороге. Перрина машинально остановилась по смотреть на работавших. В эту минуту появилась другая повозка, которой правила девочка.
— Оборвали вы свои артишоки? — крикнула она.
— Давно пора было, — отвечал крестьянин, — как будто приятно ночевать здесь все ночи и стеречь их от воров; сегодня, по крайней мере, я буду спать у себя дома.
— А на том клочке, который принадлежит Монно?
— Монно — хитрец; он говорит, что его участок стерегут другие. Во всяком случае, этой ночью не я его буду стеречь… Ничего не будет удивительного, если к завтрашнему утру его обчистят!
Все трое разразились громким смехом, свидетельствующим, что они не особенно заботились об интересах этого Монно, который пользовался бдительностью своих соседей, чтобы спокойно спать самому.
— Это было бы забавно!
— Погоди минутку, мы тоже едем; у нас все готово.
И несколько минут спустя обе повозки удалились по направлению к деревне.
Тогда, несмотря на сумерки, Перрина разглядела со своего наблюдательного поста, чем отличались оба смежных участка друг от друга: с одного уже собрали весь урожай, а на другом было еще полно толстых несрезанных плодов. На границе участков стоял небольшой шалаш из ветвей; в этом шалаше только что уехавший крестьянин проводил ночи, о которых сожалел только потому, что вместе с своим полем ему приходилось стеречь и поле соседа. Как счастлива была бы Перрина, если бы могла устроиться на ночь в этом шалаше!
Но едва эта мысль мелькнула в ее голове, как она тотчас спросила себя, почему бы ей не воспользоваться шалашом. Что могло быть тут дурного, раз он покинут? И потом, ее здесь никто не потревожит: вряд ли кто-нибудь придет на поле, с которого все уже собрано. Наконец, неподалеку виднелся кирпичный завод, и вырывавшиеся из трубы красные языки пламени подтверждали, что там шла работа и бодрствовали люди, — еще одно доказательство безопасности избранного пристанища.
Когда мрак совсем сгустился и последние звуки дня замерли в отдалении, она встала, легкой тенью быстро проскользнула по полю с артишоками и пошла к шалашу. Он оказался даже лучше, чем она представляла: толстый слой соломы покрывал землю, а вязанка камыша могла служить подушкой.
От самого Сен-Дени бедная девочка шла в постоянном страхе; несколько раз она оглядывалась, чтобы посмотреть, не гонятся ли по ее пятам жандармы из-за истории с фальшивой монетой. Но здесь, в шалаше, было тихо и уютно, и девочка мало-помалу успокоилась.
Не пробыла Перрина в шалаше и двадцати минут, как она вновь почувствовала голод, о котором ей на время удалось позабыть. Сегодня она обойдется без еды и после всего перенесенного за день отлично уснет и голодная, но завтра, послезавтра, наконец… Чем будет она питаться в течение всех этих пяти или шести дней пути до Марокура? На одно су много не купишь, разве только хлеба… А что будет дальше?
Она закрыла глаза и, наконец, заснула, думая о своих умерших отце и матери.
Но как ни сильна была усталость, спала Перрина тревожно и часто просыпалась. Стук проезжавшей по дороге повозки, грохот промчавшегося поезда будили ее, и она испуганно открывала глаза; но сон скоро брал свое, и минуту спустя в шалаше опять слышалось ее спокойное, ровное дыхание.
Раз ей показалось, что на дороге, недалеко от шалаша, остановилась повозка. Девочка подняла голову и стала прислушиваться. Где-то совсем близко разговаривали полушепотом и слышался шум от падения на землю каких-то легких предметов. Перрина приподнялась, стала на колени и выглянули через одно из отверстий, проделанных в шалаше. В конце поля стояла повозка, и при бледном мерцании звезд ей показалось, что какая-то тень выкидывала из нее корзины, а еще два человека подбирали их и относили на соседний участок, принадлежащий Монно. Что они тут делали, да еще ночью?
Прежде чем она успела найти ответ на этот вопрос, повозка уехала, а обе темные фигуры перешли на поле с артишоками; вслед за этим она услышала короткие и быстрые удары, словно там что-то рубили.
