Илона Волынская - Жрица голубого огня

– Отец мой, славнейший из людей средней Сивир-земли, почтеннейший из мата-богатырей, владелец тысячи стад…

– Ладно, ладно, – сквозь зажатую в зубах оленину прошамкал отец. Взмахом ножа у самых губ он отхватил уже прикушенный кусок от цельного оленьего бока. И принялся неторопливо жевать, шевеля маслянистыми щеками. Сглотнул и, довольно поглаживая себя по проглядывающему меж расстегнутых мехов круглому животу, пробормотал: – Мата – матом, а владельцем тысячи стад стать бы неплохо… Э, как говорят, сначала – привет, потом – разговоры. – Он со смаком обсосал жирные пальцы. – Садись, дочь, – взмахом руки велел девочке подсаживаться к миске с олениной, напротив своей молодой жены, обряженной в богатое платье и шитую золотом безрукавку. На коленях у той возилась крохотная малышка, а у ног мальчишка в узорчатом кафтанчике забавлялся деревянным мечом.

Худенькая девочка неловко замялась у порога, и отец поощрительно прогудел:

– Садись, садись. Эй, ты, отрежь ей мяса!

При этом окрике возившееся у очага странное скрюченное существо испуганно вздрогнуло. Покосилось из-под свисающих на сморщенное лицо седых косм – словно надеясь, что обращались не к нему. Но поймав брезгливый взгляд хозяина, торопливо закивало и, с шарканьем подволакивая негнущиеся ноги, заковыляло к миске с мясом. Узловатыми, будто старые ветки, руками принялось резать оленину, явно выбирая для девочки кусок получше.

– Ну-ну, ты не очень-то, таким куском всю Храмовую стражу накормить можно! – хозяйственно прикрикнул отец.

Обтекающая жиром оленина возникла перед склоненным лицом девочки. Старательно не глядя на робко улыбающееся ей сквозь седые космы существо, девочка взяла мясо.

– Бери-бери, – поощрил отец, – заслужила. Свадебная стрела-сэлэ над стойбищем просвистела, сваты с кедровыми посохами пришли – парень молодой, охотник из рода Нюрмаган тебя хочет! Радуйся, ты теперь невеста!

При этих словах девочка судорожно вскинула голову, но тут же снова потупилась, зная, что ее взгляд всегда злит отца. Если она начнет плакать-кричать, ничего не добьется! Она только стиснула мясо в кулачке так, что сок закапал на дощатый пол.

– Про то и хотела говорить с вами, отец, – тихо пролепетала девочка. И не выдержала. Заполонивший, казалось, все тело жаркий ужас словно приподнял ее и швырнул к его ногам. Она отчаянно обхватила руками меховые торбоза и, запрокинув залитое слезами лицо, закричала: – Не выдавай меня, батюшка! Владыкой верхних небес Айыы-Тангра, матерью-землей Алахчын-хотун заклинаю – не отдавай за молодого! Разве не была я хорошей дочерью? Разве не работала на твой дом Долгие дни и Долгие ночи, от Зари Вечерней до Зари Утренней и от Утренней до Вечерней? Будь же ко мне милостив – отдай за старика!

Лоснящееся от жира толстое лицо отца налилось гневом, он ударил дочь ногой, отшвыривая от себя. У топчущегося поблизости скрюченного существа вырвался короткий стон, оно рванулось, будто хотело подхватить девочку, но тут же замерло, в ужасе съежившись под бешеным взглядом хозяина.

– Твой ум вовсе укоротился, дочь? – взревел отец так, что пляшущий в очаге Голубой огонь взвихрился, затрещал и опал, рассыпая жалящие искры.

– Тише-тише, господин муж мой, – хлопая ладонью по прожженному искрами сукну, сунулась к нему женщина в дорогой безрукавке. – Боится девочка, одиннадцать Долгих дней да Ночей ей всего, молодая, как не бояться! Не надо бояться, доченька! У батюшки твоего молодого мужа оленей хоть и мало – зато детей много! – радостно вскричала она и тут же со вздохом добавила: – Всех обженить надо. Твой-то жених еще ничего, хоть не хворый… – Она опомнилась, радостные нотки снова вернулись в ее голос, и она певуче залопотала: – Будешь ты по обычаю в их доме на первый Долгий день швеей, обстираешь их всех, обошьешь! На второй День сама хозяйкой сделаешься, готовить, мыть, чистить, за оленями ходить, за младшими детьми ухаживать будешь… Ну а уж на третий тебе да мужу твоему тринадцать сравняется – и станешь ты ему милой подругой!

– А еще Дней через пять я от работы превращусь в сморщенную старуху! – не поднимая головы, проговорила распростертая на полу девочка. – Мой муж к той поре на труде моем разбогатеет и возьмет себе другую жену, помоложе да побогаче. А мне переломает кости, чтоб сбежать не могла, и определит новой жене в служанки! Как ты, отец, сделал с моей матерью! – выкрикнула она.

