Сосредоточься, разберись в себе: почему недоволен, почему не отпускает чувство вины? Мальчишку жалко, помочь не в состоянии? Но ведь ты и прежде жалел каких-то простаков, влипших сдуру или по нечаянности в грязные делишки. Жалел, но вины-то за собой не чувствовал.
Отчего сейчас вина? Не оттого ли, что видит око, да зуб неймет? Прошлое не притянешь к ответу, будут судить одного мальчишку, отправят в колонию для малолетних преступников. Малолетних, но уже испорченных. Николай Корякин окажется среди тех, от кого общество постаралось избавиться. Да, там есть воспитатели, но они не чудотворцы и даже не Макаренки – чаще всего обычные люди. Необязательно их влияние будет больше, чем влияние юных воров, хулиганов-садистов и патологических циников, с которыми придется жить бок о бок. Парнишка с отравленным детством, травмированный собственным поступком, пройдет выучку в колонии и может оказаться хуже своего отца. Какие подарки преподнесет он в будущем?
Вполне возможно, через много лет такой же вот следователь, разбирая опасное преступление, вглядится попристальней в прошлое и увидит там его, Сулимова. Не хотел, а наследил в будущем.
А ты не Ванька Клевый, не темная Евдокия Корякина, ты уже видел на их горьком опыте, из каких безобидных оплошностей возникают трагедии. Видеть – и допустить! Как тут не чувствовать вины?..
Загремевший телефон заставил Сулимова очнуться. Кто там еще? Скорей всего, где-то случилось новое преступление, нуждаются в нем. Но с такой путаницей в голове, с сомнениями в себе ехать на новое дело? И вообще, сумеет ли он теперь избавиться от неуверенности, сможет ли работать как работал?
– Сулимов слушает!
– Не удивляйтесь, говорит Памятнов. Учитель Памятнов, Аркадий Кириллович. Надеюсь, не успели еще меня забыть?
– Вы?!
– Я справлялся у дежурного, когда вас можно поймать завтра. Он сообщил, что вы и сейчас здесь. И вот… не обессудьте.
– Слушайте! – неожиданно для себя закричал Сулимов. – Вы-то мне и нужны!
– Вы мне тоже.
– Тону, Аркадий Кириллович, спасите!
– Увы, сам пузыри пускаю.
– Так давайте сейчас друг за друга подержимся. К берегу, может, прибьемся.
Короткая заминка на том конце провода, наконец решительное:
– Приезжайте. Жена будет уже спать, но кофе вам обещаю.
17Жена Аркадия Кирилловича работала в оптической лаборатории ОКБ, расположенной на самой окраине города, вставала в шесть утра. Чтоб не мешать ей, они пристроились на кухне.
На столе чашки с обещанным кофе, над столом на стене большой художественный календарь, каждый месяц на нем – красочный пейзаж. Календарь показывал золотую солнечную осень, а в окно настойчиво барабанил дождь. Время от времени оживал холодильник, начинал сердито бормотать, словно выговаривал неожиданному гостю за вторжение.
Сулимов встрепан, сверкает бешеным оскальцем из-под усиков, рассказывает с захлебцем, залпами – выпалит и умолкнет, мучительно морщится, стараясь разобраться в запутанных мыслях. У Аркадия Кирилловича на темном лице набрякшие складки, устал, погружен в себя.
– Я вижу, вижу, что в одну цепочку становлюсь с Ванькой Клевым, старой Евдокией, Пуховым – нового Рафаила Корякина, того гляди, миру подарю… И если б кто меня толкал к этому, принуждал… Не взбунтуешься, войну не подымешь – нет противника! Рад бы сразиться, да пустота перед тобой! – очередной горячий залп Сулимова.
Аркадий Кириллович поднял веки, встретил его ищущие глаза, усмехнулся:
– Ошибаетесь – сражение идет, и отчаянное.
– У меня? С кем?
– С самим собой.
Сулимов с досадой крякнул:
– То-то и оно, как глупый щенок, кручусь, свой хвост кусаю и рычу оттого, что больно.
– Вы считаете, что за преступление непременно кто-то должен ответить? – спросил Аркадий Кириллович.
– Убийство же! Не несчастный случай, не стихийное бедствие – продукт, так сказать, человеческих действий. Значит, не Господь Бог повинен, а кто-то из людей. Непременно!
– А виновника не находите. Больше того, себя чувствуете виноватым. Себя, к убийству совсем непричастного. Что-то вы противоречите… сам себе. Чем это не война? Внутренняя.
Озадаченное сопение, блуждающий взгляд. Наконец Сулимов хмуро поинтересовался:
– Так в каком же случае я прав?
– Правы в обоих случаях, – невозмутимо ответил Аркадий Кириллович.
– Ну, так не бывает.
– Так бывает всегда и всюду. О единстве противоположностей, надеюсь, слышали?
– Слышал, преподавали – почку губит распускающийся цветочек.
