Джоанн Роулинг - Гарри Поттер и Огненная Чаша

Жители деревни Малый Висельтон по старинке называли этот дом «домом Реддлей», хотя семья Реддлей давно уже не жила здесь. Дом стоял на высоком холме лицом к деревне. Окна тут и там были заколочены, с крыши постепенно осыпалась черепица, а по фасаду буйно и беспрепятственно расползался плющ. Когда-то прекрасный особняк, размерами и великолепием превосходивший любое строение на многие мили вокруг, дом Реддлей был теперь заброшен и необитаем.

Малые висельтонцы сходились во мнении, что старый дом очень «зловещий». Полвека назад в нём случилось нечто странное и ужасное, нечто такое, о чём старожилы до сих пор любили порассуждать, когда иссякали другие темы для разговора. Историю пересказывали столь часто и снабдили её таким количеством подробностей, что никто уже не знал, что правда, а что нет. Однако, все версии начинались с одного и того же момента, а именно с прекрасного летнего утра пятьдесят лет назад, когда дом Реддлей ещё блистал внушительной и ухоженной красотой. В то утро служанка вошла в гостиную и обнаружила всех троих обитателей дома мёртвыми.

Служанка помчалась с холма, голося на всю округу.

— Лежат! Холодные как лёд! А глаза-то открытые! Как были — в вечерней одёже!

Вызвали полицию. В Малом Висельтоне бурлило потрясённое любопытство и плохо скрываемое возбуждение. Никто особо и не пытался притвориться, что сожалеет о случившемся с Реддлями — их не любили. Эти богачи, старый мистер Реддль с женой, отличались высокомерием и грубостью, а их взрослый сын, Том — и подавно. Жителей деревни волновало только одно — кто убийца. Ясно же, что три внешне вполне здоровых человека не могут дружно помереть своею смертью в одну ночь.

В тот вечер в «Висельчаке», деревенском пабе, не успевали принимать заказы; вся деревня пришла обсуждать убийство. Люди не пожалели, что покинули родные очаги: в середине вечера прибыла кухарка Реддлей и драматически объявила вдруг замолчавшему собранию, что арестовали Фрэнка Брайса.

— Фрэнка?! — вскричало сразу несколько человек. — Не может быть!

Фрэнк Брайс работал у Реддлей садовником и жил на территории поместья в полуразвалившемся домике. Он вернулся с войны с искалеченной ногой и огромной нелюбовью к шумным сборищам, и с тех пор бессменно работал на Реддлей.

Многие поспешили угостить кухарку стаканчиком, ибо жаждали услышать подробности.

— А я всегда говорила, дурковатый он! — сообщила она напряжённо внимающей толпе после четвертого шерри. — Смурной какой-то вечно. Уж я ль ему не предлагала выпить по чашечке! А он, бывало, насупится, да и разговаривать не желает.

— Бросьте, — вмешалась женщина от стойки, — как-никак человек прошёл войну. Фрэнк любит покой. С какой стати…

— А у кого ж ещё был ключ от задней двери? — бухнула кухарка. — Сколько себя помню, всегда в домике садовника висел запасной ключ! Дверь-то не взломана! Окна не разбиты! Фрэнку всего-то и надо было, пробраться в большой дом, пока все спят…

Народ обменялся мрачными взглядами.

— Мне его вид никогда не нравился, вот что хошь делай, — проворчал мужчина у стойки.

— Это он на войне сделался такой странный, — сказал хозяин заведения.

— Помнишь, я тебе говорила, что не хотела бы попасться Фрэнку под горячую руку, помнишь, Дот? — жарко заговорила женщина, сидевшая в углу.

— Ужасный характер, — усиленно закивал Дот. — Помню, когда он был ещё пацанёнком…

К утру никто уж и не сомневался, что Реддлей прикончил ни кто иной, как Фрэнк Брайс.

Однако, неподалёку, в соседнем городке Большой Висельтон, в мрачном и грязном полицейском участке, Фрэнк упрямо повторял, снова и снова, что он не виноват и что единственно, кого он видел возле дома в день убийства, так это незнакомого, бледного и темноволосого, паренька-подростка. Больше никто в деревне никакого паренька не видел, и в полиции были уверены, что он лишь плод воображения Фрэнка.

Затем, как раз когда над головой бедного Фрэнка совсем уже сгустились тучи, прибыл рапорт о вскрытии — и ситуация совершенно переменилась.