Скрюченное существо заскулило и попятилось, отчаянно прикрываясь изломанными руками и отрицательно тряся головой. Но отец даже на глянул на него. Схватив дочь за змеящуюся по полу длинную черную косу, он дернул с такой силой, что девочка закричала от боли и из-под зажмуренных век потекли слезы.

– Вот твоя мать! – тыча толстым пальцем в женщину в безрукавке, проорал он в запрокинутое бледное лицо дочери.

– Она мне не мать! – хрипло выдохнула девочка. Ее глаза распахнулись, и она впервые посмотрела на мачеху в упор.

Та отпрянула. Вперившийся в нее взгляд был страшен. Глазищи огромные, как таежные озера, и зрачок то ли темно-синий, то ли вовсе черный, будто сама Долгая ночь и прячущиеся в ней чудовища-авахи уставились на женщину и облизываются во мраке, чуя запах живой крови!

Ресницы девочки вновь опустились. Мертвящий взгляд погас, и женщина судорожно выдохнула, чувствуя, будто только что вырвалась из сомкнувшихся на ее горле когтей!

– Ты бы радовалась, что хоть какой жених нашелся, – нервно дыша и сжимая висящий на шее амулет от порчи, зло бросила мачеха. – Кто тебя возьмет, ведьма! Албасы, как есть албасы!

– А вот и возьмут! – обиженно выкрикнула девочка. – Я работница хорошая! За меня уже калым давали… – Она вдруг резко оборвала фразу, перевела дух и заговорила почти спокойно: – Отец мой, выслушай меня разумом, пойми сердцем…

– Нет, это ты слушай меня ушами, девчонка! – снова дергая дочь за косу так, что у той вырвался крик боли, взревел отец. – Калым жениха между всеми родичами делят, а приданое отец невесты в одиночку собирает, и, по обычаю, оно не меньше калыма должно быть, иначе смех над нами поднимется на всю Среднюю землю! Нету у меня для тебя такого приданого! – рявкнул отец, невольно косясь на младшую дочь, испуганно вцепившуюся в подол его жены. – Род Нюрмаган тебя в обмен согласен взять! Если ты за их парня пойдешь, они, как твой брат подрастет, дочь своего вождя-тойона ему в жены дадут!

– Жену хочу! У мужчины должна быть жена! – высовываясь из-за матери, выкрикнул мальчишка. – Отец, если из-за противной Аякчан мне жену не дадут, я… – он замешкался, отыскивая угрозу пострашнее, и с торжеством выпалил: – Я не буду тюлений жир есть!

– Надо, маленький, жир надо кушать, он полезный! – немедленно засуетилась вокруг него мать.

– Слыхала, что твой брат сказал? – накручивая косу старшей дочери на кулак, процедил отец. – А теперь, Аякчан, ты встанешь и как послушная дочь отправишься наряжаться – и пойдешь со сватами к своему жениху! Нынче же! Поняла? – опять рванув девочку за косу, медведем проревел он.

– Поняла, – сквозь стиснутые зубы процедила та, судорожно втягивая носом воздух. – Даже больше поняла, чем ты сказал, отец!

Чего уж тут не понять! Нюрмаганы род небогатый, зато воинственный, недаром зовут их Нюрмаганами со злыми стрелами, породнись с ними – и все их воины встанут за новых родичей тойона. А уж младшую свою дочь отец просватает в какой-нибудь из богатых родов, а может, даже и в город – тут-то приданое найдется! Заимев в родню воинов да богатеев, можно не то что хозяином тысячи стад стать – торговлю завести, а то и вовсе ко двору Снежной Королевы податься! Сотканные из Голубого огня одежды носить, в сверкающих ледяных палатах знатных гостей встречать, певцов-олонхосутов слушать! И позабыть про ставшую ступенькой к этой радости старшую дочь от давно отвергнутой жены, пока та изломанными, как у матери, руками будет доить оленей да прислуживать мужниной родне! Аякчан ненавидяще глянула в лицо отцу.

Толстяк, как раз собиравшийся покарать непокорную дочь за дерзость, невольно разжал стиснутые на толстой косе пальцы.

– А поняла, так и ладно, – пробормотал он, отворачиваясь. Верно жена говорит – не девчонка, а как есть ведьма-албасы! Пусть ее хоть жених забирает, хоть сам Арсан Дуолай, владыка Нижнего мира! – Собирай ее! – отрывисто бросил он жене, отступая в сторону. Плечом зацепил не успевшее шмыгнуть в сторону скрюченное существо. – Ты еще здесь! – отвешивая хлесткую пощечину, рявкнул он. – Лучше помоги хозяйке одеть девчонку! Или, может… – его лоснящиеся губы растянулись в ухмылке, зло щурясь, он уставился на застывшую перед ним сгорбленную фигуру, – может, ты тоже хочешь чего сказать? Может, и ты чем недовольна?