– Вот у вас тоже распускается цветочек.
– Какой именно?
– Чувство ответственности за других, прошу прощения за избитость выражения.
– Эва! – удивился Сулимов. – А раньше, выходит, ответственности у меня не было, без нее жил.
– Всем нам за него – расплата…
– Всем нам – расплата… – повторил Сулимов. – М-да-а… Это что же, я и дальше буду чувствовать… расплату? За каждого прохвоста?.. Бежать тогда мне надо из угрозыска – свихнусь.
– А разве острей чувствовать, глубже понимать противопоказано для вашей работы?
– Наша работа зауми не терпит – держись закона, отсебятины не допускай, помни о том, что преступник – враг общества, а значит, и твой враг. А у тебя к этому врагу эдакое личное… Опасно.
– Не клевещите на себя.
Сулимов уставился в чашку с остывшим кофе. Аркадий Кириллович сочувственно к нему приглядывался.
– Ладно! – встряхнулся Сулимов. – Обо мне хватит. Вы попросить что-то у меня хотели, надеюсь, что не противозаконное.
– Предоставьте мне трибуну, – произнес Аркадий Кириллович.
– Что-о? – опешил Сулимов.
– Как вы считаете: должен случай с Колей Корякиным послужить уроком для учителей и для учеников?
– Уж если такое ничему не научит, то считай себя деревом, не человеком, – проворчал Сулимов.
– А вот наша школа собирается сделать вид – это нас не касается.
Сулимов замялся:
– Странно… Вчера бы я за это не особенно осуждал – на рожон лезть добровольно. Зачем?
– А сегодня? – спросил Аркадий Кириллович.
– А сегодня… что ж, может, вы и правы…
– Меня пытаются связать, требуют молчания. И не могу я говорить ученикам одно, когда остальные учителя – другое. Ералаш в головах учеников получится, а среди учителей разногласие, разброд, склоки. Действовать в одиночку?.. Нет! Должен убедить.
– Легкое занятие!
– Трудно еще и потому, что общественное мнение на стороне школы. Гороно всячески превозносил нас, газеты нас славили, родители гордились, что их дети у нас учатся. Пока не удастся перевернуть общественное мнение, уроки из случившегося скорей всего будут нежелательные. Уже сейчас Колю Корякина в классе считают чуть ли не героем.
– Та-ак! – сердито выдавил Сулимов. – Чем же я вам могу быть полезен?
– Вытащите меня на суд свидетелем. А уж обвиняемым я и сам стану.
– Трибуна?..
– Почему бы и нет? К такому процессу со всех сторон будет усиленное внимание.
Сулимов разглядывал учителя беспокойно поблескивающими глазами.
– Внимание будет… – согласился он.
– И не бесстрастное, – добавил Аркадий Кириллович.
– Да уж, сыр-бор разгорится.
– Ну а при таком пожаре у моих коллег-учителей вспыхнет совесть. Неужели вы думаете, что они останутся холодными, когда вокруг будут бушевать страсти?
– Гм… Положим.
– Положим?.. Вам этого кажется мало, Сулимов? Ой нет, люди с опаленной совестью способны на многое.
– На что?! – воскликнул Сулимов. – На то, чтобы спасти ребят от пьяных отцов, от мошенников, от шкурников, которые непременно начнут наставлять – греби все к себе, что плохо лежит?.. Для этого надо жизнь вычистить до блеска! Под силу это вам?
– Жизнь вычистить нам не под силу, Сулимов, но под силу будет показать, что такое хорошо, что такое плохо в этой еще не вычищенной до блеска жизни.
– А раньше вы разве этого не показывали?
– То-то и оно, что не все показывали, стеснялись показывать жизнь, какой она есть – нечищеной, неумытой.
– Но знали же и без вас ребята, что в семье Корякиных творится. Наружу лезло! Знали – и что?..
– А то, что тактично отворачивались – мол, не замечаем. Ложный стыд перед правдой и к ученикам перешел.
– Отворачивайся не отворачивайся, а беда все равно стряслась бы.
Аркадий Кириллович ответил не сразу, сидел, навесив голову над столом.
– А вы попробуйте представить Колю, – начал он. – Да, Колю Корякина, который делится всем, что происходит в семье, с товарищами, не стыдится, а рассчитывает на отзывчивость, не боится, что вызовет злорадный смех за спиной.
– Трудно представить.
– Трудно. В том-то и дело – герой уголовного романа, всех чуждающийся одиночка. Как вы считаете – он от природы такой нелюдим?
– Н-не думаю.
– Обстоятельства сделали?
– Скорей всего.
– Ну а если б в иные обстоятельства он попал, в нашей школе хотя бы, – каждый день сталкивался бы с сочувствием к себе, твердо знал, что может рассчитывать на отзывчивость… Скажите, могла бы ему прийти тогда в голову мысль – убью ненавистного отца?..