Полицейские никогда ещё не видели более необычного рапорта. Бригада врачей всесторонне исследовала тела и пришла к единодушному заключению, что ни один из членов семьи Реддлей не был отравлен, зарезан, застрелен, задушен, не задохнулся сам и (насколько можно судить) вообще не пострадал. В действительности, сообщалось в рапорте тоном, в котором безошибочно угадывалось бесконечное изумление, все Реддли пребывали в превосходном здравии — если не считать того факта, что все они были мертвы. Впрочем, доктора не преминули указать (как бы пытаясь отыскать на телах умерших хоть что-нибудь несообразное), что у каждого из Реддлей на лице застыло выражение смертельного ужаса — но, как заметили разочарованные полицейские, где это слыхано, чтобы троих людей одновременно запугали до смерти?

Поскольку не имелось никаких доказательств, что Реддли вообще были убиты, Фрэнка пришлось отпустить. Реддлей похоронили при маловисельтонской церкви, и их могилы некоторое время служили объектом любопытного внимания. Ко всеобщему изумлению, Фрэнк Брайс, окруженный туманом недоверчивой подозрительности, вернулся в свой домик в поместье Реддлей.

— А я вам говорю, это он их убил, и мало ли чего там решила полиция, — заявил в «Висельчаке» Дот. — Была б у него совесть, он бы здесь не остался, коль уж мы все знаем, что он убийца.

Но Фрэнк не уехал. Они остался и ухаживал за садом для следующего семейства, поселившегося в доме Реддлей, а потом и для следующего — никто не задерживался в доме надолго. Может, из-за Фрэнка, а может, и нет, но каждый следующий владелец утверждал, что в доме есть что-то неприятное, подозрительное, и так, в отсутствие обитателей, особняк начал приходить в упадок.

***

Нынешний состоятельный владелец дома Реддлей не жил в нём и вообще никак его не использовал; в деревне говорили, что он купил дом «по налоговым соображениям», хотя никто в точности не умел объяснить, что это такое. Состоятельный владелец, тем не менее, продолжал платить Фрэнку за уход за садом. Фрэнк готовился отметить свое семидесятисемилетие. Он почти оглох, хромал сильнее, чем прежде, но всё же в хорошую погоду исправно тыкал совком в клумбы, несмотря на то, что сорняки грозили прорасти сквозь него самого.

Фрэнку приходилось мириться не только с сорняками. Деревенские мальчишки взяли дурную манеру бросаться камнями в окна особняка. Они гоняли на велосипедах прямо по газонам, а ведь Фрэнку стоило такого труда поддерживать их в хорошем состоянии. Пару раз хулиганы осмелились вломиться в старый дом. Они знали, что старик Фрэнк будет до последнего защищать дом и двор, и их забавляло, как он ковыляет на хромой ноге, угрожающе размахивая палкой и выкрикивая проклятия каркающим голосом. Фрэнк же был убеждён, что мальчишки издеваются над ним потому, что, как и их родители, считают его убийцей. Поэтому, когда однажды августовской ночью он проснулся и заметил, что в доме творится что-то очень и очень странное, то всего-навсего решил, что мучители пошли ещё дальше в своих попытках покарать его.

Фрэнка разбудила боль в ноге; в старости она мучила его как никогда прежде. Он поднялся с постели и, хромая, спустился в кухню, рассчитывая заново наполнить горячей водой грелку, которая одна могла унять ноющее колено. Стоя перед раковиной и дожидаясь, пока нальётся чайник, он взглянул на дом Реддлей и увидел свет, мерцающий в окнах верхнего этажа. Фрэнк догадался, в чём дело. Опять эти мальчишки! Вломились в дом и к тому же — судя по отблескам — развели в комнатах костёр!

Телефона у Фрэнка не было, да и в любом случае, со времени своего ареста он питал к полиции глубочайшее недоверие. Он сразу же оставил чайник, поспешил наверх настолько быстро, насколько позволяла больная нога и вскоре уже вновь стоял на кухне полностью одетый и снимал с крючка возле двери запасной ключ. Он захватил свою палку, как всегда прислонённую к стене, и вышел во тьму.

Передняя дверь дома Реддлей не была взломана. Окна тоже были в порядке. Хромая, Фрэнк прошёл вокруг дома к задней двери, почти полностью скрытой плющом, вставил ключ в замочную скважину и бесшумно отворил дверь.

Он прошёл в кухню, похожую на пещеру. Фрэнк не заходил сюда вот уже много лет; тем не менее, он вспомнил, какая дверь ведёт в холл и ощупью направился туда. Его ноздри наполнил запах тлена и разрушения, слух обострился до предела в ожидании малейшего отзвука шагов или голосов. Он достиг холла, где было немного светлее благодаря высоким окнам по обеим сторонам парадной двери, и начал карабкаться вверх по лестнице, благославляя пыль, толстым слоем покрывавшую каменные ступени, так как она заглушала стук подошв и палки.