Тогда Перрина поняла все: это были воры, грабившие участок Монно. Они быстро срезали артишоки и бросали им в корзины, привезенные на повозке, которая, по всей вероятности, вернется, чтобы увезти собранные плоды; теперь же она скрылась, чтобы не привлекать внимание случайных прохожих.
Перрина страшно перепугалась, и происходящее вовсе не показалось ей забавным, как говорили вечером крестьяне; она в ту же минуту поняла, какая ей грозила опасность. Правда, ее едва ли могли заметить: ведь грабители и приехали-то лишь потому, что наверняка знали, что шалаш около поля Моно в эту ночь остался пустым. Но вдруг их здесь застанут и арестуют и при этом найдут ее? Кто заступится за нее и как докажет она, что не была их сообщницей?
При этой мысли она похолодела и почувствовала, как вся обливается ледяным потом; в глазах у нее помутилось, и она уже больше ничего не видела, хотя продолжала все время слышать сухие удары ножей, срезавших артишоки.
Еще несколько долгих минут продолжалась эта необычная ночная работа, потом послышался резкий свист, а за ним стук колес по дороге, — и уезжавшая на время повозка опять стояла в конце поля; в одну минуту сложили на нее воры свою добычу и во весь опор пустились по дороге к Парижу.
Если бы Перрина могла определить, который теперь час, то она, пожалуй, попыталась бы еще заснуть до зари, но, не зная, сколько времени она провела в шалаше, она решила, что благоразумнее будет пуститься в путь. В деревнях встают рано, и если утром кто-нибудь из крестьян увидит ее идущей с этого опустошенного участка поля или даже если ее заметят где-нибудь поблизости, то ее могут заподозрить и, пожалуй, даже арестовать.
С этими мыслями Перрина покинула шалаш, проскользнула по полю, прислушиваясь и зорко всматриваясь в царившую кругом темноту, добралась без приключений до большой дороги и быстро зашагала вперед. Звезды, мерцавшие чистом небе, побледнели, возвещая о приближении утра.
Пройдя немного по дороге, она увидела впереди темные, нечеткие очертания крыш и труб на фоне начинавшего светлеть неба, тогда как с другой стороны все оставалось еще погруженным во мрак.
Дойдя до первых домов, Перрина инстинктивно постаралась ступать как можно тише, но эта предосторожность была Излишней: лишь кошки бродили по улице, да кое-где раздавался лай собак, но их бояться не приходилось, так как все ворота были еще заперты. Обитатели деревни словно вымерли.
Но Перрина вздохнула спокойно только тогда, когда прошла всю деревню и выбралась в поле; здесь она зашагала медленнее, решив, что уже достаточно удалилась от опасного места. Бедняжка чувствовала, что не сможет продвигаться вперед с такой же быстротой; ноги отказывались служить ей, и, несмотря на свежий утренний ветерок, кровь приливала к голове, так что она брела, как больная, пошатываясь из стороны в сторону.
С каждой минутой силы девочки таяли, кровь сильнее приливала к голове, в ушах раздавался звон, и она хорошо понимала, что это результаты невольного голодания, которое в конце концов свалит ее с ног.
Что станет с ней, если она ослабеет настолько, что не будет в состоянии идти?
Перрина решила, что самое лучшее — дать себе небольшой отдых. В это время она проходила мимо поля, засеянного люцерной, которая была уже скошена и собрана в небольшие копны. Девочка перепрыгнула через канаву, отделявшую поле от дороги, и, проделав углубление в одной из копен, с головой зарылась в благоухающее свежее сено. Кругом в полях еще царила мертвая тишина. Все было погружено в сон. Покой и тепло, вместе с благоуханием свежескошенной травы, успокоили приступы тошноты, и девочка скоро заснула.
Когда Перрина проснулась, солнце стояло уже высоко на небе, согревая землю своими лучами, а в полях вокруг работали мужчины и женщины. Недалеко от нее несколько человек пололи овес; сначала это соседство немного обеспокоило ее, но вскоре она удостоверилась, что они или даже не подозревали о ее присутствии, или же это их вовсе не интересовало. Улучив минуту, когда вблизи никого не было, она осторожно выбралась обратно на дорогу.
